Иван Иванович Переверзин родился 10 марта 1954 года на Лене в Якутии. Окончил Плехановскую академию. Работал трактористом, прорабом, директором совхоза. Автор пяти поэтических книг. Член Союза писателей России, долгое время возглавлял Исполком МСПС 



* * *
Молчи! мы уходим на Север,
туда, где, седы и сухи,
сменяют осоку и клевер
веками растущие мхи.

Еще там — огромные глыбы,
суровый, холодный гранит,
лежат, но, казалось, могли бы
подняться от грома в зенит.

Но немо свинцовое небо,
молчанью земли нет конца,
лишь ястреб темно и свирепо
кричит, добивая песца.

* * *
В моей душе, душе печальной,
где плыли баржами века,
есть пристань, есть канат причальный,
да только высохла река.

Летают чайки, блещет галька,
сверкает сахаром песок,
и долбит мусорная галка
леща протухшего в висок.

Была река... И вот не стало.
Закрылась пристань. Слышен мат.
И лишь душа светлинкой малой
сквозь тьму веков глядит назад.

* * *
Порода — черная, как смерть,
в глаза ударила нежданно,
и сердце дрогнуло, как твердь,
и заболело, словно рана.

Да, здесь сраженье шло кругом
природы с человеком дела!
Стонала сопка — под ножом
бульдозерным, — как лебедь белый.

Рыдала речка над судьбой,
кричал закат!.. и в страшном гуле
на землю так давила боль,
что даже небеса прогнулись...

И вот итог: черным-черно,
и глохнут созиданья звуки.
Все первородное — мертво,
хотя еще дрожит — от муки.

* * *
Сумрак дня. Уют дивана.
Мошек нету и в помине.
Сколько может спать Светлана
на пуховой на перине?

Лишь она одна и знает,
я не стану ей мешать,
выйду в поле, там сияет
солнечная благодать.

А когда вернусь, натружен,
соберет на стол она
без заминки щедрый ужин
из жаркого и вина.

После трапезы газету
в руки не возьму, зачем,
если, в кружева одета,
она рядышком совсем.

Обниму ее за плечи,
и чего тут говорить...
И навеки в сердце вечер,
где дано тебе любить.

* * *
Ты недоверчиво, как в бездну,
глядела долго в душу мне,
в неясный мрак на самом дне,
где я, при случае, исчезну.

А сердце только отпусти —
оно покатится с обрыва
или сломается, как ива, —
им будут улицы мести.

И я прошу: не торопись,
всмотрись, пойми, найди во мраке
те утешительные знаки,
что бездну превращают в высь.

...Но сердцу свойственен испуг,
оно закрыто звездной мглою
и бездной кажется порою,
где так легко погибнуть вдруг.

Доброта

выстрел, как удар вагона,
с ног сшибает подлеца.
И лежит он, начиненный
доброй тяжестью свинца...

Словно справедливость чуя,
псы, и те о нем — молчок.
И ворона, торжествуя,
целится ему — в зрачок.

Справила судьба картину —
глаз до света не сомкну...
Закопаю утром в глину
тяжкий труп на глубину.

Крест поставлю деревянный,
простоит, быть может, век.
Пусть подлец, пусть окаянный!
Но ведь тоже человек!..

* * *
Семечки лежат вкруг елки —
дятел шишки расклевал,
так блескучи, как металл,
как военные осколки.

Но они — в упор меня
ранят красотой бессмертья,
красотой одной, поверьте,
будто сердце снегиря.

Потоп
И солнце — пропало, и тучи
клубились неведомо где.
И мы о судьбе неминучей
гадали на черной воде.

Она вырывалась из чрева
земного... как лава, ползла.
И было душе не до гнева,
и было любви не до зла...

От воя людского, от стона
весь город в разломах дрожал...
Но голос поэта бессонный
над голосом смерти вставал.

Эй вы, успокойтесь, собратья!
Готовьте спасительный плот,
друг друга берите в объятья,
и Бог нас, быть может, спасет.

Куда там! С глазами, от страха
огромными, как валуны,
метались, срывали рубахи
и гибли — в ударах волны.

А солнце нашлось, не пропало,
и тучи идут над землей,
лишь город в бетонных развалах
лежит и сегодня немой...

* * *
Стихи его — легко слагались,
несли творца, как два крыла,
но все равно в душе сшибались
печаль и горе, тьма и мгла.

Но все равно на белом свете
он был, как Демон, одинок,
то затихал, то вдруг, как ветер,
летел по миру — без дорог...

Но вот любовь в душе молчала.
— Люби! — Господь ему сказал.
Он встрепенулся, как в начале —
и как в начале — опоздал.