Татьяна ЛИТВИНОВА


ГЕФСИМАНСКИЙ САД

Г. С.

1.

Неукротим мой Гефсиманский сад.
За мной и ныне всходит он на небо,
Неся червоточивые плоды.
И от него уста мои горчат,
И воздух сада стал еще пышнее,
И в смоквах сада - полнота беды.

Быть плотником прекрасно во плоти -
Быть плотником, как вещь в пространстве вещном,
Но я пришел садовником сюда -
В угольное ушко любви пройти
То ль божьим сыном, то ли человечьим -
Сюда, где сада шелестит звезда.

Я здесь один. Все жизни далеко,
А смерть близка, как собственная кожа , -
Она, как кровь, под кожу затекла.
Пройти в любви угольное ушко
Невмочь ни людям, ни тебе, мой боже.
Я здесь один, как сад земной и мгла.

Далекий эллин! Что твой остров Крит
И детские забавы с Минотавром?
Есть Минотавр похлеще. Он незрим.
Нимб, как сачок, его не приручит.
Он изнутри не услаждаем лавром,
Неумоляем и неуследим.

Он одиночества верховный бог.
Он одиночество с заглавной буквы.
А я - лишь воплощение его.
Чтоб вы на мне оттачивали слог,
Мой крест готов и я готов для бунта.
Кроваво с одиночеством родство.

Я пасынок людей и твой, Отец.
Покровы одиночества багряны.
Мой сад устал. Печаль его крепка.
Чтоб стать таким, как небо, наконец,
Чтобы украсить сукровицу раны,
Мне не сорвать и малого цветка.

Где разделенности полдневный свет?
Источник веры - как я жажду веры
Ручья в ручье или в горе - горы,
Но мне идти пустыней тыщи лет.
Дары волхвов, что приняла пещера,
Вы были одиночества дары.

Что я скажу о жизни и тоске?
О пламени, о свете и о боге?
Я лишь неутолимости мотив.
Я знак вопроса на пустом песке.
Вы из него построите чертоги,
Меня на трон по-детски поместив.

Меня там нет. Я только там, где есть.
Я там один, как в гефсиманском бденье, -
Все так же и сиротствующ, и сир.
Вы душу мою вынули, как весть.
Она была лишь током заблужденья,
Что с места сдвинет весь юдольный мир.

Поет петух - и это вещий глас.
Смешна цена предательству и славе.
Моя душа, забудь сиянье дня:
Он столько раз тебя еще предаст,
Подаст тебя в лукавящей оправе
И смысл тебя изымет из меня.

Ты создана для непосильных нош.
Пространна одиночества отчизна.
Пуст юг и север, запад и восток.
Последняя моя, спасибо, ночь.
Пощады нет. Потеря смысла жизни
В потерю смысла смерти возрастет.

Спасибо, ночь. Я понял твою суть,
Как безутешность болевого гона
За истиной. Нет смысла плыть назад.
Не вам, а лишь себе я страшный суд, -
Надбожье одиночество нагое.
Меня сады иллюзий не прельстят.
…Не вам - себе я Гефсиманский сад.

2.

Звездой падучей Вифлеема
Сгорев и возошед сюда,
Жжет Гефсиманская звезда
Неуклоняемое время,
И сдвинута времен страда.

Здесь сердце раненное мира
Не выпустило нить миров,
Но кажет трещины и дыры
Судьба времен, смертей и слов.
Дыра свое возьмет в полете
Юдоли вдоль, земли, воды,
Но я не есть осколок плоти,
Я - скол звезды.

Двойной звезды я скол и пламя,
Я - стык, два полюса во мне,
Невыносимость крайней грани,
Сгорание без догоранья,
Остаток дроби в глубине.

Вся жизнь, как бездна всех мгновений,
Все души мира, сны, тела
Моих взыскуют отражений,
Но протекают зеркала.

Я - узник сада? Узник праха,
Смущенных трав, слепых корней?
… Придавлен бездной, словно птаха,
Я знаю, что свободна плаха
И хочет верности моей.

В ничто течет мое моленье,
За жгучий огненный предел…
Малы маршруты душ и стрел
Для беспредельного стремленья
От стен земных до райских стел.

Любовь - причастие немое,
Страдания незримый храм, -
Как крест крылатый надо мною,
Но пусто небо ледяное -
Никто не отвечает там.

3.
Христос - Отцу

Куда течет слеза моя?
Ее не повернуть в глазницу -
На слезных пажитях житья
Лови упущенную птицу.
Ты создал муку и покой -
Две чаши сердца в плоти нашей,
Но я, оставленный Тобой,
С единственной оставлен чашей.
И дни твои - не дни мои.
Ты умываешь свои руки.
Что знаешь Ты о бытии,
Создатель, не познавший муки?
К тебе текут и свет, и мгла -
Прикормленные стаи птичьи,
Но мука мимо протекла,
Перечеркнув лучи величья.
Ты отрицанья знак в судьбе,
Чтоб из непроводящей дали
Я смог приблизиться к себе,
А не к Тебе через страданье.
Канон страданья - мои канон,
Преобразивший муку в зренье,
И Твой не полон небосклон
Неполнотою уклоненья.
Я умер родиной людей,
Предтечей тщетной милосердья,
И смерть возможности - страшней
Голгофы, возводящей к смерти.


ЭВРИДИКА

1.

Взошла тоска тяжелою луною
Неволить блеск и ликованье дня.
Я бред луны, она идет за мною,
Она кругами ходит вкруг меня.
Злой лепесток садов Семирамиды,
Цветок темниц, силок уставших птиц,
И я моей луны цветочный идол,
Я вымысел печалящих зениц.
Она измерит мною бездны мира
И выбросит, как жалкий эхолот,
И распадется связь души и лиры,
И между ними пропасть прорастет.
Я блеф луны, очередной напиток
Для роковых гортаней, темных уст,
И время - лишь система пылких пыток
Изложенная сердцем наизусть.
Изложенная сердцем, как улики
Любви моей, которой жизнь жива, -
Последняя попытка Эвридики,
Диктующей последние слова.
Не отнимай возлюбленную руку -
Пока ты есть, смерть не владеет мной,
По вещему, по жалящему кругу
Веди меня над черною луной.
Я присягну возлюбленному лику,
Но властен миф и для любви - один:
Смерть жизнию жива, и Эвридику
Не вывести из гибельных пучин…

2.

Вернись, задержись, отзовись -
Над мглою висят мои корни.
…Как звали по имени жизнь -
Не слышу, не знаю, не вспомню.
В тумане слеза не звенит,
На сотни путей - безответность,
И сонмы ошибок земных
Невинней, чем клейкая вечность.
По мне ее тянется плющ,
Пустоты ее и долготы.
Над царством захваченных душ
Осыпались влажные ноты.
Я помню, как пчелы вились
Над каждым вчера и сегодня, -
Как звали по имени жизнь,
Не слышу, не знаю, не вспомню -
Лишь снег, пропылавший в окне,
Лишь пыл персиянки-сирени,
Лишь тот лепесток, в тишине
Плывущий тебе на колени.


* * *

…И смерть вдохнула мой последний выдох,
И лезвие времен дало откат.
Нет выхода отсюда, и не выдан
Последний ключ последних этих врат.
Длинна разъединенности аллея,
И время для нее уже не в счет.
И обезумевшая Саломея
Свою на блюде голову несет.
Возьми ее, моя земная радость.
Она тебе шепнет - люби меня! -
Предсмертным нимбом черно-белых радуг,
Как клятвою любви обведена.


* * *

Вскричишь: - Карету мне! Карету! -
Ладью свою пришлет Харон.
… Меня рвет временем столетья,
Поднебной горечью времен.
Душа как времени отстойник
В конвульсиях вернула в срок
Великой вавилонской стройки
Непереваренный итог.
Искали эллины блаженства,
Искали русские себя, -
Безумной горечью и желчью
Полита поисков стезя.
Склонись, как боги, над посудой,
Пока не станет кровь пустой.
… Тошнит Христа, ломает Будду,
И век заплеван золотой.


* * *

Сильней господня гнева
Ты, певчий дурачок.
Пусть барахолка неба
Кромсает твой зрачок.
Роскошнейшая свалка,
Кашмиры облаков,
Где души спят вповалку
В закраинах веков.
И мира оболочка
До крайности тонка.
И боль - всего лишь точка
Прозрения сверчка.


* * *

Я нахлебалась вод священных,
Центрированных их валов,
И стала их земною дщерью
И перемычкою миров.
Через меня летели звезды,
Как стаи птиц на острова, -
Теперь в груди моей не воздух,
А мельничные жернова.
Они подстать свинцовым водам,
Горчит на пробу их помол,
И по устам текут не медом
Миры без бабочек и пчел.
Теперь я луч, посланник праха,
Горит во тьме моя скула,
Моя счастливая рубаха
Навеки с плеч моих сползла,
"Покров, накинутый над бездной" -
Он мним, как мнима та швея,
Что шьет воздушные одежды
Иглой щемящей бытия.


* * *

Время длинным языком змеи,
Языком раздвоенным и плоским,
Ловит дни печали и любви,
Эти вспышки, всплески, эти блестки.
Ты еще пускаешься в полет,
Жизнью смерть на миг опережая,
Но бесстыдно по летящим бьет
Времени безжалостное жало.


РОЖДЕСТВЕНСКОЕ

На сквозняке из вечных роз,
На перекличке тихой снова
Еще неназванный Христос
И незатепленное слово.
Цепь золотых метаморфоз
Не терпит эха площадного.

Две тыщи лет бредут волхвы,
Предвестники далеких родин,
И вкус звезды, и блеск смолы
Еще не весь по миру роздан,
И от луны и до волны
Огромен ожиданья воздух.

Как слезы, он роняет свет.
Дитя переведет дыханье,
И превращает небо в твердь
Присутствие высокой тайны.
И снегопад, идущий вверх,
Сильней снегов горизонтальных.

И снова дышит Рождество
Над жарким Иерусалимом,
И русский снег - двойник его -
Взлетает всплеском голубиным
Под вифлеемское родство
В сиянии неодолимом.