Владимир Гринчуков (1937-2010)

Гринчуков Владимир Владимирович родился 26 октября 1937 года в Ворошиловграде (ныне Луганск) в семье фотографа. Окончил историко-филологический. факультет Сухумского педагогического института (1961). Работал в газете "Знамя труда" (1961—1962), преподавателем в техникуме сельского хозяйства (1962—1970), в бюро пропаганды художественной литературы в Киеве (1970—1973), был ассистентом в Луганском сельскохозяйственном институте (1973—1991), собственным корреспондентом газеты "Донецкий кряж" (1991—1997).
Начал печататься как поэт с 1957 в Луганской газете "Молодая гвардия". Автор книг стихов «Жажда неба» (1976), «Снежные цветы» (1979), «Прощальный снегопад» (1989), «Атака заката» (1991), «Одиноко» (1995), «Времени река» (1997), «Зарницы любви» (2000), «Звезда полынь» (2002), «Избранное» (2003), «Баллада о человеческом участии» (2008).
Один из основателей Межрегионального союза писателей Украины (1993).
Член Международного содружества писательских союзов (1993), Союза писателей России (1993), Союза журналистов Украины (1993).
Лауреат литературных премий имени Михаила Матусовского, имени Владимира Даля и имени «Молодой гвардии».
Умер 11 октября 2010 года после тяжелой и продолжительной болезни. Похоронен в Луганске на кладбище Острая Могила.

АВГУСТ
Жене Мери

В золотую чашу лета солнце льёт лучи тугие,
В золотую чашу лета гулко падают плоды,
И стоит весёлый август, и стоят деньки такие, -
Будто нет на всей планете ни злосчастья, ни беды.

Почему же, друг желанный, так глаза твои печальны?
Отчего ж ты, друг желанный, песню горькую поёшь?
Если ты в луче весёлом увидала знак прощальный, -
Может, тем прощальным знаком щедрый август и хорош?

В самом горестном прощанье есть всегда залог привета,
Посмотри, как полнокровен солнца красного накал.
И пускай расколет август золотую чашу лета, -
Так на свадьбах бьют на счастье жадно выпитый бокал.

Так зачем же, друг желанный, растравлять печалью душу?
Так зачем же, друг желанный, болью сердце омрачать?
Скоро круг земной замкнётся, ход извечный не наруша,
И опять он повторится, и продолжится опять.

В бесконечном повторенье – очевидность постоянства,
Пусть нам будет месяц август вроде Спаса на крови.
Нет у времени предела, нет предела у пространства,
Как у жизни нет предела, - нет предела у любви.

Колыбельная для Натальи
Дочери
Вот и все; опять окончен вечер.
В темном небе спелых звезд игра.
Дочь моя, мой милый человечек,
Ночь пришла, и детям спать пора.

Пусть тебе приснится луг с цветами,
Весь в росе, как будто дождь прошел,
Пусть тебе приснится сон о маме,
Сон о маме... Правда, хорошо?

Пусть тебе приснится сад весенний,
Алый парус, дальние края,
Ты усни, мой самый добрый гений,
Жизнь моя, кровинушка моя.

Юный принц уснул за далью дальней,
Лунный серп украсил небосклон.
Спи, дочурка. Спи, мой свет Наталья,
Пусть тебе приснится светлый сон.

* * *
Ты помнишь песни отзвук дальний,
И плачь гармони вдалеке,
И тихий плес, и лес печальный,
Скупого солнца луч прощальный,
Заката блики на реке.
И тени плавное смещенье,
И крик совы в глуши лесной,
И радостное ощущенье
Могучих крыльев за спиной.

 ОДИНОЧЕСТВО

Стали вещи, как призраки, смутно видны в полумраке,
Мерный гул проводов был похож на прощальный свисток,
На осинах дрожала листва, где-то выли собаки,
И дрожала рука, и дрожала душа, как листок.

Дождь метался под ветром, как пьяница в лапах кошмара,
Кто-то громко сказал за спиной: - Не спеши. Переждем.
И куда-то брели одиночки и мокрые пары,
Молчаливо брели под холодным октябрьским дождем.

Неизвестно куда, сам не зная, наверное, даже,
Брел нетвердой походкой слепой, бормоча, как во сне.
И ползли по спине мириады колючих мурашек,
Мириады мурашек лениво ползли по спине.

Фонари не зажглись, мрак был мокр, неохватен и прочен,
Ночь вступила в права, и совсем невзначай на бегу
Свет летучих такси вырывал на мгновенье из ночи
Очертания лиц и чеканную строгость фигур.

Под балконом к стене жалась пара по ясной причине,
Вероятно, решив, что стоять под дождем не резон.
Я запомнил навечно твой профиль на фоне витрины
И причину знакомства—случайно уроненный зонт...

Время вихрем помчалось, запомнилось главное только:
Мы, как дети, беспечно бредем под дождем, не спеша,
Как слепой, мокрый ветер по улицам бродит без толку,
И, как прежде, трепещет листва, но спокойна душа.

* * *
Тряпье ль носить, меха ль собольи,
Прослыть ли мудрым, быть в глупцах...
Поэтом быть — большой любовью
Иль гневной болью жить в сердцах.

Безумный принц.
Глухая башня.
Слепая злоба меж людьми...
Все это страшно?
Нет, не страшно.
Все это больно, черт возьми.

 Жанка

Шибает пот от печки жаркой,
От ласки жаркой до утра.
Опомнись, Жанка, слушай, Жанка,
Светает, Жанка, мне пора.

Рассветный луч скользнет по крышам,
И молча, крадучись, как вор,
Свой воротник, подняв повыше,
Я выйду в темный коридор.

Пройду я двор, кляня, что светел
Осенний выдался рассвет.
Что мне вослед глядят соседи,
Хоть не глядит никто мне вслед.

Я растворюсь в рассветной сини,
Уйдя от дома далеко,
Я воротник рывком откину,
Вздохнув свободно и легко.

Я вне опасности, и все же,
Хоть я не трус, в конце концов,
Мне будет чудиться в прохожих
Его лицо, его лицо.

А ты, швырнув на стул пижамку,
Залезешь в теплую кровать
И будешь ждать, я знаю, Жанка,
До полвосьмого будешь ждать.

А в полвосьмого, прав и верен,
Сутул, угрюм и неуклюж,
Неосторожно скрипнув дверью,
Придет с работы хмурый муж.

Он в коридоре сняв кожанку,
Войдет, предчувствием томим,
И ты внезапно вздрогнешь, Жанка,
И взгляд опустишь перед ним.

И под его тяжелым взглядом
Тебя внезапно бросит в дрожь,
И ты поймешь, поймешь, что надо
Уйти, и все же — не уйдешь.

И смутно чуя перед мужем
Свою нелепую вину,
Ты наш вчерашний стылый ужин
Поставишь завтракать ему.

Ты не одаришь поцелуем,
Ты не прижмешься горячо,
Ты отодвинешься, почуяв
Его горячее плечо.

Но под мужской рукой упорной,
Той бабьей слабостью слаба,
Ты станешь жаркой и покорной,
Смахнув испарину со лба.

А день пройдет. Послушай, Жанка,
Свое бессилие кляня,
Накинув чешскую пижамку,
Ты станешь снова ждать меня.

И будет печь топиться жарко,
И будут ласки до утра,
И снова, Жанка, снова, Жанка,
Все повторится, как вчера.

А утром я, смешной и жалкий,
Уйду, как будто бы в бреду...
Не надо, Жанка, хватит, Жанка
Я больше, Жанка, не приду.

* * *
Воспоминаний горькая печать.
Обманчивы, как дальние огни,
И боль, и радость в тихую печаль
Переплавляют в сумерках они.

О, как я ненавижу их дурман,
Когда, почти уйдя в небытие,
Ты медленно и верно, как в туман,
Порой уходишь в прошлое свое.

Сквозь них, как сквозь цветные витражи,
Мы видим жизнь, печали той полны,
Так на сомнамбул действует в тиши
Холодный отраженный свет луны.

Сквозь них я красным вижу белый снег,
Сквозь них мутна прозрачная слеза,
Сквозь них я слышу твой веселый смех,
Сквозь них мерцают мне твои глаза.

Я фотографий старых не храню.
Пусть прошлое растает, как дымок.
Давно все письма преданы огню.
Я память тоже сжег бы, если б мог.

* * *
Я подсмотрел, как умирала елка,
В своей красе беспечно мишурной
Она роняла желтые иголки...
Как с крыш сосульки падают весной.

Отполыхав на карнавалах знойных,
Отрешена от суеты сует,
Она кончалась тихо и спокойно,
Как истинный художник, как поэт,

Осведомленный о свершенье долга,
Когда до капли роздано тепло...
Я подсмотрел, как умирала елка —
Торжественно, печально и светло.

* * *
Мне хочется сказать вам... Нет, не речь!
Мне хочется вам высказать такое...
Такое, что могло б вас уберечь
От суеты, как, впрочем, от покоя.

Мне хочется сказать вам пару слов,
Но показать все небо и всю землю
Так, чтобы вы ушли из царства снов
И мир, как есть, чтоб стал вам неприемлем.

Мне хочется сказать вам пару слов,
Не тратя драгоценнейшее время,
Но чтоб слова те, вроде парусов,
С сердец сложили весельное бремя.

Пусть мне вконец не подорвать основ
Ни подлости, ни хамства, ни елея...
Мне хочется сказать вам пару слов,
Но как вложить в них все, что я имею?