Ирина Гирлянова


***
На всё ищу в природе подтвержденье
( и объясненья черпаю, учась!):
на материнство, на деторожденье,
на вводную и выводную часть.
Ищу в природе, как в начал начале,
причины и почины тех времён,
где царственность свою не замечали,
и человек средь прочих был рождён.
Так, видимо, задумано не нами,
что « глупый пингвин» на умней сто крат,
не чванясь величинами, чинами,
не похмеляясь с самого утра.
Он трескает рыбёшку за рыбёшкой
и продолжает свой пингвиний род…
А мы, «цари», ко рту подносим ложку,
иль к ложке тянем рот наоборот.
Жить – чтобы есть! Но вот какая штука:
попробуй им, пингвинам, докажи,
что есть на свете вечная наука –
питаться, чтоб, подпитывая, – жить!
Перенося утраты и увечья
в своём краю заветренной земли,
я этот мир хоть чуть очеловечить
хочу в чучеловедческой пыли!

***
У братьев меньших есть свои дела -
собачьи, погаечьи, кошачьи…
Природа указание дала:
по-человечьи – людям лишь ишачить.
И Бог сказал: трудись, покуда в прах
не возвратишься, землю удобряя,
рассеивая труд свой на ветрах,
в поту своём добившись урожая…
А правда ведь! Не сеют и не жнут
все божьи твари, окромя Адамов, -
для Ев, проевших голову упрямо
за жатву жратв и плюс – за красоту!
И потому, подняв трубою хвост,
кот знает для себя, как Киплинг, цену…
И им, котам, везёт обыкновенно, -
успевшим возле Евы занять пост…
Нам дали их – попользоваться! Чтоб
от скуки мы не вымерли до срока,
жило чтоб что-то в комнате пустой
и не было бы так в ней одиноко;
чтоб стимул был, - не только спать и есть,
пасти корову, кур кормить на даче…
Какие ж мы! Мы – хищники! Иначе
как эту правду мыкать на земле?
Чтоб жарить мясо – развели огонь.
А пёс подхватит кость, хвостом виляя,
и голову подставит под ладонь.
И мы его на жизнь – благословляем!
Хоть говорят, что хуже всех зверей
бывают люди, нелюди отродья…
Но это – исключение сегодня…
Мы верим в это у своих дверей…
А как же святость? Дух Святой, скажи,
вернувшись к плотоядности вопроса,
желающим так долго-долго жить,
как черепахи на Голопогосах?

***
Умно разделен мир
на женщин и мужчин.
Мерцает меж людьми
горение свечи.
В том феврале, что лют
и от зимы ослеп
любви не тороплю
в единственном числе.
Средь зряшной суеты
не зря, презрев уют,
февральские коты
по-мартовски поют.
Вот лапы – дважды две,
вот вертикаль хвоста…
Спасёт ли в суете
всё та же суета?
Срываясь после сна
без видимых причин,
да здравствует весна
для женщин и мужчин!
И спрятавшись в сугроб
превратностей и лжи,
мы – разделились, чтоб
не властвовать,
но жить!

***
Комарик, он не тварь, -
творенье божье.
Зудит средь тишины,
пока живой.
Садись, садист!
Я подставляю кожу.
Давно летаешь
ты над головой!
Хватает же у мелочи
терпенья!
Для них – вся жизнь,
для нас – один хлопок!
Комарик, он гудит,
как самомненье.
Для памяти
его нам создал бог.
Глядите,
теплокровные гиганты,
на что способен,
сохраняя пыл,
комарик,
мух спасавший импозантно,
как нам Чуковский
в детстве заявил.
Хоть позудеть
над гиблой жизнью нашей!
В терпеньи –
вечер целый напролёт…
Комарик, то ли машет,
то ли пляшет
над головой…
и жизни не даёт.

***
Жужжала муха. Билась об стекло
и каждой лапкой недоумевала:
-Куда ж-ж пространство лётное пропало,
и протяж-женье летнее ушло?
В прострации бросалась битый час
к просветам окон, головёнкой тычась…
Мух не жалеть – давно вошло в обычай.
И мухи тоже не жалеют нас.
Жужжат, жужжат…Их туча или рой,
стада и стаи… не слоны ж летают?!
И веются не только над цветами,
но и над худшим веются порой.
И если муха – на тебе, ты что ж?
Оно! Продукт большой переработки!
Я слышала, как муху крыли тётки,
«под мухою» скрывая нетерпёж!
А мухи – глухи! Или нет, - глухи.
И льнут не к книжным,
к продуктовым полкам…
Рифмованные мысли, не стихи
летят, как мухи.
Только толку, толку…

***
Не солнце – одуванчик!
Пушисты облака.
Лопочет и судачит
болтливая река.
Безвестная пичуга
с трясущимся хвостом
мотается по кругу
с мелодией простой.
Кукушка обещает,
что проживу сто лет…
Из травяного чая
я собрала букет.
в обнимку с тишиною
сижу, как будто сплю.
Желание покоя
прохладой утолю.
Здесь солнечные пятна
не в силах смыть вода.
И это так понятно.
И это - навсегда.
Я будто бы сбежала
от суеты и дел.
Я не вернусь, пожалуй,
в заделанный удел.
Здесь я найду лекарство,
что осаждает муть.
Есть что в подводном царстве
понять и помянуть.
Здесь – полная свобода,
камыш - один в один,
а мы на огородах
не разгибаем спин.
Хоть незадачлив дачник,
удача дня – при мне!
Душа моя – прозрачна
до камушков на дне.

***
Животное, которое – любило…
И человек, - который не любил.
Ровняет время старые могилы
без индивидуальности могил…
Благоустройство это не нарушить.
Хоть пирамиду набекрень надень.
Собачии бесхитростные души
на души человечьи – бросят тень.
Припрятанная преданность и ласка
в нас возникают атавизмом вдруг,
когда свои пронзительные глазки
уставит в нас четвероногий друг.
Он ждёт от нас не камня и ударов,
хоть этого всего познал сполна.
Он ждёт – любви! Но это, - как подарок.
И наша в этом полная вина.
Животное, оно не понимает,
а просто – любит! Лишь за то, что свой!
…Тоски собачьей полуночный вой
над каменными носится домами…

 
Джиму

Давай с тобой повоем на луну:
она – полна, и блюдцем виснет жёлтым…
Ты здесь один нашёл меня одну.
А, впрочем, я внесла тебя в кошёлке!
На счастье – лапу? Что ты знаешь, пёс,
о том, чего не ведал сам Качалов?
Что жизнь – не кость? Что сводят наизнос
хроническая злоба и усталость?
Что сводят нас в могилу, как враги,
родные наши, кровные болячки?
Стресс – будто пресс! И, боже, помоги!
Ползу, как ты! И вою по-собачьи.
Пора ведь на вопросы – отвечать.
А задавать вопросы – неуместно.
И ставит время возраста печать,
расписываясь тщательно и честно.
Мы, как собаки, (почему же - как ?) –
гавкучие, по большей мере – злые,
голодные… Но псы, наверняка,
добрее нас! Хоть кость бросаем мы им.
А лапу, Джим, попросят – не спеши!
Не верь в добро породы нашей грешной.
Давай с тобой повоем. От души.
Ну, если есть она, душа, конечно.

Собаке, повешенной 2 апреля

Ну, что же, пёс, - такие времена.
Тебе недолго ковылять по свету.
Икорку жрёт чиновная страна,
а для тебя и корки лишней нету.
Тебя убьют, но всё же – не съедят!
Ведь так бывает: подмахнут, не глядя.
В глаза твои собачьи не глядят
ни в министерствах, ни другие дяди.
Собаку съесть им доведётся впредь.
Собачья смерть мерещится им тоже.
Собакою – не стыдно помереть,
а жить собакой всё-таки негоже.
И с голодухи плакать в лунный час
ничуть не легче и ничем не лучше.
Ведь косточкой, зарытой про запас,
не накормить всех бобиков и жучек.
Прими, дворняга, наш великий грех.
Реформы – не твоё собачье дело.
Навешают собак ещё на тех,
кто зол, и собирался что-то сделать
Вот так и нас, нелающих кусак,
сведут и вздёрнут за лесочком в яме…
Прости, дружок. Затянем пояса,
и будем насобачиваться сами.
Монолог старого пса.
Сшейте из меня
шубу, что ли?
Шкуру бросьте, что ж,
жене под ножки…
Лучше уж последний алкоголик,
чем все ваши «штучки»,
«мышки-кошки»…
Незачем таким
играться с репкой.
в этих корнеплодах
толку мало.
Коль на то пошло,
скажу я крепко:
мало из меня
для мыла сала!
Нету больше сил
мытарить душу!
По дворам тащить
живот свой тощий.
Эх, кабы кобель был
дошлый, ушлый –
было б у меня
всё даже проще!
крикнут на меня -
я гавкну сзади,
замахнутся –
я схвачу за ногу!
Намотаешь вёрст
сто с гаком за день,
столько, что сто лап
пройти не смогут!
И, хоть это может
даже слишком,
но сужу по-своему,
без лажи:
зря вы рассобачились,
людишки!
Это плохо пахнет.
Псиной даже.
Мыкайтесь, как я.
Иль кость ищите.
Может, и найдётся,
что послаще.
Я ж, вам навсегда –
друг и защитник.
Даже если злющий
и гулящий.

СОБАЧЬЕ

Бросает в скулёж
и вой.
За что не берёшь
с собой?!
Хозяин на поводке, -
ну, разве для счастья мало?
Ведь корка в твоей руке
желанна, как пряность сала!
Ведь я - до шерстинки –
твой!
Я весело рос с тобой,
куда мне деваться вдруг?
Бежать за тобой по следу?
И я говорю: - Умру! –
когда говоришь: - Уеду.
Ударь. Закричи. Сорвись!
Собаке – собачья жизнь.
Собаке – собачья смерть.
Скорей под колёса мне бы!
Ведь, я не смогу, поверь,
продаться за корку хлеба.
В будке.
А будка – будто дом. Пространство, три стены…
И ветоши кусок, что бросили под лапы.
Вы, люди, мне по гроб за Павлова должны!
Несите что-нибудь похавать и похряпать.
Я – пёсик молодой, и радуюсь тому,
что есть кого любить и охранять у дома.
Мне будка, будто дом. Хоть скучно одному,
но кошек не пущу в собачии хоромы!
Хоть снег пойдёт, хоть дождь, - есть крыша! Нормалёк!
А там, чего гадать, подбросят костомыгу…
Собачье счастье – есть! А чёрный день – далёк.
И можно завизжать и весело попрыгать.
Есть дом, - и хорошо! Не так уж он и плох.
Подумаешь, мороз! На то мне шерсть собачья!
Умею я ловить слова, не только блох.
Я беспороден, но, как пёс – я что-то значу.
Я даже зарычу по-взрослому сейчас!
Чтоб вы боялись впредь клыков моих и хватки.
Давай, неси обед! Одиннадцатый час!
Покормите меня – и будет всё в порядке.
И в будке будто вновь по-летнему тепло.
Хоть высунуть свой нос не хочется наружу.
Ваш Павлов - живодёр! Что было – то прошло!
За всё прощаю вас я по собачьей дружбе.
Пусть на дворе – мороз, и плохо: в плошке – лёд,
собачий холод, но он ничего не значит!
Работа для собак всегда найдётся, вот, -
чтоб заработать хлеб на жизнь свою собачью!

***
Качался старый пёс.
Сквозь шкуру выпирали
голодные мослы:
до издыха охлял.
Не крест, а палку нёс,
которую кидали
ему, как будто кость,
прохожих веселя…
Был сам навеселе
какой-то хваткий дядя,
и, палки не найдя, -
вдруг камнем запустил!
Качнулся старый пёс.
Ни на кого не глядя,
пополз, куда вели
глаза…Что было сил…
Который день его
от голода крутило.
Шатался по дворам, -
и сам не знает где.
И даже выть ему
недоставало силы.
Что есть собачья жизнь
средь нелюдей-людей?!
…Когда-то был щенком,
забавным сучьим сыном,
и нюхал всех подряд,
вынюхивая то,
что не понять другим…
Так искренне просил он
заботы и тепла,
и жалости простой!
А нам бы на веку
в своём жестоком веке
самим бы ощутить
ту самую, - Любовь!
Свобода – лишь слова!
Повой о Человеке!
Понуро старый пёс
глядит на нас с тобой.
Он, может, и стянул
чего-то с голодухи.
Так короток и плох
особачелый век.
В животную страну
зазря вдохнули Духа…
Ведь получилась чушь –
не чудо – человек.

***
Святыню псам отчаянно бросаю,
но не едят, поганцы, чёрный хлеб,
меня встречают оголтелым лаем,
не подпуская «не своих» к себе.
Опять лечусь и маюсь неуместно,
врача не отличая от рвача.
Холмы и шишки на равнинах местных
прыщами и нарывами торчат.
Приемлю шутки плоских «коммуналов», -
не вышла мордой в их калашный клан.
Бездомной быть, собачиться – устала.
Пусти-ка в будку отдохнуть, Полкан!
Ты по-соседски рвать меня не будешь, –
частенько сам от холода скулишь.
Знай, что порой приятнейшие люди
воняют псиной, как и ты, малыш.
Пусти, как в крепость, погостить в конурку.
В ней блох полно, как подобает псу.
Я у тебя забудусь от придурков,
от псов двуногих и от толстых сук.

ПРО СОБАЧЬЕ СЧАСТЬЕ

Собачее счастье – когда не бурчит в животе.
И всяких излишеств на свалках намусорят люди.
Возьмите собачку! Игрушкой для ваших детей!
Налейте ей мисочку супа. От вас не убудет.
А если когда и ботинок ваш старый сгрызёт
от скуки-тоски, от собачьей неведомой страсти –
не бейте собаку! Потыкайте носом – и всё.
И выбросьте обувь. Подумаешь, горе-несчастье!
Несчастье – когда ты не нужен на этой земле.
И некому даже повыть. Лишь луне бесноватой…
Коль нечего дать, хоть погладь и сумей пожалеть
щенят и котят. Разве в чём-то они виноваты?
Собачее счастье – казаться быть грозной и злой.
А вдруг кто возьмёт для охраны иль просто для шума?
Над собственной будущей жизнью и жизнью былой
есть повод подумать…

КОРОВЬЕ

Пасти коров – уменье пастуха.
Пастух и пастырь, ведь, одно и то же.
Мы отъедимся, выпятив бока,
потом куда-то лезем…Правый боже!
Труд пастуха – нас отвести домой.
Сам Аполлон пастушил, будто Авель.
Лепёшкой стынет скотское дерьмо.
На воз – навоз! Засыпьтесь кизяками!
От нас ведь польза, не одни рога!
Вот, говорите, доят, как корову…
Хозяину бурёнка дорога,
пока удойна, не буйна, здорова…
А так – на мясо! К тёлкам и бычкам.
Уж лучше быть коровой, право дело.
Уж лучше наделить вам молочка,
чем свежею говядинкою – тела.
Вы нас пасёте, вы и ваши псы,
а мы ведь сами знаем все дороги;
мы отбываем на земле часы
крупнорогатых и копытноногих.
И как коровы, женщины спешат
произвести и облизать телёнка…
А вашего родного малыша-
купили, как грудинку и голёнку.
И мы – мычим! Уподобляйтесь нам!
Вот - пастыри, а вот - живое мясо.
Отремыгаем ваши времена,
как древние годины волопасов.
Пасите нас! Спасите, черт возьми!
Куда-то влезем, глаз скосив лукаво.
Мы твёрдо знаем: это наше право –
коровами ходить между людьми!

***
Огуляли, - как тёлку, доили – коровой,
а теперь, как говядину, прут на убой…
Как забьёте – съедите. И будьте здоровы!
В скотобойцы пойдёт человек не любой.
Я, коровой от страха попятившись, плачу
и протяжно мычу, чтоб узнать ваш ответ:
неужели нельзя в этом мире иначе,
потребители мяса и мягких котлет?
Мне так жаль вас, когда кровожадно и жадно
просыпается хищник… Вот, сзади шаги…
Только сказочек, нет, посвящать мне не надо,
про «бурёнушка-матушка, ну, помоги…»
Я удрала бы в Индию – слишком далёко.
Здесь же я – только мясо, породистый скот.
Оттого в ваших детях сокрыта жестокость,
что приходится вспарывать тёплый живот.
Мне так жаль этих женщин в платках и клеёнках!
Им – работа такая, и не виноват, -
(просто нечем кормить ни меня, ни телёнка)
комбинация смерти, мясной комбинат.
Я б ещё погуляла по белому свету,
надоили б на кашу себе молока…
О-хо-хо! Так хозяев хороших, ведь, нету!
И запала душа, как запали бока.
Так уж лучше убейте для песни застольной!
Хоть какая-то польза! Жива я пока…
Говорят, что коровам, - поверьте! – не больно!
Только – сразу! Не дрогнет же ваша рука?!

***
Хоть времени – ни часа,
но я смотрю с балкона
на тополя и вязы,
и маленькие клёны,
что шелестят лукаво
и машут мне ладошкой…
Смотрю. Имею право
я отдохнуть немножко?
И взор средь веток – тает…
Зелёная «нирвана»…
На жизнь нам не хватает
полжизни постоянно.
Но вдруг…
Сквозь стен потрясность,
сквозь стёкол переливы
завыли одночасно
моторы торопливо:
летят стволы и ветки,
царапая балконы…
Как маленькие детки -
поумирали клёны.
Ломает тополь руки.
Бессвязно стонут вязы.
Их обрекли на муки
какие-то заразы.
Кому то помешали?
Иль не хватает света?
А вы ли их сажали, -
вы вспомните про это!
Где будут петь синицы?
А где скакать вороны?
Что будет детям сниться, -
пеньки, определённо!
Где косточку собачка
заботливо зароет?
Где назначать удачно
свидания порою?
Какая в том заслуга –
ломать, крушить до дрожи…
Природа – не подруга.
Она простить не сможет.

***
Какое небо, ветер, облака,
впирающие в небо лапы сосны!
Всё это наша выспренность и косность.
И новая строка, наверняяка.
Пять чуств, семь нот. У спектра – семь цветов.
И, значит, есть ещё два чувства в мире:
пространства чувство – тем, кто видит шире,
и чувство времени – для тех, кто ждать готов.
А ныне, вот, - распахнут чистый лист!
Всё перепрело и перегорело.
Всё – заново. Кому какое дело
до прежних эр и сфер вокруг Земли?!
Весенняя поёт голубизна,
и день быть ясноликим обещает…
За всё и всех, и навсегда прощаю.
Не самые плохие времена.
И небеса, прошитые насквозь
лучами и молитвами идущих, -
как пробужденье гефсиманских кущей.
Живу. Из тела вынимают гвоздь.
Вернадский и Флоренский, чудаки,
жизнь видели из пыльных кабинетов.
И эту мощь, и бесконечность эту,
и вечное журчание строки,
реальность снов и сонмы мёртвых звёзд,
свой свет несущих в мир, как киноплёнку,
неповторимость каждого ребёнка…
Всё – заново. Надолго и всерьёз.