Александр Щуплов (1949-2006)

...
Лицейской лавочки чугунная соломка
водопроводное тепло не отдает.
И жизнь кончается небольно и неломко,
и не известно уж, о чем она поет.
И жизнь кончается неломко и небольно,
и неизвестно уж, о чем поет она.
И нож прошелся поперечно и продольно,
и нет войны, и нет вины, и нет вина…
И уходя в свое последнее молчанье,
в свою голодно-голубую немоту,
не оставляем даже эха для звучанья
той вечной флейты, что припаяна ко рту.
...
Отъезжающий поезд — кишочки наружу и пар, словно лезут молоки.
У задраенных стекол — подряды дождей, перепивших за здравие ночи.
И в окошке — речной ревизор. Он целует толстуху, чьи сладкие щеки
с невменяемой, нежной, воинственной впадинкой — для одинокого плача.
Он умеет заталкивать в женские рты свой язык по-змеиному толстый,
выворачивать гриб из земли — вот зачем он когда-то родился в Подлипках.
И смеется толстуха, как тот перголезиев мягонький клавиш под пальцем,
сохранивший рождественский трепет индюшки, откормленной грецким орехом.
Отъезжающий поезд — шипят твои фары, подобно окуркам подснежным.
Вот Кижи промелькнули внекнижной жемчужиной — ближе мятежное море.
И смеется в пространство толстуха — и рад ревизор своим мукам,
он пострижен под пенсионера, и колят обрезки волос его шею.
В его глазках сидит обязательство Жизни и необязательность Смерти.
Толстомордое слово кроссворда ему перекрыло всю память.
И смеется толстуха в его бонапартовских короткопалых объятьях,
и испуганно птенчики кошки глядят с проносящихся мимо деревьев…
...
Ты целуешь меня, словно мы не увидимся больше — ни завтра, ни после,
никогда не увидимся больше — и быть поцелую последним.
И живут в поцелуе твоем — журавлята над Овручем, эхо, осенние плёсы,
и когда-нибудь он, в самом деле, наверное, будет последним.
А покамест я глажу твой свитер. По свитеру скачут олени,
начиная свой бег всё от сердца — и дальше, и дальше,
молодые олени, олени с рогами, как крылья, всё дальше от сердца,
и поэтому твой поцелуй, в самом деле, когда-нибудь будет последним.
Даже если олени вернутся (запомни: вернутся!) когда-нибудь к сердцу,
пробежав по лопаткам твоим и печально плечо огибая,
все равно поцелуй твой — и этот и завтрашний — будет последним,
потому что у всех поцелуев — такая судьба — и не больше!