Владимир Гринчуков (1937-2010)


* * *
Я подсмотрел, как умирала елка,
В своей красе беспечно мишурной
Она роняла желтые иголки...
Как с крыш сосульки падают весной.

Отполыхав на карнавалах знойных,
Отрешена от суеты сует,
Она кончалась тихо и спокойно,
Как истинный художник, как поэт,

Осведомленный о свершенье долга,
Когда до капли роздано тепло...
Я подсмотрел, как умирала елка —
Торжественно, печально и светло.


Доброта

Я всё вспоминаю
голодное детство военное,
Гремели, наверное,
последние залпы войны,
По улице шли
под конвоем немецкие пленные,
И были глаза их
голодной тоскою полны.

А русские бабы,
сквозь ад тот кромешный
прошедшие,
И здравому смыслу
и злости людской вопреки,
Теперь уж не бабы,
а добрые русские женщины,
Совали им, немощным,
черного хлеба куски.

И сколько б ни жил я,
всем буду твердить откровенно я,
Что долг исполняя
на жестком житейском посту,
Вовек буду помнить
голодное детство военное,
Но я не забуду
и женскую ту доброту.

Жанка

Шибает пот от печки жаркой,
От ласки жаркой до утра.
Опомнись, Жанка, слушай, Жанка,
Светает, Жанка, мне пора.

Рассветный луч скользнет по крышам,
И молча, крадучись, как вор,
Свой воротник, подняв повыше,
Я выйду в темный коридор.

Пройду я двор, кляня, что светел
Осенний выдался рассвет.
Что мне вослед глядят соседи,
Хоть не глядит никто мне вслед.

Я растворюсь в рассветной сини,
Уйдя от дома далеко,
Я воротник рывком откину,
Вздохнув свободно и легко.

Я вне опасности, и все же,
Хоть я не трус, в конце концов,
Мне будет чудиться в прохожих
Его лицо, его лицо.

А ты, швырнув на стул пижамку,
Залезешь в теплую кровать
И будешь ждать, я знаю, Жанка,
До полвосьмого будешь ждать.

А в полвосьмого, прав и верен,
Сутул, угрюм и неуклюж,
Неосторожно скрипнув дверью,
Придет с работы хмурый муж.

Он в коридоре сняв кожанку,
Войдет, предчувствием томим,
И ты внезапно вздрогнешь, Жанка,
И взгляд опустишь перед ним.

И под его тяжелым взглядом
Тебя внезапно бросит в дрожь,
И ты поймешь, поймешь, что надо
Уйти, и все же — не уйдешь.

И смутно чуя перед мужем
Свою нелепую вину,
Ты наш вчерашний стылый ужин
Поставишь завтракать ему.

Ты не одаришь поцелуем,
Ты не прижмешься горячо,
Ты отодвинешься, почуяв
Его горячее плечо.

Но под мужской рукой упорной,
Той бабьей слабостью слаба,
Ты станешь жаркой и покорной,
Смахнув испарину со лба.

А день пройдет. Послушай, Жанка,
Свое бессилие кляня,
Накинув чешскую пижамку,
Ты станешь снова ждать меня.

И будет печь топиться жарко,
И будут ласки до утра,
И снова, Жанка, снова, Жанка,
Все повторится, как вчера.

А утром я, смешной и жалкий,
Уйду, как будто бы в бреду...
Не надо, Жанка, хватит, Жанка
Я больше, Жанка, не приду.

Колыбельная для Натальи
Дочери

Вот и все; опять окончен вечер.
В темном небе спелых звезд игра.
Дочь моя, мой милый человечек,
Ночь пришла, и детям спать пора.

Пусть тебе приснится луг с цветами,
Весь в росе, как будто дождь прошел,
Пусть тебе приснится сон о маме,
Сон о маме... Правда, хорошо?

Пусть тебе приснится сад весенний,
Алый парус, дальние края,
Ты усни, мой самый добрый гений,
Жизнь моя, кровинушка моя.

Юный принц уснул за далью дальней,
Лунный серп украсил небосклон.
Спи, дочурка. Спи, мой свет Наталья,
Пусть тебе приснится светлый сон.

* * *
Воспоминаний горькая печать.
Обманчива, как дальние огни,
И боль, и радость в тихую печаль
Переплавляют в сумерках они.

О, как я ненавижу их дурман,
Когда, почти уйдя в небытие,
Ты медленно и верно, как в туман,
Порой уходишь в прошлое свое.

Сквозь них, как сквозь цветные витражи,
Мы видим жизнь, печали той полны,
Так на сомнамбул действует в тиши
Холодный отраженный свет луны.

Сквозь них я красным вижу белый снег,
Сквозь них мутна прозрачная слеза,
Сквозь них я слышу твой веселый смех,
Сквозь них мерцают мне твои глаза.

Я фотографий старых не храню.
Пусть прошлое растает, как дымок.
Давно все письма преданы огню.
Я память тоже сжег бы, если б мог.