ЮРИЙ ВЛОДОВ
 (1932-2009)


* * *
О балы мои далекие!
Колокольца снежный звон!
Неопознанные локоны
В бликах елочных окон…

Зажигали свечи чистые…
Заполняли синевой…
Полонезами лучистыми
Плыли зимы над Невой.

И на санные излучины –
В запах милый, меховой –
Опускался кто-то мученный
С эфиопской головой…

И взлетали галки снежные
Из-под санного ножа!
И была метель мятежная
Оглушительно свежа!

* * *
Когда на клейкий подоконник
Зарю обронит глупый птах,
Когда пастух – сопливый конник
Промчится с гиком на устах

Я буду спать – башкой в тужурку,
В мышином сене и пыли…
Но в оловянную мазурку
Вхожу я с теплой Натали…

И свечи светятся морозно!
И рыжий гений смотрит грозно!…
Ах, притча века – Натали!

Звенят браслеты грациозно,
И пахнут вольно и березно
Запястья сельские твои…

* * *
Светлело, а гусиное перо
Резвилось, как младенец неразумный,
И глаз косил безбожно и хитро
На этот мир – застенчивый, но шумный.

Пищала птаха, тихо зрел ранет,
Сварливый клен под окнами возился…
«Ужо тебе!» – воскликнул вдруг поэт,
И кулаком чернильным погрозился.

«Ужо тебе!» – и весело со лба
Смахнул волос воинственную смуту…
Не знала Русь, что вся ее судьба
Решалась в эту самую минуту.

* * *
Слетают листья с Болдинского сада,
И свист синицы за душу берет.
А в голубых глазах у Александра
Неяркое свечение берез.

Суров арап великого Петра!
А внуку – только детские забавы…
Он засмеется белыми зубами
Под легкий скрип гусиного пера.

«Ребятушки! Один у вас отец!..»
И на крыльце – Пугач в татарской бурке…
А на балах, в гранитном Петербурге
Позванивает шпорами Дантес…

На сотни верст глухой и гулкий лес…
Тебя, Россия, твой изгнанник пишет…
Вот он умолк… А, может быть, он слышит
Прощальный крик гусей из-под небес?!..

Она все ближе – теплая зима,
Где выстрелы, как детские хлопушки,
Где в синий снег падет руками Пушкин,
И из под рук вдруг вырвется земля…

И Натали доложат: «Он убит».
Ей кто-то скажет: «Вы теперь свободны».
И с белых плеч сорвется мех соболий,
И медальон на шее задрожит.

Пробьется луч весенний, золотой.
И будут бить на празднике из пушки.
И только под Михайловским, в церквушке,
Звонарь встревожит колокол литой…

Ну а пока – туманная пора.
Все в липкой паутине бабье лето.
И небо – в голубых глазах поэта!
* * *
Под чугунным небосводом,
Над крестьянским Черным бродом,
Где болотом пахнет муть,
Где ночами лезет жуть,
Над безвинной русской кровью,
Над захарканной любовью
Пушкин плачет у ольхи:
* * *
Пушкин с Гоголем сидели,
Много пили, мало ели.
И, смакуя дым глотками,
Все чадили чубуками.
Поболтать бы, да о чем? -
Лучше - ноги калачом.
Вдруг ощерился поэт:
Тридцать лет, а проку нет!
Недоступна мне пока
Глубь родного языка! -
По листу перо бежит,
Но - споткнется, задрожит,
Что кораблик на волне...
Тайну чует в глубине!..”
У Великого Хохла
Бровь к пробору поползла.
Усмехнулся? - вроде - нет.
Два кивка - и весь ответ.
Поболтать бы, да о чем?
Гоголь, вроде, не при чем.

* * *
Русский лес – домовит.
Русский воздух – молод.
Русский чай – духовит.
Русский сахар – колот.
Синь – верста за верстой
И на целом свете
Только Фет да Толстой,
Глупые, как дети…
Дремно думает граф:
«Хорошо в покое!..
И, конечно, я прав,
Веруя в такое…
Вишь, пожаловал ферт –
Мазаны волосья!
И придумал-то – «Фет»! –
Ровно кличка песья!
Ишь, отставил задок! –
Как зайчишка прыток.
Не беда, что жидок,
А беда, что жидок!..»
Драный графский буфет,
Борода Христова.
Желчно думает Фет,
Глядя на Толстого:
«Ах ты, старый старик!
Домотканый гений!
Борода, что парик
На потешной сцене…
Скобяной эрудит!
Дать бы старцу лупку!
Вроде граф, а глядит
Марьюшке под юбку!..»
Жизнь – верста за верстой –
Целый век в минуте…
«Нуте-с!» –молвил Толстой.
Фет ответил: «Нуте?..»

* * *
«Граф, извиняй! – слова твои пусты, ?
Сморгнул денщик, топя лепеху в сале, ?
Издревле – смерть и кривда мир спасали,
А жизнь и правда прятались в кусты...»
Всё возмутилось в Левушке Толстом...
«Прочь!!..» – гаркнул граф и в двери ткнул перстом...
Потом всю ночь казнился над листом...

* * *
Слепые силуэты Петрограда…
Густой туман, как дым пороховой…
А он поник белесой головой
Над столиком трактира «Эльдорадо».
Совсем не «Эльдорадо»… Нет, не то…
Пульсирует заточенная жилка.
Роняет блики смрадная коптилка
На черное старинное пальто.
Шарманка задыхается за дверью,
Надсадно и застуженно сипит…
И деревяшка адская скрипит.
И чья-то рожа смотрит в окна зверем…
Его рука немыслимо бела…
Нет, он не спит, он только стиснул веки.
Как трудно быть мужчиной в этом веке,
Когда зовут в ночи колокола!
А над кабацкой стойкой Незнакомка
Кокоткой размалеванной грустит…
А он – руками белыми хрустит…
А он смеется коротко и ломко…
Потом встает и падает стакан,
И он ногой ступает на осколки.
И сразу в грудь ударит ветер колкий,
И двинется над городом туман.
Он у мальчишки спросит папиросы,
А впереди – неясные, как сны,
Горят в тумане красные костры,
Шагают гулко красные матросы.

ПАМЯТИ ИННОКЕНТИЯ АННЕНСКОГО

Клокочущий хорал
Труба переросла…
Пока я лист марал
Судьба перенесла
Твою прямую тень
За тридевять высот
Где белый-белый день
Не меркнет круглый год.
И вещих слов хвалынь
Вливается в покой…
И плещется полынь
Над памятью людской…
А млечную сирень
Прельстила тяжесть сот.
И белый-белый день
За тридевять высот.
И тени на лугу…
И строже всех твоя…
Но замкнут я в кругу
Земного бытия!
И если тяжело
Мне станет– отзовись! –
О вечности жерло,
Прожорливая высь!

* * *
«Зарежусь!» – объявил Есенин девке.
«Да что ты? – против Бога и природы?!»
«Зарежусь, говорю! Молчи, дуреха!
Бог добрый, а природа в нас самих!»
Умолкли, выпили, накрылись простыней…
В углу под краном капли отбивали
последний месяц…
«У, какая грудь!» – пропел поэт
и глухо всхлипнул: «Ма-ма!»
«С.А. Есенин, – подытожил врач.
– Гостиница, дежурную карету, двух санитаров».
Капли отбивали
последний месяц…
Колченогий дворник
сметал метлой прошедшее число…

* * *
Я вижу Ахматову Анну:
Безумные четки в руках,
И розы открытую рану
На черных житейских шелках.

А в медленном взгляде – бравада,
И страсти тягучая мгла…
А в царственном жесте – блокада,
В которой до гроба жила.

НЭПМАНСКАЯ БАЛЛАДА
Ну кто не знает Мандельштама?
Фигура-дура, скажем прямо:
Шатун, крамольный стихоплет,
В какой ты цвет его не выкрась.
Одни подачки: ест да пьет.
По виду – грач, по слухам – выкрест.
Но, черт возьми, какой пассаж,
Когда морали строгий страж
Его читает зло в гостиной…
С овчинку кажется уют!
И по лощеным барским спинам
Мурашки вящие снуют!..
Столица. Вкусный пар харчевни
Швейцары сумрачны и древни,
В хрустальной вазе мягкий хлеб.
Патруль ? небритый и холодный -
Заглянет ? грозный и свободный,
Слюну проглотит: «Ишь ты, нэп!»
Мой Бог! Какая сервировка!
Тарелку взять – нужна сноровка,
Не двинь-ка локтем невзначай…
В окне ? тельняшка, клеш, винтовка…
Пиит два супа спросит робко
И для жены – горячий чай.
Цивилизованный приказчик
С хозяйским прозвищем «Проказник»
На полового в нос ворчит.
Весь распомаженный и узкий
Гитарой ласково журчит,
Картавя на манер французский:
«Вся-то наша жизнюшка,
Как пустой стакан…
У меня на сег’дце бг’одит
Чег’ный таг’акан…»
Морозно хлещут струи водки.
Рагу шипит на сковородке.
Приказчик! Душка! Пей до дна!
Берет высоко и фальшиво
Гитары дряблая струна…
Ах, пшенный суп! Ну что за диво!
09
БАЛЛАДА О НОЧЛЕГЕ

Гой, робята! Рви на тройке!
Фордыбачь, российский сын!
Завались в суконной тройке
Хошь – в харчевню, хошь – в Торгсин!..
Время, время – прямо в темя
Бац! – навроде кирпича…
Хлоп ушами – ты уж с теми, –
Дунет шашечка сплеча!..
Хрен, капуста да печенка,
Все сегодня не заздря…
Водка, кровушка, чечетка –
Тридцать три богатыря!
«Вам бы надо б – чьи мы? Чьи мы?
Ну, так можем пачпорт дать…
На печи бы…на печи бы…
Нам бы надо б…нам бы спать…»
Печь высока да калена –
Подюжей жилец сперва!
Ой, потеха! До колена
От жилетки рукава!..
«Слухай, Кузька! – не конфузь-ка!
Не помни на них пальто!»
Широка натура русська! –
Степ – и то чуток не то!..
«Так негоже при народе! –
Слышь, лежачего не бей!..»
Любит пшенку в огороде
Наш залетный воробей!..
Спит под печкой сучка Моська,
Снится ей мосол свиной.
Спит на печке странник Оська
(Ну, конечно, и с женой!)…
Мает маятник судьбину…
Русь! Кладбище да труба…
Через пущу-луговину
Продирается изба…
Под щекой у сучки Моськи
Сохнет Оськин башмачок…
Ая-яй! Не стыдно, Оська?!
Ведь не спишь ты, дурачок!..
«Здрассте! Здрассте! Нет, не сплю я…
Потому что вот – не сплю…
Вашу родину люблю я!
Нашу родину люблю!…
Почему-то лилипуты
Повставали в уголки
На кривых ножонках путы,
А в глазенках – угольки!..
Как же? – круглые недели
Чтоб ни крыши, ни угла?!
В самом деле, вы хотели,
Чтобы мы как чучела?!
Извините…Мерзость…Мысли…
Просто карлики в углах…
Нам бы надо б в зябкой выси,
Чтоб на легоньких крылах!
Над ветрами колокольни,
Где зарница, как нарыв!
Черной птицей в небо, что ли?
Три ха-ха! – какой наив!
Вы поймите, вы поймите,
Как я счастлив за житьё!..
Ну, пожалуйста, возьмите
Сердце алое мое!!..»
В раннем поле, где Морозко
Машет гривушкой льняной,
От села уходит Оська
/Ну, конечно, и с женой!/…

Публикуется с разрешения наследницы Людмилы Осокиной (Влодовой)
"Наша улица” №151 (6) июнь 2012