Никто не успеет ни дернуть шнур, ни выдавить с силой стекло
Всем опоздавшим на этот поезд немеряно повезло.
В этом аду всего два пассажира считают до десяти.
Девять – они на вершине мира.
Восемь – они в пути –
Взявшись за руки, до поворота – можно поцеловать?
Он взволнован. Она не против.
Семь. Шесть. Пять.
Он впервые в ее квартире. Она говорит – “замри”.
Они раздеваются – это четыре.
И одеваются – три.
Двадцать месяцев длится лето, кругом идет голова.
Потом становится меньше света.
Осень, и это – два.
Она считает мелочи важными, он с ней все чаще строг,
Черная кошка бежит по каждой из тысячи их дорог,
Он разбивает зеркало в ванной, она рассыпает соль.
Один – им хочется выть и плакать.
Потом не хочется.
Ноль.
Горит обшивка, стучат колеса, дым горчит как полынь.
Ему – хоть в пекло из этой осени. Ей – хоть в петлю.
Аминь.
Вокзалы
Он не разбил мне сердце – зажал в горсти.
Держал меня за веревочку и отпустил.
Из меня хреновая Даниэла Стил –
я просто пишу посты.

И пока он держит сердце мое в руках,
я не касаюсь земли – пуста и легка.
И, если честно, мне абсолютно никак –
осознание тупика.

Рельсы сегодня свернулись из линии в точку
города-рая, в котором он этой ночью
может быть с кем-то, а может быть в одиночку
– не пишет ни строчки.

Эти вокзалы меня похоронят заживо.
В первый же день, как только узнаю важное –
то, о чем и в молитвах своих не скажем мы –
нас же потом и размажет.

Мне бы сползти по стенке, петь-говорить
надрывно, отчаянно: жалит, печет, горит.
Но сердце мое у него – пустота внутри.
Я могу только курить.
* * *
Остается встретить тебя и спросить: Ну как?
Как тебе греется не в моих руках?
Как тебе естся не с моего стола?
Любит ли она так, как я не смогла?
Как там вообще дела?

У меня все по прежнему – я просыпаюсь одна,
Каждое утро себя достаю со дна.
Во сне вода, сожженные города,
Вязких слов бессвязная ерунда…
Возвращаться некуда, в никуда.

Ко мне иногда приходит чувак в плаще.
Похоже, ему на все наплевать вообще –
Он пьет свой коньяк, прослушивает CD,
Он говорит мне: хочешь идти – иди,
Но помни, я – позади.

Он улыбается, курит, смотрит в окно,
Ему уже несколько тысяч лет все равно.
Сегодня никто не умрет – у него выходной,
Он говорит: я однажды приду за тобой,
Заберу домой.

Я у него не спрашиваю “когда?”
В глазах моих пусто, сердце мое во льдах –
Мне в общем-то безразлично, тут или там.
Я готова и в рай, и ко всем чертям,
Но тебя я ему не отдам.
Заложники тайного смысла
Слоник и бегемотик – уставшие рыцари
Родом из детства, заложники тайного смысла.
Знамена потрепаны, их амуниция выцвела,
Над Фландрией солнце безжалостное повисло.

Слонику и бегемотику некогда плакать,
У них есть цель и ножи кустарной работы,
Еще они знают песню про “аты-баты” –
Нелепая, смелая, трогательная пехота.

Им нужно убить наследника, злого принца
И выстоять после бесстрашно три ночи у гроба.
Они не сдаются и действуют строго по принципу:
Ноги держать в тепле и глядеть в оба.

Ну как же ты им объяснишь, что давно уже вырос?
Они же твой флаг берегут как зеницу ока…
У тебя на работе серость, за окнами – сырость,
И город – сплошное сталинское барокко.

У тебя там новая жизнь и другие цели –
Ты постигаешь дзен и целуешь девочек,
Сводишь балансы, летаешь в Пекин и в Дели.
Все остальное – глупости, блажь и мелочи.

Пока ты играешь с клиентами в “верю-не-верю”,
Мечтая о пиве с друзьями и сытном обеде,
Слоник и бегемотик стоят за дверью,
Ждут и гордятся ненужной тебе победой.
* * *
Она заполняет пепельницу,
воюет с мельницами.
Угли в ней еще теплятся,
но чем дальше, тем меньше верится.
Под утро она уходит, садится в такси, думает:” Боже, как ты красив…
Ну же, ну попроси,
и я останусь еще на минуту длиною в жизнь”.
Он думает: “Отвяжись”