Голубенко Евгений
 
* * *
В тени украинских черешен,
Оберегая русский слог,
Славянского союза бреши
Заштопываю нитью строк.

Крепка, сурова и надёжна
Простая искренняя нить,
Но даже ей чертовски сложно
Отчизну вновь соединить.

Поводыри, рвачи, чинуши
И прихлебательская рать,
Сумев отцовский дом разрушить,
Державу в клочья стали рвать.

Пусть не святой я, пусть я грешен,
Но как бы ни был слаб и плох,
В тени украинских черешен
Оберегаю русский слог.

 Беги, душа, беги, не уставая...

Беги, душа, беги, не уставая.
И каждые полвека новый круг.
В семнадцать петь впервые начинаем,
В семнадцать петь впервые начинаем
И сразу отбиваемся от рук.

За пятьдесят. И всё опять впервые,
И бес в ребро, и сам уходишь в лёт.
Мы юные, мы знаете какие…
Мы юные, мы знаете какие…
Такие, что ничто нас не уймёт.

И каждые полвека всё сначала:
Душа поёт и строчки льёт перо.
Отмерено нам так ничтожно мало.
Отмерено нам так ничтожно мало,
Но каждому отмерено своё.

 За сребреник луны

За сребреник луны, за тридцать жалких лун
Меня ты предала и напрочь позабыла.
Я – стар, я слишком стар. Он – юн, он сладко юн.
И удержать себя тебе не хватит силы.

Мне дни, как валуны, подсовывал июнь.
И тратил я весь пыл, их в сторону сдвигая.
Я – стар, я слишком стар. Он – юн, он сладко юн.
И ты себя сдержать не сможешь, дорогая.

За сребреник луны, за тридцать жалких лун
Я отдавал тебя, идя к своей осине.
Я – стар, я слишком стар. Он – юн, он сладко юн.
И это изменить я, кажется, не в силах.

 Пейзажная лирика

Копоть ночи, как моль, шлифовала закат,
Заменив красный вечер бордовым,
Где небесный рубин в миллионы карат
Тканью сумерек был окантован.

И всё больше и больше теней и темнот
В полуночном порту швартовалось,
Из небес и растений, из грунта и вод
Вытесняя багровость и алость.

Чернолистыми розами космос расцвёл,
Опьяняя и близи, и дали.
А скопление звёзд, будто полчища пчёл,
Оседавшую тьму опыляли.

И дождавшись момента, чтоб ветра волна
Прилизала небесную сажу,
Ретушировать вышла толстушка луна
Полинявшие за день пейзажи.

 Расплатившись червлёной данью

Расплатившись червлёной данью,
Леденел оголённый сад,
Устремляя сухие длани
К наклонившимся небесам.

И месила, зверея, вьюга
Неподатливый снежный ком.
Тот, в котором деревья цугом
Шли в кипящее молоко.

Обречённо, с надломом, с хрустом
От побегов и до корней
Сад входил в ледяное русло,
Чтобы вынырнуть в феврале.

И страданья упрятав в сучья,
Испросив у небес весны,
Птичьим трелям он стал созвучен
И по - юному стал красив.

 Натюрморт

Поверхность пня – потёртый старый диск,
Где стрекоза иголочкой скользила.
И в танце крыльев музыка сквозила
Навязчиво, как комариный писк.

Но записать желая звукоряд
На паутине, как на нотном стане,
Не думала, что быстро так устанет,
И что глаза так скоро угорят.

Ведь тотчас же, укутав крохкость крыл
Сиюминутно сшитой пелеринкой,
Стерильно, чтоб не капнула кровинка,
Паук ей без наркоза вены вскрыл.

 В осьмом часу

В осьмом часу, паря с верхов,
Воздушно, кротко, паутинно
На фоне дальнего кармина
Ночь опускается до мхов.

И, чтобы сумрак остывал,
Вовнутрь, в пространство меж заборов
Ковш смолянистого раствора
Неспешно месяц подливал.

И в этом чёрном янтаре,
В прозрачных, как витрина, нишах
Прощупывались взглядом крыши
Домов и складки на коре…


 Вифлеемская звезда

Погашен свет. Последний дан звонок.
Зал притаился, замер, обездвижен.
И верным псом, послушно сев у ног,
Он, будто руку, сцену взором лижет.

Зал ждёт начала. Рукоплещет зал.
Но сцена неба в трауре, во мраке.
Зал ждёт звезду. Он ждёт во все глаза,
Во всё чутьё охотничьей собаки.

Звезда явилась. Зал вилял хвостом
И пел в душе на все лады осанну…
А кровь младенцев за грудным Христом
Лилась вослед по замыслу, по плану.

 После прочтения - сжечь!

Кому угодно лги, но не себе,
О том, что всё прошло и всё забыто…
Не стоит на потеху голытьбе
Из горла черпать горечи избыток.

Кому угодно лги, светись враньём,
Упрятав стон в искусанные губы.
Пусть дохнет с голодухи вороньё
Над повидавшим виды однолюбом.

Кому угодно лги, что всё окей,
Улыбчивые примеряя лица.
Смири своё отчаянье, заклей
Все поры и не дай ему излиться.

Кому угодно лги, но не нутру,
В котором всё любовью прежней дышит.
Кому угодно лги, но не перу
И не бумаге, что дыханье слышат.

 Сошествие в ад

Продолжая твой запах искать
В каждой складке измятой постели,
Я на место разбоя, как тать,
Возвращаюсь без видимой цели.

И плевать мне, что ночь в паранджу
Всех одела, от края до края.
Как собака, кругами хожу,
Твой затерянный след обретая.

И ласкаю в виденьях тебя
В сотый раз или тысячный кряду.
На молекулы запах дробя,
Всё пытаюсь дышать этим ядом.

В малых дозах вобрав аромат,
Обронённый тобою в постели,
Продолжаю сошествие в ад
Бесконечно, неделя к неделе.