Почему-то был абсолютно уверен, что русский поэт всю жизнь проживший в далёкой среднеазиатской стране Киргизии не может написать очень хорошие стихи.
Хорошие ещё может, а вот очень хорошие нет.
Но прочитав случайно встретив его стихи, я понял, что сильно ошибался.
Стихи его действительно прекрасна поэзия.
Но жил он далеко, любил ту страну в которой жил и много сделал для её культуры, стал Народным поэтом Киргизии, но остался почти незамеченным, а теперь и совсем забытым поэтом для любителей русской поэзии.
ВЯЧЕСЛАВ ШАПОВАЛОВ
Родился во Фрунзе в 1947 г.
Предки, крестьянско-купеческого происхождения, украинцы и русские, были связаны со Средней Азией с XIX века.
Закончил филологический факультет Киргизского государственного университета , после окончания — преподаватель Пржевальского пединститута, аспирант, доцент, профессор, директор ряда центров и институтов, проректор по науке и новым технологиям, директор научного центра «Перевод» Киргизско-Российского Славянского университета и т.д.
Кажется, что занимаясь преподаванием и администрированием не до стихов. Хороших стихов. А оказывается , что это не так.
Многие критики называют его одним из самых лучших русскоязычных поэтов Средней Азии.
Публиковался много в разных изданиях, в том числе и в Европе и в Америке. Участвовал в поэтических фестиваля во всё мире.
Высоко ценил его оригинальную поэзию прекрасный поэт Семён Липкин.
Очень много переводил в том числе с греческого и французского.
Вице-президент Центрально-азиатского PEN-центра.
Умер в 2022 г.
Василий ИВАНОВ
Василий ИВАНОВ
ДИНАСТИЧЕСКИЕ СТАНСЫ
П. Д. Шаповалову
Хохлацкое сельцо над Доном, река Медведица налево,
вокруг Россия, за кордоном чужое море обмелело,
застыла хата угловая, за базом в небо тычет дышло,
война зачем-то мировая вошла в избу, да и не вышла.
Чем жили вы, про то забыли, отвспоминали, отрыдали,
и на пароль: здоровы были! — твердили: здоровей видали! —
и говорить учились матом, когда на митингах кричали,
и сельским пролетариатом себя в анкетах величали,
и под гармошку пешим лазом толпой на выборы ходили
навеки победившим классом по немощёным пикадилли,
и избывали самоволку, в которой что-нибудь да значим,
и убивали комсомолку, а после хоронили с плачем.
В итоге всё-таки бежали, презрев конвой и караулы,
в кызылординские печали, далёкой Азии аулы,
кордоны хищные сминая, вокзалами или портами,
обзаводились именами, легендами и паспортами —
житьё налаживали бренно в необозримых регионах,
в глазах монгольской ойкумены и сырдарьинских прокажённых.
Вот над могилками в ограде чужого неба шум и шелест,
и время прячется в засаде, и бьёт, давно уже не целясь,
но до сих пор в крови отрава по части классовой природы,
и дышит над виском держава, и прячутся громоотводы.
* * *
Я гимны прежние пою…
А. П.
Нас было много на челне
со знаком пепла на челе —
и, подчинясь каким-то рунам,
мы за каким-то, блин, руном
гребли куда-то там с трудом...
Но что поделать: мир был юным.
Нас было много на челне,
когда заплакал в тишине,
в хлеву — малыш, дитя мигрантов,
и Вифлеемская звезда
покрыла светом навсегда
мечты пигмеев и гигантов.
Нас было много на челне.
И жизнь мы прожили вчерне,
и все зарыты в чернозёме —
за родину ли, за царя,
за первого секретаря,
за то, чтоб мыши жили в доме.
Нас было много на челне,
когда в Афгане и Чечне
кричала в нас пригоршня праха,
и луч по танковой броне
скользил — и в вышней глубине
мы шёпот слышали аллаха.
Нас было много на челне —
в который век? в какой стране?
О, по какой мы шли трясине
и не запомнили святынь:
звезда Полынь, земля Аминь,
но веры нету и в помине.
В дерьме, в огне, в родной стране,
но с Божьим словом наравне
в аду, в раю, идя по краю
и повторяя «Мать твою!..»,
я гимны прежние пою
и родину не укоряю.
Нас было много на челне…
НЕУСЛЫШАННАЯ ЮНОСТЬ НАША…
Фрунзенским поэтам
прошлого столетия
Жизнь назад зачем-то жизнь свела нас, чтоб затем по весям
разбросать, Толя, Женя, Саша и Светлана, звонкие сердца и
голоса. Позабыто столько незабудок и в могиле столько бытия! —
в память переплавится рассудок, вновь на круги обратясь своя.
И на берегах у местной Леты дрогнут, словно книжные листы,
милые истлевшие скелеты, юные и гордые черты. Отзвук
буколической латыни в сердце, как игла, на полчаса — лишь
взовьются ваши молодые, вечно золотые голоса. Неуслышанная
юность наша, что река с собою унесла. Круговая рыцарская
чаша серого гранёного стекла. Дней непоправимое скольженье.
Давних звёздных вспышек календарь. Лёгкая листва
стихосложенья. Ничего не помнящая даль. Всё, что будет нового
под небом, ни тепла, ни силы не придаст, памяти и нежностью,
и гневом уходя навек из наших глаз.
ДЕМИУРГ
И я Ему сказал, что Он
не виноват ни в чём…
А. Кушнер
Ни хрена Ты меня не жалел, ни от чего не берёг —
а ведь как я радостно млел, юный глупый сурок,
вылезший из норы на галактический склон:
Боже, какой простор, и это взаправду не сон! —
до сих пор задыхаюсь от счастья видеть и жить,
вот бы мне только вдох выдохом завершить!
Всего было вдоволь в дыму, но строго учёт вели
каждому утру любви, парусу на мели,
шёпоту, поцелую, дерзостному рывку,
в рёбра клинку, венку, цинку и орденку,
но одного не учли: всё это было — моё,
важнее, чем все соблазны, чем просто житьё-бытьё —
оцифрованные сновиденья, оцинкованная броня,
несобранные каменья, неродственная родня.
Как меня добивали, творя надо мной добро,
словно во мне добывали чахлое серебро,
забыл я всё то, что помнил, отдал, что захватил,
и только потом уже понял: за всё сполна заплатил.
Но даже и тут Ты меня не пожелал пожалеть,
ведь Слово — наркотик Бога, труб Твоих злая медь,
недостижимой боли сладостная игла,
непостижимой роли тягостная игра!
Завидуйте, зоофилы, аще кто не помре,
подопытной дрозофилы короткой счастливой заре:
«В начале было Слово…»
Как много начал и слов…
Вот Он догоняет Иова: — Э-э, там сколько с меня, Иов?..
ХРАНИТЕЛЬ ДРЕВНОСТЕЙ
…не сдадим Гибралтара!
А. Цветков
1
измученный беглец забвенные года
костер из пыльных книг казахская столица
российской зауми растерянные лица
культурных мук страда смертельных рек вода
хранитель — но чего? — в аркадах растворён
в витринных заревах в потустороннем блеске
в изломах скорбной бронзы в оглумлённой фреске
в смешенье летописей в толчее времён
в надтреснутой тоске палаческий топор
недрогнувшей руки хранит посыл железный
кипчакской конницы ваятель бестелесный
пахан аланских гор созвавший беломор
сквозь численник эпох он в сонме эвридик
где на щеках орфей беспамятного взора
с ветхозаветных пор вор ждущий приговора
блаженно к роднику познания приник
2
Юрий Домбровский шестьдесят девятый год
и оттепели крах и культу обрезанье
за черепом своим приходит обезьяна
но позабыла путь и плюс куда ведёт
музей обрубок тьмы где Азия и Русь
в имперской тесноте и сытости консервной
сошлись на точке под названьем город Верный
а он и впрямь был верным в этом поклянусь
печальный таракан районный геродот
поскрёбыш-палимпсест британний и италлий
где взора слепота и теснота деталей
тоннель в чужую боль рот-фронт пророет крот
3
что прячется во тьме кто плачет там во мгле
что значит там в окне мгновенье силуэта
чей зайчик солнечный столь жданного ответа
улыбка на холсте и фрукты на столе
полёт высоких волн небес бездонных твердь
неузнанного зла незрячая гримаса
забытый возглас сна расколотая ваза
и полевых цветов задержанная смерть
Домбровский водку пьёт а как её не пить
свершилась конференция литературоведов
и Эткинд с Жовтисом неплотно пообедав
столетье ленина стараются забыть
4
глагола охранять с глаголом сохранить
уже не породнить и несогласных вешать
инопланетных сфер возвышенная нежить
нам свыше разум дан чтоб прошлое забыть
вот поезд пролетел качнулся колосок
душа взлетела к выси звон прощальный долог
хранитель где зеркал неведомых осколок
поймавший луч звезды стучащейся в висок
ШТРИХИ К ЧУЖОЙ ИСТОРИИ
родится город в белом мраке поднимет веки друг богов
шаманы каждый в чёрном фраке на будь готов всегда готов
плотина над катком медеу однажды рухнувшая в ночь
доверчивым юнцам и девам ты новой смерти не пророчь
сюда пришли ловцы удачи и высушили русла рек
и был на площади для плача направлен нужный имярек
он просветил и упокоил и затхлой правдой накормил
восшед над черепицей кровель был местных барышень кумир
он вариант апостол павел и тоже к знанию приник
при этом самых местных правил сам чингизид-налоговик
храбрец фискал слуга народа он из него происходил
на белый порошок восхода он полдержавы подсадил
евразии тяжёлый климат надежды градусник чумной
но прежней веры не отнимут и кремль с китайскою стеной
в морозных небесах неместных седых вершин туберкулёз
да в выражениях известных кровопускание берёз
но сдал на будущность экзамен и согрешил в борьбе со злом
орёл осыпанный звезда́ ми на слом отправленный послом
сгорел сократ сладка цикута за гранью прожитого сна
мечта ацтека и якута столица вечная весна
молчал акын звезда мерцала пиджак состарился от звёзд
из благородного металла медаль за пригород-погост
поскольку отпылали маки и утру краткому взамен
явился город в белом мраке целинно-залежных земель
РУССКИЙ СЛЕД
Мы не были
иль все же — были?
На скольких кладбищах забыли
мы дедов горькие могилы,
на сколько верст, на сколько лет
след судеб,
пылкий след комет?..
И что о нас узнают внуки,
и как сказать им до разлуки,
что наши души, разум, руки,
надежда, родина и честь —
всё это ведь они и есть!
Есть поколенья — как подранки.
Спят на казахском полустанке
и на ваганьковской делянке
два моих деда,
навсегда
над каждым — общая звезда.
Пусть нас рассыпало по свету,
но мы храним надежду эту,
как виденную раз комету:
фамильный светоч потускнел,
но это ли —
судьбы предел?!
Час испытаний обозначен
и лик прародины утрачен,
но мною не переиначен:
сквозь соль азийской смуглоты —
российской ярости черты.
Не привыкать нам жить в изгоях
страны, погрязнувшей в героях —
всех этих бесконечных Троях,
без нас
счастливых и чумных,
но с нами — навсегда чужих.
И пусть душе не разорваться,
и пусть нам некуда податься,
и пусть нам незачем рождаться
между ракитой и арчой
слепой трепещущей свечой —
но мы живём, как нас растили,
нам редко снятся сны России,
где от земли к высокой сини
звал некий голос за собой,
где свет небесный —
след земной.
ШКОЛЬНЫЙ ВАЛЬС
Бал выпускной средь ночи на бульваре.
Фонарик есть? – тут где-то наблевали,
сотрите кровь, мы больше не враги,
ряды сомкнули, молча попрощайтесь,
покаемся – назад не возвращайтесь,
не возвращайте старые долги.
Законспектирован роман толстого
про юную наташу из ростова,
про «мир» и «мiр» и примиренье мер –
ведь летопись бесхозной русской крови,
изложенная на французской мове,
наш символ веры, хоть в итоге – хер.
Узнаем, что дано узнать изгою,
не этой жизнью преданну – другою,
той, где нет места истине нагой,
где князь андрей с отстреленной ногою
разит татар за курскою дугою –
и бьется колокольчик под дугой!
Лишь успокойте нас: мол, все мы бренны,
«черемуха» родит нам флёр гангрены,
и пахнет гнилью время перемен,
и сплевывают нищие камены,
и спят с тореадорами кармены:
нырки и крены и в итоге хрен.
Эх, пронеслись, алмазные, в чахотке
то выборы, то танки по чукотке,
с победою все тех же ермаков! –
не зря же там, где полегли иваны,
друг другу гланды вырезают кланы,
не скинув камуфляжных башлыков.
История, мы твой барак тифозный
в испарине вспомянем коматозной
как некий знак: вот здесь – Земля Отцов.
Не зря мы поколеньями томились:
калашников – нам всем однофамилец,
а мы – шеренга дружных мертвецов.
Открой, конвой, нам бал в Колонном зале!
Нам папы с мамами всё рассказали –
и каждый страх свой в генах передал.
Мир плачет в ритме вальса выпускного.
И сыплют соль земли.
И снится снова
все тот же сон, где всем – один финал.
ГРУППОВОЙ ПОРТРЕТ
вынырнув из интернета руки впотьмах разбросав
там где застыли вполсвета лики родных в образах
старое фото без грусти по именам нас зовет
в маленьком городе фрунзе улица юных сирот
где-то там наши невесты мы не ходили в детсад
чьи-то отцы неизвестны чьи-то по тюрьмам сидят
сонное зарево зноя маркс бородат и сердит
небо грохочет за мною юный гагарин летит
эхо небес оседает необратимая пыль
из ничего созидает время печаль и ковыль
парнокопытных фламинго к звездам полет ломовой
физик валерка ломидзе молча качнет головой
старший из нас он не промах споро шагает во тьму
шепчет на быстрых нейтронах хмурый реактор ему
в чистых холодных ущельях в тихом раскосом мирке
гений избушек замшелых старый этюдник в руке
жорка макаров рисует кисть молодую берёт
выжечь палитру рискует нежная астма берёз
с ними увидевший чудищ век я бреду по селу
спросят меня третьим будешь буду отвечу всему
злобные злаков колосья хищная нежность серпа
чёрные дыры колодцев чуждых надежд черепа
тянется между мирами в каменном русле река
как далеко умиранье как эта жизнь коротка
дней пересчитанных добрых не истощился запас
целится молча фотограф вечность приветствует нас
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.