Александр КУШНЕР

***
Какое счастье – Фет!
В любом откроешь месте
Его – и жалоб нет
И тягостных предвестий,
Наоборот, весну
Предчувствуя, кустарник
Не клонится ко сну
И бронзов, как пожарник.

А даже если снег
Посеребрил берёзы,
Не склонен человек
Себе позволить слёзы,
И траурный наряд
Пленительным для взгляда
Считает, снегу рад.
Так правильно. Так надо.

Какое счастье – Фет!
Евангелие наше
Среди несметных бед,
У радости на страже,
Вот кто христианин,
Притом что в атеизме
Замечен он один
В запуганной отчизне.

***
В стихах на грифельной доске
Зачем Державин отнял веру
В приют последний и химеру?
Сказал, что строим на песке?

Корону, царскую порфиру
Не жаль, но как решился он
Отдать трубу, а с нею лиру
И утопить в реке времён?

Зачем так сумрачно и грустно
И безнадёжно так, скажи?
А мне бессмертие искусства
Представить легче, чем души.

***
Дрова коловший с Ходасевичем
Сергей Иванович, поэту
Шутить над вами было незачем
Так зло, – скажу вам по секрету.

И вы вели себя достойнее,
Чем он, снежком стараясь тише
Скрипеть, и были зря расстроены:
Он тоже музыки не слышал!
Провинциальное, московское,
Чуть-чуть смешное ницшеанство,
А колка дров – занятье скользкое,
И дело любит постоянство.

Виолончели умозрительны,
Небесной арфы звуки тоже,
И если что роднит действительно
Людей, то общий труд, быть может.

Двадцатый год. Какие ангелы
Могли летать в московском небе?
Нет ни Юденича, ни Врангеля,
В дровах спасенье всё и в хлебе.

Сергей Иванович, прислушавшись,
«Мне не слыхать», –
ответил честно.
Как чудно это простодушие,
Смиренье истинно чудесно!

***
Всего чудесней и всего грустней
Знакомство с жизнью и прощанье с ней,
Наверное, знакомство тоже грустно,
Мы плохо помним чудо первых дней:
Звонил звонок в саду в романе Пруста
И гость входил, всех лучше и умней.

Но мальчика в такие вечера
Спать отправляли раньше, чем обычно,
И мать, как ни была она добра,
Не шла за ним, а плакать неприлично.

Зато в прощанье с жизнью, может быть,
Есть что-то, кроме горя и печали.
Любили мы, кого могли любить,
И кое-что о жизни мы узнали.

Таинственна и по утрам свежа!
Я на ухо шепну, пригнись поближе:
Не так она безумно хороша,
Но ласточкой купалась в ней душа,
А тот звонок в саду звонит всё тише.

***
Такие дымные, такие мглистые,
Мутно-белёсые и чёрно-серые,
Не то гранитные, не то кремнистые,
Как будто пропастями и пещерами
Они взлелеяны и небо заняли,
Хребтами горными могли быть, кручами,
Пугая осыпью, мерцая гранями,
Лишь по привычке мы зовём их тучами!

И этот горный край в равнинной местности
Внушить нам, кажется, готов стремление
К другой ментальности, другой словесности,
Другой судьбы желать, другого гения,
Другого прошлого, другой истории,
Быть может, Родоса, быть может, Самоса,
Как будто мало нам фантасмагории
Своей и эпоса, родного хаоса.

***
О, водить бы автобус из Гатчины в Вырицу,
Знать всех местных старух, стариков,
Тополь в этот маршрут ковыляющий вклинится,
Поднапрёт волчье лыко с боков,
И сирень, проводив шаркуна до околицы,
Передаст его ельнику – пусть
Тот за ним до оврага под Сиверской гонится,
Навевая дорожную грусть.

Есть такие работы, такие профессии –
Позавидуешь им, заглядясь
На избыток того, что зовётся поэзией,
Объезжающей лужи и грязь,
По пути подбирая и мать с первоклассником,
И торговку с заплечным мешком,
Неожиданно будничность делая праздником
И внушая смиренье тайком.

***
Не ест, не пьёт, не курит, не гуляет,
Не спит ночами Разум Мировой,
И женщин в темноте не обнимает,
И к вещи не притронется рукой,
И с ветки не пригнёт к себе листочка,
И с клумбы не сорвёт тайком цветка,
Бессильно-всемогущий одиночка.
Представь себе, как жизнь его горька!

Как чудно прикоснуться к фолианту,
Сдуть пыль и подержать тяжёлый том.
Как Гегелю завидовал и Канту
Он, думавшим, в обход его, о нём,
Гулявшим, спавшим, зябнувшим, потевшим,
Дрожавшим на осеннем сквозняке,
И никогда его не пожалевшим,
Скучающего где-то вдалеке.

***
Боже мой, Левитан! Ведь знакомы до слёз
Этот лес, этот луг, этот мох, этот плёс,
А про март и лошадку в снегу у крыльца
Я бы, кажется, мог говорить без конца,
И, признаться ли, даже казалось порой,
Что как родственник слишком он, что ли, мне свой
И, как детство, пожалуй, чуть-чуть заслонён
Всем, что было с тех пор, столько чудных имён!

Но зашли мы на выставку. Надо взглянуть
Ещё раз на сбегающий к берегу путь
И ещё раз, в последний, наверное, раз
Посмотреть на подкрашенный охрой баркас,
И смотрели, смотрели, смотрели, потом
Мимо авангардистов возвратным путём
Шли мы к выходу, к выходу шли, как во сне,
И Малевич казался архаикой мне.

* * *
Здравствуй, в белом сарафане…
П. Вяземский

Мороз – это крепость. И мы до весны не сдадим
Её, и бессмысленна зимнего солнца осада.
Да здравствует стойкость! Как трудно пришлось бы
другим,
А нам даже нравится всё это, будто так надо.

Мороз – это бодрость, недолги прогулки в саду,
Зато обладают большой воспитательной силой.
Как много защитников было – и мы в их ряду,
История ценит упорный народ, а не хилый.

По саду прошу тебя сделать ещё один круг,
О Вяземском поговорить как ни в чём не бывало.
В стихах залихватских он зимний прославил недуг,
На зиму надел сарафан, не смущаясь нимало.

А всё-таки нас веселит и шлифует мороз,
Мороз – это крепость, и держим мы в ней оборону
На фоне Вселенной, до холода в сердце, до слёз,
И верим промёрзшему дубу, продрогшему клёну.

* * *
Только к зиме уменьшительный суффикс пристал.
Зимушка – то ли от радости, то ли от страха.
Я-то боюсь вееров её и опахал,
Снежного, вьюжного варева, пуха и праха.

Я и фольклора, пожалуй, чуть-чуть сторонюсь,
Есть в нём надрыв, украшательство и поученье.
Зимушка! В радость как будто завёрнута грусть.
За удовольствием прячутся мрак и мученье.

Зимушка, надо же, хлёсткие петли её!
Впрочем, и отдых крестьянский, и сон, и безделье.
Сказка про прорубь и жалкое волчье вытьё,
Лисье коварство, какое-то злое веселье.

Библиотечную первую книгу свою,
Детскую сказку, читал по дороге из школы
И потерял, мне её в незакатном краю
Волк поднесёт, обесчещенный и полуголый.

Библиотекарша выговор сделала мне
И заменить на любую другую велела.
Я и принёс то ли сборник стихов о весне,
То ли Житкова, потупясь, принёс и несмело.

Зимы стояли холодные. Снег заметал
Дом разбомблённый, трамвай под искрящей дугою.
Я эти сказки ещё во младенчестве знал.
Мне, первокласснику, что-нибудь дайте другое.