Моё сердце – хоспис для идей...

Павел СЕРДЮК

* * *
Андрея Первозванного теплом
исполнен день, промозглыми снегами
продутый вдоль и в спину по былом
о жизни, не оплаченной долгами
минувших лет и минами полей,
торчащих, как грехи, за каждой кочкой
вдоль первородных истин и болей
души, что подавилась вишни косточкой
в разгаре лет младенческой жары
и собирает камни урожая
седых снегов, что точат топоры
кошмарных снов, бессонниц, угрожая
безумием уму, что без ума
от жизни Божьих лет и зим заката
изустной жизни скорого письма
стихом несовершенства, что закатан
под крышкой жести до весны Побед…


* * *
Призвание, признание – и в щели
струится свет таланта, вопреки
агонии души… для посвящений
есть поводы и смыслы… Вглубь реки
не прыгнуть дважды-два для омовения,
но можно бесконечно вглубь строки
входить неисчислимо, внутривеннее,
всё чище, ярче – жизни вопреки,
которая течёт, бельё стирая,
до дыр и дур в проплешинах сукна.
Поэзия, как разновидность Рая,
живёт тишайше светом вглубь окна
привычного для ада состояния….

* * *
Палата, коридор, ума палата
и трещины на кафельном полу,
как от инфаркта серебра и злата,
что горкою колец лежат в углу
прошедшей жизни без тебя единой
в анамнезе пустопорожних вен
с собой на смерть – и этот поединок
слезится тайно в щель закрытых век.
Но ты была… вне доступа и цели,
я жил тобой, не ведая тебя,
распространяясь рифмами мицелий
и взмахами у мира голубя
в напрасных ожиданиях соитий
случайных встреч трамвайного кольца
на безымянном пальчике, чтоб выйти
с тобой на остановке… до конца
не доезжая предстоящей встречей,
попущенной, чтоб не произойти
на строчках лет капризной частью речи,
чтоб ты могла во мне, как свет, взойти…

* * *
Побудь ещё со мной, пока я здесь,
не уходи и оставайся близко,
пока лихой весны благая весть
вне зоны доступа. Дожди, снега и склизко
на сердце так, что хочется упасть,
расслабиться, забыть и оправдаться
перед собой и Богом, дай мне пясть
хотя бы нежности, чтоб легче ожидать всё
мне было позже, если ты уйдёшь
по возрасту и лезвию, делами
загрузишь сердце тканями одёж
в нагрузках бытовых, как удилами,
закусишь чай печенек, конфетти
на празднике в слоях корпоратива
простого и обычного «прости».
Побудь ещё и не лишай мотива
дышать и мыслить, чтобы всё стерпеть…

* * *
Прохладное солнце заката
в прищуре пожизненных глаз
посмертно садится за кадром
на зону, поскольку коллапс
обещанный взял и свершился –
и вряд ли отдаст (по всему…)
Всекундная стрелка, как шильце,
втыкается в память уму,
пробитому мастером сцены
к стене объявлений…Гримёр
задел ещё нервные центры –
и город не лжив, и не мёртв,
как кажется встречному всуе,
что поздно вернулся домой
в гробу (не встречая с косою
известную даму) в немой
от ужаса фильм для расплаты,
за всё, совершённое ны…
Снежинки летят, как заплаты
на грязь и жестокость войны…

* * *
«Там» небо говорит без слов
и все общаются сердцами,
и всем понятен Бога слог,
где сводятся концы с концами
посмертно в жизни за исходом
материальной суетой…
Там души расстаются с худом,
встречаясь с благостью святой,
что по крупицам собирали
на нашей каторжной земле,
лелеяли и умирали,
не растеряв любви во зле
в молчании без лишних слов…

* * *
Ты в каждом отражении сетчатки –
кого бы я ни слушал, ни читал…
Твоих свобод шальные отпечатки
моим несовершенствам не чета…
На сносках дней, в календарях отметин
твоих улыбок больше, чем во мне
запас словарный с сонмом междометий
любой моей строки во глубине…
Я каждый миг беру в тебя билет –
и каждый век опаздываю к сроку
начала очевидных кинолент,
где подвенечно мы идём к пророку
сказать ему о самом главном в жизни…

* * *
Святое слово исхожденьем Духа
ложится в строчку присно возлежать
во Вечности на выдохе от вдоха,
не ведая, что может быть межа
для праздного ума в быту пословиц
и поговорок в сонмище цитат.
А ум мятежный правды не уловит,
а будет биться в некий результат
для выводов, тщеславия и лести,
впадая в прелесть, смуту и тупик
сознания – и опадут, как листья,
мгновения познания в час пик…

* * *
Сойти с креста на первой остановке,
не заплатив судьбою за маршрут,
белеющий, как парус одинокий
случайной смерти, если отопрут
ворота, двери, ставни, амбразуры…
Взлететь с балкона, разбежавшись, вдрызг,
нарушив предписания Цензуры,
и выжить на монМарте капель, брызг
чужой зимы, что тает откровенно
не для тебя в понятиях зеркал,
что отражают сущность внутривенно
и пробуют на взрослость твой закал
шкалой шакалов, рвущих плоть на клочья
диагнозом, не знающим пощад
в тисках груди, весны, благополучия
под смертной сенью чёрного плаща,
похожего на саван вечным кроем
неугомонной жизни без тебя…

* * *
Общаясь с Богом рифменною вязью,
дышу без точек или запятых,
не поддаваясь дней однообразию
по ходу жизни лет Его святых,
что мне даны порой, как испытание,
в учение, спасение от дел,
ведущих вниз, как будто на Титане я
ударился об лёд – и опустел
умом души, но только с Ним в общении –
се человек со средней буквы строк
скажу себе в примерном допущении
с погрешностью, с которой не пророк
в Отечестве двора и переулка…

* * *
Моё сердце – хоспис для идей
с недугом неизлечимых истин
и напрасных, но упрямых действ
путь которых не шипами выстлан,
а брусчаткой меченой души
со следами нежных проявлений
памяти со словом крепдешин
отгремевших в труднях поколений
всей родни моей и не чужой
Родины, живущей их трудами…
Моё небо всходит за межой
огорода жизни с городами
всех моих поездок и путей
к Храму и погосту без оградок
подневольно, вольно без плетей
в таинстве исписанных тетрадок…

* * *
Была у меня тетрадь Общая, жил я когда-то в Общежитии,
питался в Общепите, изучал Обществоведение, а закончилось всё
частной собственностью, которой у меня нет… И что с того?

* * *
Расшатанный, как зуб, скребётся нерв
о нёбо неба в поисках услады
от слов «халва» на льдине спящих нерп
вдоль прелых простыней Ума палаты,
переходящей в утлый коридор
газет вчерашних голосом корыта,
разбитого без баб, несущих вздор
у моря с посвящением «Закрыто».
Скулит скула по зубу, аки пёс
из конуры и кобуры расстрелов
мечты, дрожащей тварью, ибо внёс
и я свой взнос на вынос из тарелок
домашнего уюта и тепла
пустых вагонов в болтовне трамвая,
везущего уставшие тела
в семью ночей, что ждёт, как таковая…

* * *
В один конец распроданы билеты
из детства, чтобы помнилось оно…
И полны баки слёз уже залиты
в последний ряд вечернего кино
с документальным действием о главном
для Родины с аншлагом новостей
рыдающей в припадках Ярославны
по рейтингам и глупости сетей
с ячейками тщеславия и лести…
А поезд опоздал и жизнь прошла
чуть тяжелей, чем груз печальный «200».
И Вечность неожиданно прочла
канон осиротело покаянный
на краешке случайного одра
в палате, где дождями Несмеяны
жизнь без любви итожит из ведра
пожарного…

* * *
Уходя в никуда, погасите тот Свет
и закройте все краны у газовых речек
с лопастями вращаемых вЕтрами «вент…»
и жилищами моли в коробках для гречек
и для греков, сующих для раков персты
в реку Стикс с берегами кисельных мелодий,
чьи мотивы беззвучны, наивны, пусты,
словно днища плывущих с Харонами лодий…
И закройте свой зонт в горизонте миров
на войне бесконечной в веках трупорубки
кровопьющих, летящих на мрак комаров
со змеиным укусом андроидной трубки,
соблазняющей вкусом заоблачных стен
из заяблочных древ во саду ли из ада…
Я себя собирал из остатков любимых сластён,
понимая, что это не надо,
уходя в никуда с неоткуда ни с чем …

* * *
Мой дом – моя крепость напитков не крепких,
вертеп мой и цирк, монастырь и театр.
Мой дом – огород прорастающей репки,
читальня, парильня, погост или одр,
где я возлежу во гробех ожиданий,
надежд и спасений, бегущих погонь…
Мой дом – океан поколенных блужданий
в блуде и бреду откровенных агоний,
пожизненных прав и посмертных идиллий,
наследных болезней, надменных страстей…
Мой дом – моя речка из слёз крокодильих,
пустыня инетных сетей и гостей
догробных, загробных зловещими снами
с молитвами таинств в огарках свечей…
Мой дом – тишина одиночных цунами
с толпою прощённых обид, сволочей
таких же, как я, развращённых умами
в амбициях гордых и горных пород…
Мой дом – моя память о папе и маме,
о брате, сестре, составлявших народ
дошкольных понятий стола без излишеств
в затёртых обложках одёжек и книг…
Мой дом – моя жизнь, что всё ближе и ближе
посмертною участью в память о них…

* * *
Ресницы фотографий не моргают,
но взгляд страничек памяти живой,
вонзаясь в спину беглому изгою
проникновенной раной ножевой
меж крыльев, что на вздохе или взмахе
готовы приподнять и вознести.
Глаза, как разновидность неких магий
соизмеримы с чувствами «Прости…»
И я молюсь, чтобы меня простили
и тщусь спасаться действием прощать
ночами утр на скомканной постели,
под покрывалом спеси и плаща
осенних зим на паперти разлуки
с ушедшими, усопшими в тенях,
что светлым взглядом простирают руки,
уже не видя, но простив меня…

* * *
В подряснике литературы,
в подрамнике седых икон,
в оковах ржавой диктатуры
на сквозняках слепых окон
дрожит глагол, как лист осенний
в предчувствии сырой зимы,
земли, что стала тенью сени
у неба, не беря взаймы
святаго Духа дуновением
обычной жизни малых сих…
Рассвет приходит вдохновением
лучей, переходящих в стих,
и отпечатками ладоней
восходит к разуму сердец
прошедшей ночи, что бездонней
ума, но мельче светлых детств…

* * *

Сырым пятном на одеяле
седого неба стынет туча…
Нас от простуды отделяли
танкисты из Дальневосточья –
их трио было в экипаже
весёлой дружбой скреплено…
И мы смотрели в эпатаже,
и чёрный хлеб Бородино
отщипывали из авоськи,
что для всего была готова.
В ботинке правом стыли гвозди,
но мы Гагарина, Титова
рассматривали в снах лоскутных
домашней кройки одеяла.
И было весело в щекотных
смешинках, а в окне стояла
погода снегом первой ковки,
дождём последнего отжима…
И не было вкусней морковки
в меню столовском содержимом
да флотским макаронным тестом,
да с киселём или компотом.
И было локотно и тесно
и под автобусным капотом
у лошадиных сил на гривах
гуляли степи ковылями.
И в небе звёздном да игривом
луна лимонными долями
росла, как школа, четвертями…

* * *

Лететь бы в небе странном, как Шагал
над Витебском эпохи Ренессанса,
с Гагариным, рифмуя мадригал
вполголоса пол царству, чтобы солнце
не заходило даже в выходной
над улицей, где ты живёшь смиренно
единственной, хотя и не одной
с невыносимой платою арендной
за Млечный путь из дома на трамвай
моих желаний в снах без пробуждений…
Лететь бы днями всех ночей рождений
подарочно, как с солью каравай,
наградою из Фонда Мира.