За неделю до Пасхи и Воскресения…

Павел СЕРДЮК




* * *
Я вернулся обратно, дополз и долез
словно в Осипа город, знакомый до слёз…
Мой доверчивый компик в железах желёз
помнит многих – и я им ещё адресант,
я вернулся с веригами, как арестант,
пришвартованный к строчкам в цепях якорей,
чтоб жить, выживая, скорей и скорей
в рыбьем жире елея, тоске скарлатин
подростковых болезней в сюжетах картин
с мертвецами апломба и в рейтингах пломб...
Я вернулся осколком в затылок и в лоб,
и височных размеренных мер и долей…
Я вернулся от жажды и с просьбой: Долей!



* * *
Космос – это Юрий двенадцатого нисана
за неделю до Паски и Воскресения…
Девять лет мне, проснулся и было сонно,
серый ветер и хмурое моросение,
но кричат повсюду, что Космос наш!
Отче наш, конечно не поминают.
А Земля вертелась от горьких нош
и скрипит иголка, как ось земная,
на пластинке… В шахте среди пластов
мой родитель рубит ещё киркою
антрацит, но чёрным поверх листов:
Космос наш! А по телику взмах рукою –
и вперёд, славяне, помчится вдаль
эта тройка двигателей за атмосферу.
Девять лет мне и трёт на ноге сандаль,
я учу грамматику и на веру
принимаю, что всё ещё Космос наш…

* * *
Я ослик, на котором мой Господь
входил во град, где суждено распятым
Ему воскреснуть и спуститься под
земную твердь во Ад, где век не спят
в огне геенны, смертью смерть поправ.
А ослик – это средство гужевое –
я всем обязан, не имея прав,
и сердце у меня ещё живое
от радости, что я везу Христа,
и плачу от того, что разбегутся
апостолы, а Он, как арестант,
пойдёт на смерть, а Эти сберегут всё,
погибнут сами позже, но в веках
спасётся Слово, молвленною кровью…
А я, как всякий ослик, в дураках
хожу ещё, но Книгу к изголовью
подкладываю на ночь в Честь и честь…
* * *
Летит, летит по небу клин уставший,
с кровавых не вернувшийся полей –
и в каждом взмахе крыльев воин павший,
спешащий на посмертный юбилей…
И в том строю лечу с времён тех дальних
я у могилы дедов и отцов –
и благовест кладбищенский медальный
звенит латунно песнями скворцов
в колоколах сирен и громов боя
разбитой церкви у монастыря,
где чудотворно небо голубое
прискорбно смотрит в ликах алтаря.
Настанет день – и новым юбилеем
забьётся сердце миром по войне –
и полетят посмертно по аллеям
погибшие, живущие во мне…

* * *
Я помню дорогу и танки горящие,
могилою ставшие храбрым бойцам,
и пули фонтаном о щебень искрящие,
и ужас сгоревшего смертью лица
с глазами раскрытыми в небо вселенное
на паперти чёрной донецкой земли,
и счастье застывшее, муками пленное,
когда мы от страха в траве залегли,
а рядом ложились осколочно-нервные
снаряды из пушек вчерашних своих,
и пепел всё кружится хлопьями нежными
сгорающих хат и прочитанных книг.
И небо, как на смерть, дымами окутано,
дрожало от страха вселенской вины –
и плачет, и плачет дождями, покуда нам
идти по дороге из этой войны…

* * *
«…Враг будет разбит, Победа будет за нами…»

Победа за нами, а мы впереди,
всё будет, как прежде, разрывов салют
и орден прицепят осколком к груди,
где сердце бормочет, что нас не сольют…
А я марширую, стирая сатин,
на запад, на запад – и мне западло
с ума и с креста незаметно сойти
на волю, но небо заволокло
туманами манными боль на страсти
предательских пятниц и распятых сред…
Победа за нами, с травою срастись
на запад, на запад… Подпишет Главред
прожитое наспех, поставит печать,
конечно же, мокрую в спектре рубин…
А строчки устали надрывно молчать
и рвутся на волю из боли глубин…