ВАСИЛИЙ ТОЛСТОУС 

Родился 24 июня1954 года в г. Свердловске Ворошиловградской (ныне – Луганской) области. В 1977 году окончил инженерно-экономический факультет Донецкого государственного политехнического института. Специальность – горный инженер-экономист. Член Межрегионального союза писателей Украины с 2005 г. Автор книг поэзии: «Прямой билет»,, «Под зелеными небесами», «Свет вечерних звезд» , «О любви», «Будем жить» , «География сердца» , «Избранное» и др. Живет и работает в г. Макеевка Донецкой области.

 ПОЖЕЛАТЬ

Никогда не поздно повиниться
и сказать несложное "Прости…" –
так редки светящиеся лица
светом тихой чистой доброты,
пожелать взлетающему – неба
и посадки мягкой у крыльца,
отыскать в жестокий голод хлеба,
а сиротам – маму и отца,
чтоб однажды тихим, безответным
и не ждущим благодарных фраз
первоцветом скромного букета
пересилить вежливый отказ,
на коленях вымолить прощенье…
…И тогда, конечно же, – тогда
в этот день настанет воскресенье,
пусть с утра и теплилась среда.

***
Веслом от берега – и прочь,
в ночном тумане затеряться,
ведь для того на свете ночь,
чтоб проще с берегом расстаться.
Одни лишь тени впереди.
Негромкий всплеск. Вода струится.
Ты в целом мире сам, один,
да у плеча ночная птица
бесшумно воздух рассечет
и растворится без остатка,
а взмахи весел – нечет, чет…
Зудит плечо призывно, сладко.
Веслом от берега – и прочь,
весло все глубже, шире взмахи.
Ты лишь однажды в силах смочь


преодолеть ночные страхи.
Не окажись весла в руке,
и лодки не найдя в тумане,
ты канешь в ночь, навек – никем,
и ночь укроет, не обманет...

***
Два догорающих светила
по небу нехотя ползли,
центростремительная сила
слабела в тающей дали.
Фотонам долго мчаться, старясь,
теряя свет двойной звезды,
чтоб то хотя бы, что осталось,
смогли увидеть я и ты,
чтоб, отдаваясь юной страсти,
и замедляя вихри чувств,
мы ощутили хоть отчасти,
насколько мир холодный пуст,
и что в насквозь остывшем мире,
где только мрак и пустота,
как разведенные в квартире,
навечно сомкнуты уста.
И вот тогда, пронзая взором
ночную стынущую высь,
мы вдруг поймем, каким же вздором
забита крошечная жизнь.

***
От развешенной одежды
над плитою пар валит,
и под вой пустыни снежной
в сон безудержно клонит.
Причитает тихо мама,
и подняться силы нет.

За стеклом оконной рамы
льет луна холодный свет.
Над застывшими полями,
над сугробом у окна, –
ветер буйствует упрямо,
бьется снежная волна.
Только здесь, у старой печки,
у спасительной плиты,
и теперь сидел бы вечно,
тая вновь от теплоты.
Чтобы мама села рядом,
снова нежно обняла,
оглядела светлым взглядом
и спросила: "Как дела?"

ОТЕЦ

Да, мой отец не знаменит,
его я этим не обижу.
Он в самой главной из элит,
из той, что мне милей и ближе.
Она на целый мир одна,
в ней заразительная сила.
Она – несущая стена
и вдаль влекущие ветрила,
она – создатель пирамид,
кремлей безропотный строитель.
Нет на земле других элит
известнее и знаменитей.

***
Печальных птичьих стай
чуть больше в эту осень.
Давай у неба спросим,
быть может, это – в рай…

Друзей по небу клин
длиннее с каждым годом.
Нелетная погода
лишь только до седин.

***
Благодарны дружескому хмелю –
сладок он среди несладких дней.
На свече несчастья нагорели –
раствори их, черные, в вине.
Чтоб раскрыть зашторенные души,
не нужна жестокость палаша.
Нужен стол. Стакан, наверно, нужен
да еще, как водится, – душа.
Посидим на лавочке разбитой,
и, портвейном губы намочив,
разберемся, плотно и открыто,
где успех, а что уже – в архив.
Нам, наверно, в ходе этой пьесы
за бездарность "оскара" вручат,
мы назло, нелепые повесы,
хмелю жизни выучим внучат.
Ностальгию дружеских попоек
мы споем, невольные скопцы,
запевалы всяких "перестроек"
и развалин нынешних отцы.

***
Высоко в синем небе реет птица.
Ей видно все, что здесь у нас внизу.
Она над морем медленно кружится,
пока я вверх, как ящерка, ползу.
Прогретых скал отвесные ущелья,
тугих корней загадочная мощь…
Вверху не так успешен стал и смел я,

когда один и некому помочь.
Но вот и ты, желанная вершина! –
а дальше только крылья, и – лететь.
Я человек. Я сильный. Я – мужчина!
Но крыльев нет. Не будет их и впредь.
И я сижу один под облаками,
и мне не вверх, а ящеркой – назад.
Вот покорил ты самый высший камень,
а он все – под, а птицы снова – над!

ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ

Предназначение души –
летать и быть глазами тела,
а здесь, в затерянной глуши,
душа ни разу не взлетела;
в полет стремится день за днем
на юг, за каждой белой стаей,
но горизонта окоем
непроницаемо кристален.
Душе так хочется лететь,
ведь мир так близок в сонной дреме.
Звучит труба, блистает медь,
и добрый ветер неуемен...
Открылись горные луга,
им все едино: глушь, столица…
Несется сверху по слогам:
"Жи-ви... Ни-что не по-вто-рит-ся..."

***
Прощай. Скоро поезд умчится,
развеяв снега на пути,
как злая хвостатая птица,
ревущая басом: "Уйди!"
Щекою холодной приникнув

к стеклу, ты в мельканье полей
отыщешь знакомые ритмы
поющих пургой февралей.
А я ледяными губами
и паром слетающих слов
февраль окрещу именами
из наших пронзительных снов.

***
Ты уходишь. Играет улыбка.
Взгляд растерянный. Капает тушь.
Все размыто, качается зыбко
мир бесплотный - из брошенных душ.
Уходи. Отменить невозможно
боль очерченной в сердце межи.
То, что мы окончательно ложны,
не мешает забыться и жить.
Сон и явь, беспокойство и леность
чередуются с точностью дат...
Где, когда, почему не успелось
нам открыться, когда же – беда?!
Нет у жизни обратной дороги,
месяц к месяцу – год отлетит.
Ты в грядущем. Рукою потрогай:
очень холоден камень гранит.

***
Взгляни назад – потрогал ветер за плечо –
осенний лист упал, повиснув на траве,
ажурный кран подъемный, грузом увлечен
стрелу отвел за остов дома. Чуть правей
река струилась, подмывая берега.
Спешащий вечер скоро тени удлинит.
За краном, выше, месяц выставил рога,
и вдаль летел, незримый днем, метеорит…

Свершалось то, зачем рождался этот день,
и не свершалось то, чему еще не срок,
крепчали влагой капли завтрашних дождей,
буравил землю припозднившийся росток…
И только он стоял, сминая палый лист,
и ветерок дневной виски не остужал.
Цепочки туч сюда пока не добрались:
заказ им вышел от совсем иных держав…
Большое солнце опускалось не дыша,
и тишина стояла ломкая, как тень.
В кармане не было (как жаль!) карандаша –
запечатлеть переходящий в вечность день.

***
Моя беседка в маленьком саду –
то место, из которого исходят
любые изменения в погоде,
накликанные снами и в бреду,
пока из них с рассветом не уйду...
Давно живу от мира взаперти.
Гляжу на сад, а стекла все мерцают,
за ними ни крыла и ни лица я
не вижу. Лишь метели и дожди:
что отошли, и те, что впереди...
Неволя наступающих времен –
бессонная и ласковая тайна.
Мы в ней проездом словно бы случайно,
и каждый не заметил, что клеймен
с библейского зачатия племен...

***
Мягкой лапой коснутся беспечные сны,
тронет образов зыбких движение.
То ли грусть, то ли ветер ночной. Не ясны
лица фей, что иконных блаженнее.

Чей-то вздох как полет неживого листа.
Лампа, светом пронзая, качается...
...Глубже сон. Беспокойная лампа желта,
ловит отсветы старенькой чайницы.
На столешнице сахар, рассыпанный, спит,
бросив искры на бронзу плечей ее,
той, что с феями празднуя холод орбит,
в недвижимом сосредоточении…

***
Прощупано каждое слово:
то с этими в строчке, то с теми…
Для каждого слова простого
есть место в сюжете и теме.
С беспечностью ветреной ладясь,
вливаясь в законченность формы,
придет долгожданная радость
попрания косности нормы.
Весь в поисках точного звука
в аккордах словесных гармоний,
вдруг ахнешь, что эта наука
грознее и потусторонней:
откроется что-то такое
в душе беспокойной и древней,
пахнет из Эллад и Московий,
как в детстве дымком над деревней.

СМЕРТЬ

Умолкли птицы. Небо стало выше.
Звезда, мерцая, вышла на простор.
Беззвучен, прям полет летучей мыши.
Затих дневной досужий разговор.
Теней все больше. В бликах мостовая.
Короткий вздох, касание листа,

и музыка вечернего трамвая
так непередаваемо проста;
...но вот ушла, закончилась внезапно...
Остывший воздух дрогнул невзначай:
тупым стеклом по вечности царапнул
ночной мопед, вздыхая и стуча.
Малейших звуков явственные звоны.
И движется, смыкается, страшна,
из каждой щели, тонкой и бездонной,
бескрайняя, сплошная тишина.
Одно лишь сердце с болью и тревогой
наружу рвется, зная наперед,
что рядом, здесь, без света и дороги
землею Смерть полночная плывет.
Она хозяйка темной половины
и выбирает время сладких снов:
ей наплевать, виновных ли, невинных,
и млад ли, стар неважно, все равно.
Застыв, стою. Она струится мимо,
касаясь мягко полами плаща…
И до утра, до спазм, невыносимо
немеет ниже левого плеча.

ВЕСТЬ

Лихая весть так невесома
и воет тихо, словно пес…
Ей нипочем засовы дома –
восточный ветер в окна внес.
Ее избранница прекрасна,
улыбка, взор не замутнен…
Дыханье штор волнообразно –
и – то ли ветер, то ли стон.
Наверно, надо было что-то
свершить такое… Но никто
не смог, а все вполоборота

сидели сразу и потом,
когда она вокруг летала,
дыханьем вея ледяным.
Чего-то в комнате не стало,
и лишь дрожание вины…
Одна избранница сидела
с улыбкой, словно бы во сне.
Качалась штора то и дело,
и ветра не было за ней.

ПОСЛЕ ВОЙНЫ

История не пишется с улыбкой,
она скользит над реками из слез.
Забытых войн заржавленной ошибкой
она застыла в поле у берез.
Упрямый ветер, время вымывая,
и разнося по свету тишину,
спадет, когда от края и до края
переметет барханами войну,
а из земли, бескрайней и безлюдной,
опять пробьются клейкие ростки.
Стремиться к солнцу так чертовски трудно,
и вниз – корням, осколкам вопреки.
Здесь больше нет истории горючей,
ведь царь природы вызрел и увял,
он прилетел на звездочке падучей,
смеясь с небес над участью червя,
а черный пепел, спутник вездесущий,
и медной гильзы прозелень в земле,
уже не знают, что такое души,
когда лишь черви красные в золе…

***
Я Вас люблю, я умер бы за это.
Вы поздней встречей скрасили закат.
Я, разбивая панцири запрета,
единством душ оправдываться рад.
Я рад, что Вы живете на планете,
где так ценимы русские стихи.
Запомним строки искренние эти,
и нам простятся скромные грехи.
Мне одному во времени не просто:
как частокол, чужие города,
и, может быть, поэтому я остро
так ненавижу слово "никогда".
Как мало жить нам, и ни мига боле…
Быть может, скоро, птицей на заре
я прилечу, навеки в новой роли,
пережидая вечность на дворе.

***
Мы с тобой давным-давно
потерялись в городке.
Помню терпкое вино
и тепло руки в руке.
В этой тихой стороне,
словно много лет назад,
так же нравишься ты мне,
ты награда мне и яд.
Городок в июне спит,
убаюканный дождем.
Очень холоден гранит
под засиженным вождем.
Дождь прошел, и был таков...
С листьев капельный рассев.
Слишком мало главных слов,
да и те забыл я все.

***
Комсомольские медали…
Ровно шесть. Я помню все.
Вы о будущем мечтали,
лежа в утренней росе?
А ночами вы ревели,
не попав на целину?
Под московские метели
шли юнцами на войну?
А на льдину, в минус тридцать
вы сажали самолет?
Шли, от пуль не пряча лица,
закрывая телом дзот?
Все оркестры отзвучали...
Дети, внуки, суета.
В книге времени начало
снова с чистого листа.
Просто век такой веселый:
в самой дальней из сторон
очень много новоселов –
еле справился Харон.
Комсомольские медали…
Серебристые виски…
Люди были не из стали –
просто жили по-мужски.

В ДОНЕЦКОМ КАБАКЕ

"Ну, расскажи, дружище мой, дончанин,
как ты живешь, от дома вдалеке
и почему ты бледен и печален", –
спросил земляк у друга в кабаке.
Стоял туман табачный, темно-синий.
Земляк–крестьянин сделал два глотка.
Качнулся тот, которого спросили,
и, кашлянув, повел издалека:

"Пылят косые шапки терриконов,
и пыль в глазах, и дышит пылью нос.
Теплом от тел разумных миллионов
заправить можно крупный тепловоз.
Ноябрь и март – тоскливое ненастье,
зимою сырость, грязь и гололед,
и лишь в апреле ветреное счастье
уснуть влюбленным ночью не дает.
А дальше – май, в цвету бескрайнем вишен,
и жаркий снег – акации цветы.
В июне воздух странно неподвижен,
в расцвете сил зеленые листы.
Полезней жить, конечно же, в деревне,
той самой, нашей, спрятанной в лесу,
но я отвык от хлева и поленьев,
не наточить мне правильно косу.
А здесь и пыль, и башенные краны,
я к ним и к пыли накрепко прирос", –
он кашлянул и вялыми руками
достал вторую пачку папирос.

ДОНЕЦК

Привет, шахтерская столица,
я по тебе скучал, Донецк!
Зимой седою часто снится
осенний лиственный багрец.
Твои проспекты и аллеи,
суровых храмов купола
в заветной памяти лелею
и не жалею ей тепла.
Паря над Пушкинским бульваром,
осенний лист зовет с собой,
стеля навстречу юным парам
плаща осеннего подбой.
Я в октябре с теплом несмелым

лечу здесь душу тишиной.
Я занят лучшим в мире делом:
брожу волшебною страной.
С твоей душой, зеленый город,
в душе моей связалась нить.
Пока я здесь, я буду молод
и очень долго буду жить.
В тебя не смею не влюбиться,
Донбасса барин и отец,
степей народная столица
и пристань любящих сердец.