Лада Федоровская (1934-2020)

Мороз и снег, а всё ж зиме конец,
Весна цветет румянцем нетерпенья,
И, приоткрыв фамильный свой ларец,
Перебирает втайне украшенья.

Для вишни — подвенечная фата,
Ветле — сережки, ландыши — поляне...
Уж если красота, так красота,
Азарт даренья, а не подаянье.

В короне зимней тают жемчуга —
Проталинки видны то там, то тут,
Весне нет дела до потерь врага,
Ведь ей к лицу янтарь и изумруд.

Зима спешит на Полюс — срок настал,
В последний раз глядят глаза в глаза,
В одних — неяркий голубой опал,
В других, как всплеск, густая бирюза.

Я на черте меж ними — от зимы
Остался мне ухода знак — озноб,
С весной давненько разминулись мы,
Всё ж обновлю к апрелю гардероб.

Хорошая пора — от двух стихий
В душе полнее чувство бытия...
Снежинка с лепестком летят в стихи,
И где-то в межсезонье этом — я.


ПОСЛЕВОЕННОЕ ТАНГО

Александру Огневу
С трудом выхрипывая звуки,
Пел допотопный патефон,
От жажды жизни, не от скуки
Подошвы драили бетон.
И я, подросток в платье старом,
Глядела с робостью в лице,
Как в танго проплывают пары
На нашем школьном танц-крыльце.
Аккордов томных власть и сладость!
В тех ритмах, приоткрывших даль,
Была незнаемая радость,
Была нездешняя печаль.
Волшебным танец тот казался —
Ах, шаг вперед, ах, два назад...
На краткий миг призадержался
Возле танцующих — солдат.
Свет падал, бликами играя
В его медалях и значках,
Клубилась гарь пороховая
В его задымленных зрачках.
Он мне тогда казался старым,
Совсем молоденький солдат,
Сказавший голосом усталым
Как будто вовсе невпопад:
— Гляди бойчей, сестренка,
Поймешь через года —
Танцующие танго
Красивые всегда!
Поверила я сразу — и что тут не понять?
Мне так тогда хотелось красавицею стать!
Я танго танцевала с утра и дотемна,
И упоенье танца открылось мне сполна.
Я многое забыла, а это — не смогла,
И давнюю картинку мне память сберегла —
Как скачет по бетону, уже почти впотьмах,
Галчонок тонконогий в разбитых башмаках...
Потом сменялись годы, заботы и края,
Но чувствовать особой себя привыкла я.
Дурнушкой оставаясь, светло по жизни шла:
Хотела быть красивой и, знаете, — была.
Солдатик тот случайный, сам Бог тебя послал,
Чтоб девочке печальной ты главное сказал:
— Гляди бойчей, сестренка,
Поймешь через года —
Танцующие танго
Красивые всегда!


ЗЕЛЕНЫЙ ЛУЧ 

Выламывая ноги, гололед
Глаз не давал поднять от тротуара,
И я, не самый ловкий пешеход,
Наверно, не увидела б пожара,
Что в небе разгорался в этот миг,
Студеный, как бывает лишь в Крещенье,
Но кто-то тронул вдруг за воротник,
Как будто робко попросил прощенья.
То извинялся дикий виноград,
Что веткой зацепил меня недаром,
Я подняла глаза... ну, а закат...
Закат пылал, вот именно, пожаром.
Клубилась огнедышащая ярь
Багрово-синим, алым и лиловым,
Ошеломляя нынче, как и встарь,
Но что-то было в этот раз и новым.
Впервые в долгой путанице лет,
Как за земную тусклость воздаянье,
Вдруг подарило небо дивный свет —
Спокойное зеленое сиянье.
Был этот луч — как чистый изумруд,
Без примесей, как все, что драгоценно,
И вмиг забылся мерзлый неуют,
Душа рванулась юно и смятенно.
И вспомнилось — в один из хмурых дней
(О, эмигрантские скупые будни!)
Зеленый луч из комнаты своей
Увидел во французском небе Бунин.
Он написал об этом в дневнике,
Он удивлялся — до чего ж зеленый!
И карандаш дрожал в худой руке,
Несытостью всегдашней истомленной.
Да как же я могла в душе роптать —
С пустой авоськой, мол, изволь тащиться! —
Коль гений осужден был голодать
И постной пробавляться чечевицей!
Да если бы и вправду было так,
Что бог меня в моей судьбе обидел,
То разве не удачи редкой знак —
Увидеть то, что прежде Бунин видел?!
Слеза скатилась, след ее горюч
На коже, занемевшей от мороза,
Но смотрит мне в глаза неизъяснимый луч,
Прозрачный, словно бунинская проза.


ВОКЗАЛ НОЧНОЙ
 *по дороге на научную конференцию*

Я еду в ночь. Сижу среди бомжей,
Ночной вокзал все глуше, молчаливей,
И сквознячок под полночь стал свежей,
И неуют томительней, тоскливей.

Ну, час еще — и буду я далёко,
А там — опять дороги на полдня,
Зато потом симпозиум высокий,
Не осмеяв, послушает меня.

Пока ж — надсадно хлопают дверями,
И замирает в полнакала свет,
И личности с немытыми кудрями
Ведут в углу недобрый свой совет.

Иду на воздух. Взвизгнув тормозами,
Такси — в пятне рекламного огня,
И школьница с бульварными глазами,
Как старшая, взглянула на меня.

А в зале тащат сумки «челноки».
Туда-сюда... Беднягам всё неймется...
И женщина, сорвав кольцо с руки,
То водку пьет, то плачет, то смеется.

Старик, поднявши с пола свой картуз,
Тасует мелочь — кучка быстро тает.
И нищенства пожизненного груз
Уже привычен и почти не давит.

Мужчина — почитать, как видно, рад —
В очках напрасно стекла протирает.
Ну, вот — отправил книжку в дипломат,
Чудак, да кто же тут еще читает!

И кажется, что все мы здесь бомжи
И что страна нам больше не знакома.
Ну, что же, господа и госпожи,
У нас у всех — ни родины, ни дома.

Но души наши не сошли к нулю,
Пусть время нас не радует, а губит.
И я вас всех немножечко люблю
За то, что нас страна своя не любит.

БЕССМЕРТНЫЙ МАРШ

И снова День Победы... Спозаранку
Доносит марш мотив свой роковой —
Какая-то безвестная славянка
Прощается с любимым иль судьбой.
Сегодня нет парадности привычной,
Потерянность царит, а не подъем.
Фронтовики в колонне горемычной
Как будто не на празднике своем.
Как будто так — неглавная подробность,
Не сила, как когда-то на войне —
По-мародерски карьеризм и подлость
Их победили в собственной стране.
В день, от наград окопных золотой,
Их наградили... килограммом манки.
Мне душу рвет «Прощание славянки» —
Униженности дух витает над толпой.
Тут что-то очень важное распято:
Присвоивши Победу, как барыш,
Вышагивает пошлость толстопято,
Как будто воровской глумливый шиш.
Да на виду, да во главе колонны!
Ее и трехдюймовкой не проймешь!
Я жмусь в тоске под красные знамена,
Чтоб унялась негодованья дрожь.
И пусть полотна эти огневые
Для снобов «исторически грубы»,
Грубы иль не грубы, зато — живые,
А прочие — не из моей судьбы.
Как ни беснуйся — знамя над рейхстагом
Оставило свой отсвет на века,
Освящено и подвигом, и прахом,
А те вон — нацсимволика пока.
Враз учрежденные бессильной силой
На гребне политической тщеты,
Они — не независимости символ,
А знак упадка, горя, нищеты.
Мне ненавистны прошлого тираны,
Новейшие противны хапуны,
Но мне болят, пусть и чужие, раны,
Терзает разворованность страны.
Зачем я здесь? Почти самоглумленье —
Глядеть в затылок прытким наглецам.
Но... есть святая верность поколенью
И нужное, как жизнь, доверие к отцам.
Сама природа не выносит фальши —
Цветок Победы, майская сирень,
Так не идет к прикидам пестрым вашим
И так к лицу солдатам в этот день!
С потертых снимков молодые деды
На нас с пытливой ласкою глядят...
Да мы же все, как есть, из Дня Победы,
Хоть и родились поздно для наград!
«Прощание славянки»... Есть такое,
Что свято помнит этот старый марш —
Бессрочны честь и мужество людское,
И краткосрочен низости шабаш.
Бессмертен подвиг — и вечна колонна,
И что б ни ждало — я за честь почту
Идти за ней, светло и неуклонно,
Хотя бы в замыкающем ряду.


НА СКЛОНЕ 

Наука объяснила все давно,
Но притаилась истина в поверьях.
Вот коль природе мыслить не дано —
Откуда же задумчивость в деревьях?

Перебираю сказки наугад,
Припоминаю старые преданья,
Ведь не бездумны полночь иль закат —
Так нет ли на причину указанья?

Не объяснит ученый никакой,
Хоть слушай всей душой, а не вполуха,
Откуда у реки такой покой,
Как будто ей присуща сила духа.

А, может, у природы разум свой,
Хранящий и от фальши, и от позы,
А в нас сидят пороки, как занозы,
И неизбывна ложь, хоть волком вой.

Несуетен цветок или поток,
И облака движенье самоценно,
А нашей куцей мысли поводок
Нас возвращает в хаос неизменно.

Не думу думать, а соображать
Сподручней нам, от пустоты болтливым.
Хожу на речку душу врачевать
И за молчанье поклониться ивам.

Состарившись под бременем тщеты,
Скользит наш век у вечности на склоне,
Но на подходе в завтрашней колонне
Всё те же новобранцы суеты...

Извечно беспорочен белый свет,
И лишь на нас вина за злую пошесть:
Ведь миром, ухмыляясь, правит пошлость,
А, кроме нас, ее в природе нет.


В ПУТИ

Георгию Найде
Мужские руки на руле —
Летит машина!
Асфальт не виден в полумгле —
Лишь свищут шины.
В полете мы иль на земле —
Не так уж важно.
Мужские руки на руле —
И мне не страшно.
Водитель вовсе не лихач —
Он просто весел,
Но бес, завистник и портач,
Накуролесил.
Послал нам дождик на асфальт,
Козу с семейством,
И тут уж, будь ты трижды хват,—
Хоть плачь, хоть смейся.
Мы все ж вписались в поворот —
Лишь свист и скрежет!
Поменьше б скорость — занесет!
А пусть! Удержит!
Но не унялся бес, маня, —
Шоссе взбесилось,
Сережка с уха у меня
Стремглав скатилась.
Бросок, толчок в последний раз,
И бес — за нами.
Водитель молча жмет на газ,
Блестя глазами.
Нам подсветила путь луна,
Не мгла — сиянье.
Понять пытаюсь, в чем она —
Суть обаянья.
Мужским рукам послушен руль,
Им всё — по праву.
В такие б руки не «Жигуль» —
Саму державу!


В СУМЕРКАХ

... И что-то нежное опять дрожит в душе,
И легкий вздох срывается невольно.
— О чем ты? — говорю себе я. — Полно!
В порядке все, и дождь прошел уже...
О чем? Да разве мне понять дано,
Зачем утих в покорной ласке ветер,
И луч последний не зловещ, а светел,
И тени бродят, как в немом кино.
Одна облокотилась на окно,
И в сумерках непоздних засквозило
Лицо, что так любимо мною было,
Но, видит бог, разлюблено давно.
Проплыл знакомый силуэт плеча,
Донесся голос — преданно-усталый,
И хоть не май, а март ознобно-талый,
Сирень пахнула, ноздри щекоча.
Я не люблю теней, мне ни к чему
Тревожиться о том, неповторимом,
Мне эта память больше не по силам —
На свете, видно, есть предел всему.
И вечер был так кроток и хорош,
Так тих, так простодушно-бестревожен...
Неужто дар забвенья невозможен
И от себя вовеки не уйдешь?
Но снова нежность теплится в груди —
Опять не избежать мне наважденья!
И с нотой виноватого прощенья
Шепчу во тьму: — Постой! Не уходи!

ЦВЕТЫ НОЧНЫЕ 

Как майская внезапная гроза —
Тревожить сон у мая есть привычка —
Сквозь ночь прогрохотала электричка,
Шокируя окрестные леса.
Я, сидя в напряженной тишине,
Всё думала и света не светила.
Луна со мной невнятно говорила,
Зависнув, словно медальон, в окне.
Упала капля, будто нота «соль»,
И сумрак вновь недвижный и безмолвный...
Но вдруг шаги... И стук — как знак условный,
Как тайного свидания пароль!
Открылась дверь, мелькнул мгновенный свет.
Раздался голос, хриплый, как с мороза:
— Возьмите, это вам... Ночные розы...
И руку уколол сырой букет.
Был откровенней всяких слов и фраз
Их странный цвет — как эта полночь темный,
И аромат поплыл, почти греховный,
Волненьем тонким отзываясь в нас.
В нем жил еще последний перегон,
Последние цветы в подземном переходе,
Последний день с надеждой на исходе,
Несущийся во тьме пустой вагон.
Но вот все в мире замерло для нас,
И, как судьбе, мы отдались молчанью:
Слова — они во вред очарованью.
Их не было тогда... Их нет сейчас...


В ПОЛНОЧЬ

Тревогу, что ли, заглушаем шумом?
Но небо будто вправду взорвалось:
Столетие почтить решили гулом —
Стрельба идет и залпами, и врозь.

Припахивает серой откровенно
Та канонада адская петард,
И Сатана глядит недоуменно,
Бесовству нашему как будто и не рад.

Натужное веселье полунищих —
Над гибельным распадом фейерверк.
И зная, что добра уже не сыщем,
Мы, словно зомби, тупо смотрим вверх.

Змеиное шипенье, треск разрыва —
И снова россыпь мертвенных огней...
Но, боже мой, великолепье лживо!
И света нет в простой душе моей.

Но будто силой тайного завета
Утих шабаш... Лишь легонький хлопок...
И долго падала последняя ракета,
Как ангелом оброненный цветок.


 И ДЛЯ МЕНЯ САМОЙ...

Когда в железо забраны все двери,
И уж не знаем, что еще закрыть,
Стыдясь чего-то и чему-то веря,
Душа без панциря и хочет нежной быть.

Побереглась бы птичка-невеличка,
Сегодня сантименты не в ходу,
Сейчас не ключик ко всему - отмычка,
Того гляди — нарвешься на беду.

Пусть мудрое, но ни к чему ей слово,
Когда манят небесные огни,
И расправляет крылья мотыльково,
Да что тех крыльев, дунь — и где они?

В стране, где тупо правит бал враждебность,
В ежеминутной круговерти злой
Моя усталая светящаяся нежность
Загадочна и для меня самой.

 ПУСТЬ ДАЖЕ ЦЕЛЫЙ МИР...

Умолкла музыка, а как вчера звучала!
Во всем неразбериха, как в толпе.
И если все так в мире одичало,
То хочется гармонии в себе.

Чтоб день был полон, сумерки уютны,
А утро — вечный лучик золотой.
Но небеса нахмурены и смутны,
И на земле забыли про покой.

Жестокость на жестокость — в поединке,
А доброте — тюрьма или сума.
И все же жить я буду по старинке,
Пусть даже целый мир сошел с ума.

Его я не последую примеру —
Не для меня законы волчьих стай.
В улыбку друга сохраню я веру
И не смешаю тупо ад и рай.

В потемках хмурых время растворилось,
Весна, зима — никто не разберет.
Но ... солнышко в окошке засветилось —
Оно ведь — даже нас! — не предает!


НЕИЗВЕСТНАЯ

В душной улице торговой
Сквернословит пестрый сброд.
Вдоль ларьков — не за обновой —
Тихо женщина идет.

Ругань воздух тут колышет —
Груб базарный этикет.
Ничего она не слышит,
Ей до прочих дела нет.

Ничего ей здесь не надо —
У нее порядок свой.
Всюду зной — а в ней прохлада,
Всюду злость, а в ней покой.

Будто враз прорвав плотину,
Хлынет сорная волна —
Только худенькую спину
Молча выпрямит она.

Никого не презирая,
Даже в мыслях — не виня,
Так идет она, другая,
Посреди чумного дня.

Что таит ресниц дрожанье?
Или рядом с ней — светлей?
Но мужское обожанье
Словно облако над ней.

Вслед смотрю — и воскресает
Отзвук собственных надежд —
Будто прелесть излучает
Сам покрой ее одежд.

Кто она? И как сумела
И в аду не огрубеть?
Ах, гадать — пустое дело,
Просто хочется смотреть...


 ПЛАТОК НА ВЕТКЕ ОДИЧАЛОЙ...

Завернусь в туман, по тропе уйду,
Окажусь в пустом брошенном саду.
В дикости кустов — роза хороша,
В ней одной еще держится душа.

Заросли густы, и трава цепка,
Не коснется их добрая рука.
В воздухе немом кружит легкий пух —
Грустно, как везде, где уходит дух.

Шорохи и тень, лишь издалека
Светит на ветвях уголок платка.
Как он угодил в этот колкий плен,
Где у жизни нет даже перемен?

Яркий лоскуток — с чьих же он кудрей?
А вокруг куста узкий след ступней.
Память легких ног вмятинки хранят,
Листья знают всё, но не говорят.

Да понятно мне — кто-то до меня
Прятался в глуши от лихого дня.
Только не сумел — к счастью ль, на беду? —
Отыскать покой в брошенном саду.

Пусть трудны усилья, пусть они невмочь —
Брошенному саду надо бы помочь.
А уж он, воспрянув, нас убережет,
Одарит надеждой прямо у ворот.

Мы сюда вернемся — только дайте срок:
Не случаен этот радостный платок.
Вот и я на дружбу, словно амулет,
Вешаю на ветку, сняв с руки, браслет.


КАЖДЫЙ ДЕНЬ НА РАССВЕТЕ...

Глаза б не открывала поутру...
И то сказать — зачем мне просыпаться?
Чтоб целый день, как проклятой, метаться
У злого безвременья на ветру?

Истома бесконечных разговоров
И лихорадка мелочных забот,
Нет дела при обилии работ
И нет гроша для нищих у заборов.

Как будто на бегу иль на лету,
Я вдруг, оторопев, остановилась.
Вокруг несчастья столько накопилось,
Что быть счастливой мне невмоготу.

Есть воля к жизни, нет азарта жить:
Я рождена не плакать — улыбаться,
Нельзя весь век унынью предаваться,
И грех своей природе изменить.

За всех мне не сказать и не решить —
Всезнающей не стану притворяться,
Ведь где ж мне знать, как вместе нам спасаться?
...Я просыпаюсь, чтоб тебя любить.


ПОСЛЕДНЯЯ СТРАНИЦА

Унялся телефон, и двери на задвижке —
В моей судьбе бесспорные подвижки.
Хоть обретений нет, зато потерь немало:
Я всех друзей беспечно растеряла.

В угоду одному я их совсем забыла,
А тот, один, — ему ничто не мило.
По жесткой колее он день за днем несется —
Мой вздох его души в той гонке не коснется.

Читаю в тишине — уж ночь, а мне не спится,
Листаю наугад — начну с любой страницы.
Как жаль, что жизни дни назад не отлистаешь,
Тут всё всерьез — теряешь, так теряешь.

Уходит яркий год — последняя страница...
Ни взгляды, ни слова — ничто не повторится...
Ну что ж, и в жизни том начать не поздно новый,
Удачу приманив цыганскою подковой.

Простят меня друзья — быть может, и вернутся...
Пожалуй, чуть спустя, и новые найдутся...
Но ни добром, ни злом, ни тайной ворожбою
Невозвратим лишь тот — с обветренной душою.


ДАМА С СОБАЧКОЙ
 *новейшая вариация классического сюжета*

Их двое. Прижавшись так тесно,
Как будто грибочки-опёнки,
На брошенной наземь клеенке
Сидят они бессловесно.

Приходят они ежедневно —
За нищенской жалкой подачкой.
Они — это дама с собачкой,
Что ждут подаянья смиренно.

Пусть обувь давно износилась
И смотрится жалко панама,
Пусть так — а все-таки дама,
И в мягком лице незлобивость.

А рыжик — нет в мире вернее! —
Мостится то справа, то слева —
Она для него королева,
Всех краше и всех добрее.

Как улица ни сердита,
Им чаще копейки бросают —
Ведь дружбу у нас уважают,
И жалость не вовсе забыта.

Пусть в прошлом вся жизнь осталась,
Пусть дома ни мыла, ни пищи,
Достоинство есть и у нищих,
А это, поверьте, не малость.

День давит погодой хлипкой,
От сырости сводит ноги,
Но все мы не так убоги
С ее деликатной улыбкой.

И, может, поймет прохожий,
Хоть спешкой полузадушен, —
Не только он тем двум нужен,
Они нужны ему тоже...

Прощаясь с обжитым местом,
Под вечер, в раннем закате,
Она вдруг поправит платье
Не нищенским — давним жестом.

И дома из бедной снеди
Отделит кусок повкуснее,
И рыжик откушает с нею,
А после заглянут соседи.

Ночь всех нас во сне сравняет,
И чтоб не пугало утро,
Она привычно и мудро
Зачитанный том раскрывает.

В нем всё, ну, всё, как когда-то —
Вот «Дама с собачкой»... Чехов...
И слезы совсем не помеха,
Ведь надо же жить... Ведь надо?


В ЖАНРЕ ЖИЗНИ

Я раньше не любила мелодраму
И даже презирала свысока,
Как попусту заплаканную даму,
Как рук ломанье из-за пустяка.

Но в нашей жизни хмурой и недужной
Мне греет сердце простенький сюжет,
Где люди счастливы своею дружбой,
Добро в цене, а зло несет ответ.

Где кто-то гонит в ночь свою машину,
Чтоб дрогнувшие пальчики пожать,
И где немногословные мужчины
Еще умеют помнить и спасать.

Где ложь не изуродовала лица
И все поступки с честностью в ладу,
И ничего плохого не случится,
И благородство отведет беду.

Сиянье глаз, и все друг другу рады,
А преданность и верность — до конца...
Пусть говорят, что в этом мало правды,
Я верю в силу слова и кольца.

У жанра жизни эти же законы —
Лететь сквозь ночь, в мольбе упасть к ногам,
О, эти роковые перегоны,
Отчаянные строки телеграмм!

Я знаю, мы — не мелодрамы дети,
И все же, не судя и не виня,
Одним своим присутствием на свете
В который раз спасаешь ты меня.

И СЕРДЦЕ ДРОГНЕТ...

Люблю слова, но верю лишь поступкам,
Особенно, когда поступок крут.
Я времени отсчет веду по суткам,
Но дорожу лишь редкой из минут.

От слов твоих кружится голова,
Хоть в них лукавству легкому уступка.
От них я и нежна, и весела,
Но сердце дрогнет только от поступка.


РОССИЯ
Вкруг неё сжимается петля,
Подлая удавка, а не битва.
Мне же без России земля — не Земля,
Разговор с Всевышним — не молитва.

Много стран на свете, но она
Тайного полна предназначенья.
Да, она слаба порой, истощена,
Но бессмертно духа излученье.

В ней во всём, как вечности печать,
Проступает зримо первородство.
С вероломством злым её не повенчать —
Над Россией отсвет благородства.

Недоступна пошлому уму,
Пусть в разоре, да ведь не в позоре,
Путь верстает тяжко к солнцу — не во тьму
Во вселенском сумрачном просторе.

Блеск державный меркнет в городах,
Нищие деревни, полустанки…
Господи, ответь — откуда же тогда
Величавость космоса в осанке?

На неё вот-вот падет гроза,
И необоримы испытанья,
Но полны, как встарь, полночные глаза
Силой рокового пониманья:

У неё особая стезя —
Хоть враги от наглости оглохли,
Эхо шлют века — Русь сокрушить нельзя!
Поверните, господа, оглобли!

Всё ж, надлом учуяв, слуги тьмы
Подступают в жажде растерзанья.
Что ж, коль дрогнем мы,
иль вдруг не сдюжим мы —
Не отдаст Россию мирозданье.


ЦВЕТЫ НОЧНЫЕ 

Как майская внезапная гроза —
Тревожить сон у мая есть привычка —
Сквозь ночь прогрохотала электричка,
Шокируя окрестные леса.
Я, сидя в напряженной тишине,
Всё думала и света не светила.
Луна со мной невнятно говорила,
Зависнув, словно медальон, в окне.
Упала капля, будто нота «соль»,
И сумрак вновь недвижный и безмолвный...
Но вдруг шаги... И стук — как знак условный,
Как тайного свидания пароль!
Открылась дверь, мелькнул мгновенный свет.
Раздался голос, хриплый, как с мороза:
— Возьмите, это вам... Ночные розы...
И руку уколол сырой букет.
Был откровенней всяких слов и фраз
Их странный цвет — как эта полночь темный,
И аромат поплыл, почти греховный,
Волненьем тонким отзываясь в нас.
В нем жил еще последний перегон,
Последние цветы в подземном переходе,
Последний день с надеждой на исходе,
Несущийся во тьме пустой вагон.
Но вот все в мире замерло для нас,
И, как судьбе, мы отдались молчанью:
Слова — они во вред очарованью.
Их не было тогда... Их нет сейчас...


О ДРУЖБЕ 

Мне хочется сжаться в комок
И голову спрятать в колени:
Мир слишком суров и жесток,
Замешан на зле и измене.
А я не гожусь для борьбы,
Хоть я не никчемной закалки.
Не дай мне — прошу у судьбы —
Причастности к нынешней свалке.
Поверив печали своей,
Я гордость почти что смирила,
Но серенький воробей
Вдруг сел за окном на перила.
Ощипан как будто слегка —
От кошки ушел, не иначе,
Он глянул исподтишка —
Надеется на удачу.
Повек бесприютством томим,
Он знает и холод, и голод,
Но мудрым сердечком своим
Пожизненно молод.
Не очень-то стройно поет —
Три такта, две ноты,
Но что-то мне знак подает —
Меня пощадят невзгоды.
Ну что ж, господин воробей,
Примите мое уваженье —
Вы духом меня посильней,
Спасибо за утешенье!
Вы выбрали верно окно —
Вам тут посветила удача:
В кормушке — вода и пшено.
А дружба моя — впридачу.


КАЖДЫЙ ДЕНЬ НА РАССВЕТЕ...

Глаза б не открывала поутру...
И то сказать — зачем мне просыпаться?
Чтоб целый день, как проклятой, метаться
У злого безвременья на ветру?

Истома бесконечных разговоров
И лихорадка мелочных забот,
Нет дела при обилии работ
И нет гроша для нищих у заборов.

Как будто на бегу иль на лету,
Я вдруг, оторопев, остановилась.
Вокруг несчастья столько накопилось,
Что быть счастливой мне невмоготу.

Есть воля к жизни, нет азарта жить:
Я рождена не плакать — улыбаться,
Нельзя весь век унынью предаваться,
И грех своей природе изменить.

За всех мне не сказать и не решить —
Всезнающей не стану притворяться,
Ведь где ж мне знать, как вместе нам спасаться?
...Я просыпаюсь, чтоб тебя любить.


ИЗГНАНИЕ БЕСОВ 

Книги, портьеры в заботах дня
О пылесосе забыли.
Плотно взяли в окруженье меня
Демоны пыли.

Бусы в пыли, как цветное драже,
Блеск потеряла заколка...
Пыльно не в комнате — пыльно в душе,
Главное дело — уборка.

Письменный стол мне не друг, а враг,
Сердится ежечасно:
Он и не виден под грудой бумаг,
Что залежались напрасно.

Хлам весь на вынос — и поскорей!
Швабре с водой — раздолье!
В гости теперь зазову я друзей
И закачу застолье.

На освеженном раскрытом окне
Юный цветок синеет.
Тополь, довольный соседством вполне,
Глядя в окно, молодеет.

Рада и я заоконной родне —
Мир тот зеленый светел.
Тополь о чем-то спросил в тишине —
Что-то цветок ответил.

И не драже — самоцветы горят
В бусах на смуглой шее,
И оживает, яснеет мой взгляд —
Я хорошею.

Преобразился мой дом на глазах,
Тополь — дожди омыли,
Лишь вдалеке закрутились, как прах,
Демоны пыли.


В СУМЕРКАХ

... И что-то нежное опять дрожит в душе,
И легкий вздох срывается невольно.
— О чем ты? — говорю себе я. — Полно!
В порядке все, и дождь прошел уже...
О чем? Да разве мне понять дано,
Зачем утих в покорной ласке ветер,
И луч последний не зловещ, а светел,
И тени бродят, как в немом кино.
Одна облокотилась на окно,
И в сумерках непоздних засквозило
Лицо, что так любимо мною было,
Но, видит бог, разлюблено давно.
Проплыл знакомый силуэт плеча,
Донесся голос — преданно-усталый,
И хоть не май, а март ознобно-талый,
Сирень пахнула, ноздри щекоча.
Я не люблю теней, мне ни к чему
Тревожиться о том, неповторимом,
Мне эта память больше не по силам —
На свете, видно, есть предел всему.
И вечер был так кроток и хорош,
Так тих, так простодушно-бестревожен...
Неужто дар забвенья невозможен
И от себя вовеки не уйдешь?
Но снова нежность теплится в груди —
Опять не избежать мне наважденья!
И с нотой виноватого прощенья
Шепчу во тьму: — Постой! Не уходи!


ПЛАТОК НА ВЕТКЕ ОДИЧАЛОЙ...

Завернусь в туман, по тропе уйду,
Окажусь в пустом брошенном саду.
В дикости кустов — роза хороша,
В ней одной еще держится душа.

Заросли густы, и трава цепка,
Не коснется их добрая рука.
В воздухе немом кружит легкий пух —
Грустно, как везде, где уходит дух.

Шорохи и тень, лишь издалека
Светит на ветвях уголок платка.
Как он угодил в этот колкий плен,
Где у жизни нет даже перемен?

Яркий лоскуток — с чьих же он кудрей?
А вокруг куста узкий след ступней.
Память легких ног вмятинки хранят,
Листья знают всё, но не говорят.

Да понятно мне — кто-то до меня
Прятался в глуши от лихого дня.
Только не сумел — к счастью ль, на беду? —
Отыскать покой в брошенном саду.

Пусть трудны усилья, пусть они невмочь —
Брошенному саду надо бы помочь.
А уж он, воспрянув, нас убережет,
Одарит надеждой прямо у ворот.

Мы сюда вернемся — только дайте срок:
Не случаен этот радостный платок.
Вот и я на дружбу, словно амулет,
Вешаю на ветку, сняв с руки, браслет.


ГОЛОС РЕВНОСТИ

Мне б уйти, забыть тебя навсегда,
И плыви себе к нему в белый свет,
Пусть несет тебя чужая вода,
Мне б... да выбора, похоже, уж нет.

Вот что разве головою с моста,
Да уж больно невысок этот мост...
Не признаешься ты мне никогда,
Где ты дела свой русалочий хвост.

Ах ты, рыбка золотая моя,
Все дары твои — для сердца надрыв.
Отчего же не отважился я
Совершить к освобожденью прорыв?!

И не гонишь, и не держишь ничуть,
И во всем свободу действий даешь,
Но по кругу и по кругу мой путь —
Без тебя цена свободе той грош.

От обиды заорал сам не свой —
Ты рассеянно пожала плечом.
На плече твоем загар золотой,
Ну а мысли твои только о нем.

В них проникнуть я теперь и не тщусь —
Я давно уже один говорю,
Я вот-вот со всех приличий сорвусь
И не знаю сам, чего натворю.

На душе — как будто рухнул запрет
При бестормозной рисковой езде...
Ты не рыба, не русалка, о нет,
Ты не женщина, ты блик на воде.


В ДОРОГЕ

Господи, снова дорога — я еду опять куда-то,
Там будет степь и море, и призрачной воли дух,
Там ниспадет на душу ласковая прохлада,
Там будет радость и горе, или одно из двух.

Что же — слеза иль улыбка? — я и гадать не стану,
Есть же судьба на свете — пусть и решает она,
Из недорожной сумки зеркальце я достану,
Солнечный луч поймаю, вот я и не одна.

Зайчик — посланец неба, он же вечно веселый,
Прыгает по салону, на озорство гаразд,
Он всех любить хотел бы, даром, что невесомый,
Он и меня, конечно, в лапы тьме не отдаст.

Ах, да не всё ль равно мне — что там в конце дороги,
Ясная там погода или грядет гроза...
Солнечный зайчик, видно, боги ко мне не строги,
Раз подарили радость аж на четыре часа.

Верно, что всё проходит — прошлое, ну и скряга,
Всё заберет с собою — счастье, мечту, печаль,
И лишь одна дорога, бездомная растеряха,
Всё растрясет, рассеит, но сохранит нам даль.