Елена Черная
 

 
 I.
последние сигнальные огни
под воду уходящей атлантиды,
дерев, держащих ветвь, кариатиды
из снежных волн пучины той видны,
кармина, желтизны и плодов дички,
листвы, переправляющей печаль,
и яблочного сока кровью личной,
окрасившие волн качающую даль.
 
утонут, так пифейцам суждено,
пейзаж графитом, рамою - окно.
последние сигнальные огни
на воды желтой кармою легли.
и красных звёзд рубиновый подбой,
ещё дрожит сиянием под водой...
чтоб над брусчаткой, где колонны шли,
последних листьев падали огни.
 
 II.
в бронзу отлита поздняя осень,
и у финского на броневике
дождь максимом приехавших косит,
и вождя с восьмиклинкой в руке.
 
октябрём по бантам по рябинным,
по бинтованным, гибким осинам,
и по стрелкам, что сотню в огне
куковали погибель стране.
 
но вмерзают и в корках из льда
гололёдного зазимка листья,
- ты приехал, скажи мне куда?
возвращаться плохая традиция.
 
…матросня в пулеметных, крест на крест,
солдатня со штыками и вшами...
смутным веком по святости мест,
... и у смольного сломан игральный...
 
 III.
и у финляндского вокзала 
на стальном броневике
обнажённая стояла,
сняв награды, в котелке.
так застывшая держава 
в осень вышла налегке,
но уже не узнавала 
местность. и народ, ведь все
то ли слева, то ли справа,
поперёк любой версте,
шли вразброд, подобно сплаву
из людей, что и не те,
о которых бы желала…
в голой правды наготе,
у финляндского вокзала
на стальном броневике,
заржавевшая держава
в осень выйдя, налегке.
  
    IV.
перемело... перехватило, 
закатный трут горит огнём...
а с ним заснеженный осинник,
и мертвых душ несчётный том.
 
и по дорогам катит катит 
то колесо, и без ветрил,
которому несчастный классик
доехать до царя сулил.
 
где бричка, колесо, реформы, 
от исчисления Христа,
гомункул вышел из реторты, 
из Фауста, и боль чиста.
 
и ноют Франкенштейна части, 
сведённые в единый кус,
так демократия упадка-
лишь диктатуры казус- курс.
 
все распадается на части, 
давно не зная головы,
истлели и миссии страсти, 
распавшись, кровоточат швы.
 
перемело перехватило, 
и ветер - реверс курса - Бло
к, и дует в мощное ветрило, 
которому наш век - курок.
 
курок всему или окурок. 
шнурок, ботинок и придурок
с полуразбитым бубенцом. 
и в кровь своим чужим лицом.
 
где правда скрыта подлецом, 
с полу улыбкой пред концом 
тепла в осенние календы, 
в дремучий сон, и в ложь легенды.
 
о синей птице золотой, 
о вешней красногрудой паве,
о зеленеющей дубраве
в стремнине русской и благой.
  
 V.
географ, мой глобус пропей.
на нем не страна, а страница,
которой не в пору гордиться,
и мне напоследок, налей.
не выпито, ксанф, твоё море,
эскадра у острова крым,
кассандра, твой конь - кобылица
с троянцами в брюхе, и в дым.
 
а там - тридцать три на подходе,
и лебедь - царевна опять
проливом остров изводит,
и белым опять отступать.
географ, ты сплющил его,
теперь это мяч для бейсбола,
проброс через зоны, нет гола,
и глобус в руках у того,
 
кто кинулся в дикое поле...
   
 VI.
и этот глянец старый черно - бел,
и потускневший, и поблекший,
и с проступившей желтизной забытых тем
бумаги, выцветшей и, как листва сопревшей,
 
под корками обложки, что как пресс,
как временной отрезок в рамках дат,
как время заморозивший процесс, 
и как зачитанный до дыр - на папиросной самиздат...
 
мне не судить фотографа за то,
что "спусковой крючок" нажал небрежно,
что проявлял не в свете золотом,
а в красном, с передержкой неизбежной,
 
что и фиксаж не смог мне сохранить
ни лиц, ни искренней их теплоты и света,
что предпоследний снимок оценить
не смог фотограф без любви к сюжету.
 
что все прошло, когда прошло и это.
  
 VII.
срывает ветер лист последний
и тротуары мокрые метет.
он временный и ветреный посредник,
и может быть письмо и мне несет.
 
а жёлтый лист так на письмо похож
зашифровал в прожилках имена.
случайный и несведущий прохожий
его нашел и положил в карман.
 
теперь в кармане потайном и чёрном
заключено послание. и всё...
и угасает в золочёном томик
осенней переписки, но сожгло
 
нас время. и пустой страницей
начерно тебе не написать,
как море подожгла синица,
что из руки вспорхнула, чтоб летать,
 
как все свободные летают,
как падают они потом,
как все сияния, что тают,
в прозрачном воздухе, пустом.
 
 VIII.
и как буквально облетают,
железистую в охре плоть 
о снег не тающий листая
и опадая в озимь, в топь,
дни осени, а с ними лето,
весна и прошлый грузный 
снег.
 
он, как усталый печенег,
свой лук в седельную луку
к мечу с копьем на отдых ставит,
он разбивает свой шатёр,
очаг разводит и костер,
и больше осенью не правит.
 
да и зимой, да и собой,
он пал навечно, головой
к отеческим во мхах могилам,
раздав и плоть, и мощь, и силу.
 
и так буквально отлетает,
давно пластом лежит, не тает,
и дней чреду давно листает,
и по слогам, как бог, читает.