Теперь песни мои по-иному звучат…

Константин
ВАСИЛЬЧЕНКО

БАТ-ЯМ. АВГУСТ

Бат-Ям. По-здешнему – «русалка»,
По возрасту – столетний дед,
Почтенный город, людный, жаркий,
Просоленный за столько лет.
Морской по замыслу рожденья,
Людской не чуждый суеты.
Газоны, пальмы и цветы,
На берегу – коловращенье
В бикини полуголых тел,
На волю выгнанных жарою
Заботы смыть волной морскою
(В трудах заслуженный удел).
Народ потягивает пиво
В противосолнечных очках.
Вольготно и несуетливо
О женщинах и о делах
Ведут мужчины разговоры
Под равнодушный плеск волны
О берег маленькой страны,
Когда-то осиянной Торой.
Вот – на купальщиков крича,
Спасатель пялится на граций;
У каждой – верный М-16
На хрупких девичьих плечах.
Блюдя дистанцию дотошно,
В купели изумрудных вод
Беспечно плещется народ
Без суеты, но осторожно…
Доволен созданным Создатель
Без всякого сомненья.
Кстати –
В чертогах, говорят, подводных,
Как водится – в полночный час,
Русалки водят хороводы,
Не выставляясь напоказ.

ПРИЗНАНИЕ

Закончив бессмысленный спор
С судьбою лет тридцать тому,
Сор ссор заметя под ковёр,
Я стал одиноким в дому –
И мир погрузился во тьму.

Как тот невезучий шахтёр,
Который попал под обвал,
Оставшийся без фонаря
И ориентир потеряв, –
Я выход настырно искал.
Топтался, цепями звеня,
И раны, как мог, исцелял,
Вином наполняя бокал
За здравье минувшего дня.

Предательство – хуже змеи,
Кусает больнее стократ,
А кровь разжижающий яд
Коварен. И песни мои
Теперь по-иному звучат.

Кто силы терял, тот поймёт,
Как ноша обид нелегка.
Но знаю наверняка –
Слепая надежда живёт
В зенице дверного глазка.

* * *

Напротив ремонтируется дом,
Бригада на лесах сдирает кожу
С видавших виды стен. Теперь, похоже,
Он простоит неделю голышом.
Окрестный человейник растревожен
От грохота, проснувшись на заре –
Очередями точек без тире
Строительной морзянки огорошен.

Без толку ремонтировать фасад,
Нетронутым оставив содержанье.
И перфоратор, словно автомат,
Расстреливает плитку комнат ванных.
Покуда атакуют этажи,
Но скоро доберутся до подвала.
Ремонт в разгаре. Здание дрожит
От нежеланья всё начать сначала.

Жильцы смирились – нужно потерпеть,
Пересмотреть привычные устои.
Вернётся состояние покоя,
И нет преград – лишь стоит захотеть…
Когда-нибудь настанет день и час,
Ремонтная продлится эстафета.
Надежда есть, что Тем, кто выше нас,
На очередь поставлена планета.

* * *

Мне было двадцать лет давным-давно.
Истёрлась плёнка. Старое кино,
Бывает, крутит память, не спросясь.
Иные кадры пересматривать смешно,
Другие – грустно. Тех событий вязь
Рассыпалась, как порванные бусы.
Распались прежде дружеские узы.
И думалось тогда, что впереди
Возможностей несчётные искусы
И далеко до вздохов и седин.

Катилось колесо, скрипела ось,
А дальше – закрутилось, понеслось,
Вздымая пыль. И всё – по бездорожью.
Мой слепленный из чаяний колосс,
Накренившись, качался безнадёжно.
Давным-давно мне было двадцать лет…
Теперь я сед и многократно дед.
В автобусе мне место уступили…
Седлаю верный мой велосипед,
Вперёд пылю, не думая о пыли.

ГОРОД

Не раз пятилетнему мне он являлся во сне –
Такой златостенный, в садах утопающий, город,
В какой-то до боли знакомой чужой стороне,
Тропическим раем бессонным без мрачных заборов.

Слепили глаза освещённые солнцем дома.
Не зная постылых забот и безвременных буден,
Аллеями парков, довольные жизнью весьма,
Здесь мирно гуляли с детьми загорелые люди.

Никем не тревожимы, в гуще раскидистых крон
Резвились вовсю попугаи и прочие птицы…
Теперь-то я знаю – мне снился Ришон-ле-Цион,
Мой сказочный город, в который нельзя не влюбиться.

Я в городе этом, как Феникс, из пепла воскрес.
По мере возможностей чту, что прописано в Торе.
Свободное плещет под куполом сини небес
Теперь безраздельно моё Средиземное море.

БУМАЖНЫЕ КНИГИ

Свой век доживают в шкафах престарелых бумажные книги.
Внавалку теснятся на полках и ждут приговора.
Которым из них повезёт – оцифрует контора,
До лучших времён сохранив непрочтённых сюжетов интриги.

Противиться этому явно бессмысленно в век электронный,
Сжирающий с верной Мамоной минуты досуга.
И души, подстать антуражу – стеклянны, железобетонны,
Хронически угнетены состояньем испуга.

А книги – они беспризорные дети в руках человечьих.
Бумажное их существо за века натерпелось.
Печатное слово, что знахарь, поставив диагноз, излечит
От хвори, храня единение духа и тела.

Пускай же настольная книга вовеки не канет в забвенье,
И руки потомков листают живые страницы.
Пускай их сердца не устанут встревожено биться
От мудрости книжной желанного, доброго прикосновенья.

ОБРАЗ ЖИЗНИ

Образ жизни ночной. Отвыкаешь от шума и дома,
От немногих друзей – тех, кому на работу с утра,
Перспективами будущей жизни в достатке влекомых;
Тех, кто кривит улыбки от липкого слова «жара».

На закате взъерошив остатки крыла оперенья,
Соблюдая уклад и приличия ордена сов,
Я, помедлив, открою окно и вдохну вдохновенье
Написать на холодном экране хоть несколько слов.

ВИДЕНИЕ

Мне двери открыли и внутрь пригласили.
Ну как не войти! Я несмело шагнул.
Мне с книжного шкафа всезнающий филин
Горящим всевидящим глазом мигнул.
По мягкому бархату стен помещенья
Змеился узорной лозой виноград.
Восторг и смущенье в неравном боренье
Терзали меня. Оглянуться назад,
Подобно Орфею, осилив желанье,
Я шёл наугад, ожидая подвох.
Мне слышались вздохи, бубненье, стенанья
И чей-то похожий на бред монолог.

Я брёл чередой нескончаемых комнат
И видел далёкий мерцающий свет,
Откуда-то спереди льющийся ровно.
Подумалось: странно – хозяина нет…
Течение времени остановилось,
Объявленный Хроносом длить перекур.
Соткавшись из воздуха, вдруг появились
Вокруг очертания неких фигур.

Дырявил паркет с набалдашником тростью
Весьма импозантный мужчина в летах,
Кивнув отрешённо вошедшему гостю –
С тоскую в до боли знакомых чертах.
Бесплотная женщина царственной стати
Вальяжно читала письмо за столом.
Кудрявый парнишка лежал на кровати,
Кустилась сирень за оконным стеклом…

Деталей виденья не вспомню теперь я,
Сочтут малахольным, кому рассказать.
Где птица просыпала синие перья –
Сухая земля да древесная падь.

* * *

Назойливой давно терзаюсь мыслью –
Когда я воздуха глотну и просто высплюсь?
Для дел непеределанных исчезну,
Освобожусь от суетливых рвений,
Попыток становиться на колени
Перед судьбой, что хваткою железной
За горло держит, отнимая силы.
Постылая усталость накопилась,
С бессонницей оставив тет-а-тет –
Сижу совой, уставясь в Интернет.
Нет, жизнь несправедливо порицать,
Что в поисках поживы рыщут волки…
Забытой книгой полежу на полке,
Не читанной до самого конца.

ТОЧКА

Поставить точку, значит – завершить,
Решительно деянья подытожить,
Просчёты счесть, на годы перемножить
И двери за собою затворить.
Из точки в точку пролегает путь,
Который дан рожденьем изначально
До той незримой ленточки финальной –
Отнюдь не длинный, ежели копнуть.

Есть точка в сердце каждого из нас,
Зародышем души готовая к рожденью.
И каждому назначен день и час,
Когда она готова к пробужденью.
Задача не из лёгких – сбросить сон
И, ощутить любовь как наважденье,
Как наслаждение. А с ней и боль, и стон,
И жертвенную жажду искупленья.

Шесть сотен тысяч душ находятся в пути –
И это каббалисты твердо знают,
В другое состоянье перейти
Поодиночке силы не хватает.
Есть точка в сердце. В ней – духовный мир.
Мы в нём находимся, его не ощущая.
Но от бесчувствия есть древний эликсир,
И этот эликсир – любовь живая.

_________________________
© Константин Васильченко