Светлана Кекова

* * *

Мы в воды медлительной Леты летим, как зерно в борозду,
а три одиноких планеты в одну превратились звезду,

и шкурою снежного барса лежит ослепительный свет
Сатурна, Юпитера, Марса на теле озябших планет.

Ручьи пересохшие немы. Пустыней бредет караван,
волхвов в декабре к Вифлеему оптический гонит обман,

а с крыш городских на просторе под шум зацветающих лип
виднеется Мертвое море с прозрачными спинами рыб.

Бредут вавилонские маги, им нет ни препон, ни преград,
и тихо колышет в овраге черемуха свой виноград,

колышет, и кажется пьяной, и сладко цветет курослеп,
а рядом, в избе деревянной, ржаной выпекается хлеб.

Пора отправляться в Европу, посуду убрав со стола:
там Кеплер, припав к телескопу, увидел, что снова тела

Юпитера, Марса, Сатурна составили тело одно,
и море вздымается бурно, и рвется его полотно.

Друг другом питаются рыбы, нас время прозрачное ест,
но вместо веревки и дыбы воздвигнут сияющий крест,

и временной смерти проситель себя у пространства крадет,
увидев, как снова Спаситель по Мертвому морю идет.


* * *

Вот человек живет среди вещей -
комодов, шифоньеров и плащей,
их населяющих, среди портьерных складок,
он соблюдает меру и порядок,
на ужин ест тарелку постных щей,
и сон его томителен и сладок.

Сей человек имеет имя Он.
Когда он спит, то сумрак фиолетов.
Он видит, как обычно, вещий сон,
что дух его куда-то унесен,
и он живет среди иных предметов.

Там плащ, как ворон, крылья распростер,
кружит вверху, высматривает падаль.
В постель бросают тело, как в костер,
и вот оно в пределах рая ль, ада ль,
от райского блаженства ли, от мук
так корчится, такую терпит пытку,
что сердобольный маленький паук
сшивает саван на живую нитку.

Грызут сомненья, как цепные псы,
любовь проходит, словно боль в затылке,
стоят на полке мертвые часы,
блестят в углу порожние бутылки.

И видит Он как бы подобья лиц,
подобья душ в телесных складках тканей,
но нет у тел отчетливых границ,
у душ определенных очертаний.

Зачем ты шепчешь, что душа болит?
Ведь если ветер душу оголит
как суть вещей,
то будет страсть преступна,
жизнь - девственна, а смерть общедоступна.

И что тогда мне жажду утолит?


СТАНСЫ

1

Где в небе скитаются гриф и орел,
там хлеб выпекается пресный;
где путник пустыней Аравии брел,
взыскующий пищи небесной,
там красное пламя горит в очаге
и черная жмется собака к ноге.

2

Что там происходит? Там время идет,
идет, и идет, и проходит,
и мертвый любовь у живого крадет,
и рядом с собою в могилу кладет,
и стрелки часов переводит.
Там медленно движется тень на стене
И шерсть у собаки встает на спине.

3

Открой на минуту глаза, посмотри:
оболган твой дом и разрушен.
Там время снаружи и время внутри,
и времени Бог равнодушен.
Сей бог беспощаден - кричи не кричи.
А грех, как солома, пылает в печи.

4

И каждый, кто в тело заходит твое,
как в сумрачный дом сокровенный,
находит одежду, еду и питье,
но только впадает душа в забытье,
а дух пробуждается пленный.
Но хлеб откровенья тебе я отдам,
и чашу к твоим поднесу я губам.

5

Огонь, заключенный в железной печи,
Бушует, подобный ненастью.
Восходит светило в кромешной ночи -
лицо, искаженное страстью.
Прими же кинжал из Господней руки
и надвое сердце мое рассеки.

6

И кровь отвори мне, и время развей,
И мозг отпусти на свободу.
У чермного моря стоит Моисей,
жезлом раздвигающий воду.
Вот дно обнажилось - и бедный народ
Меж стен водяных на свободу идет.

7

Мычат от натуги большие волы,
и плачут бездомные дети.
Нам наши тела от рожденья малы,
и мы ли их мечем в морские валы,
как будто в рыбацкие сети?
Нам выловить душу поможет Господь,
от смерти спасающий всякую плоть.

8

Над всеми, чья жертва есть дух сокрушен,
смыкаются темные воды.
Небесного хлеба никто не лишен,
а ночь надвигает на лоб капюшон
апостолу темной свободы.
И он, как палач, обнажает свой меч,
чтоб лезвием страсти пространство рассечь.

9

И каждый, кто душу свою повредит,
пусть бремя греха превозможет,
и горькую воду Господь усладит,
и грешникам бедным поможет.
И время навеки застынет для них,
и брачный чертог не покинет жених.


* * *

Пусть время ходит ходуном, в ручье течет вода,
в бокал с коричневым вином опущен кубик льда.

Русалка движет под водой серебряным хвостом,
и ходит мельник с бородой, как бес перед постом.

И знаю я, и знает он всех рыб наперечет:
вот это - рыба-скорпион и рыба-звездочет,

вот еж морской в короне игл, а вот - рогатый бык,
а вот на дне, зарывшись в ил, лежит морской язык.

Но кто молчит и кто им лжет, кто правду говорит?
Он жизнь теснит, и небо жжет,
как чистый спирт горит.

Одной рукой обняв меня, в другой сжимая крест,
пришпоришь доброго коня, и все сорвется с мест -

и колченогий сброд вещей, и жизни мелкий сор,
и нужно время гнать взашей, скакать во весь опор.

Сияет солнце в облаках, летят любви гонцы -
с жемчужной сыпью на боках тибетские гольцы,

они, раздевшись догола, вступают в некий круг,
дрожат нагие их тела и ждут своих подруг.

Ты засмолишь ковчег, как Ной,
и встанешь в полный рост,
а в небе над моей страной лишь очереди звезд,

там две медведицы ревут и слышен вой собак,
морские ангелы плывут, клешней поводит рак.

И ты воды откроешь ларь и воздуха дворец,
в одной стихии будет тварь, в другой - ее Творец.


* * *

Царь не знает сам, где его народ,
я в скале вырубаю молчащий рот.
Рот молчащий похож на ухо.
Пилят рядом дерево - взык да взык.
Под корой жуки, как во рту язык.
А язык - это орган слуха.

Сколько есть могил в длинной плоти рек?
Там болгарин спит, и поляк, и грек,
их тоска то сосет, то гложет.
На спине моллюска стоит монгол,
а над спящим сердцем горит глагол -
он пылает, но жечь не может.

Я стираю слезы с лица воды,
я опять целую твои следы,
путь твой в воздухе горнем вырыт.
Спит в земле Булгарин, а рядом Греч.
Я освою скоро прямую речь,
буду плакать, покуда Ирод

в Иудее царствует. Буду знать
твоего отца и не буду - мать,
только имя ее услышу.
Посмотри, Мария, пришла зима,
Бог меня, как видно, лишил ума,
снова падает снег на крышу.

И в паденье снега я слышу стон:
"Где же, царь, твой посох и где твой трон,
с кем ты делишь сегодня ложе?"
Огневидный ангел с большим мечом
заслонил меня золотым плечом.
Жизнь идет, как мороз по коже.

Попрощаемся, ангел мой. Мне пора.
На востоке, где Желтая спит гора,
тело грешное душу съело.
А душа-то, впрочем, была стара.
От деревьев осталась одна кора
и растущая в ней омела.


* * *

Жизнь похожа на жестянку, что гремит по мостовой.
Я поставлю наперстянку в банку с сорною травой,

потому что наперстянка ест комариков и мух.
В поле русская крестьянка собирает птичий пух.

Чтобы эльбы, эльфы, альвы и русалки не пришли,
надо вырыть корень мальвы из поруганной земли,

взять льняное полотенце, вызвать солнце из-за туч,
в зыбку спящего младенца положить железный ключ,

и, порыв смиряя плотский, одолеть тоску и страх -
ведь живет Иосиф Бродский в одиночестве в горах,

собирает иммортели, и одежду перед сном
он кладет на край постели в синем сумраке лесном,

с ног усталых сняв портянки, ставит в угол сапоги...
В это время египтянки, беззащитны и наги,

сон животных не тревожа в зоопарке городском,
спят, свою купаю кожу в сладком семени мужском.

От России до Кувейта, от Свердловска до Балкан
плачет греческая флейта, из земли растет калган,

расцветает кровохлёбка, индевеет бузина,
и видна Голгофы сопка из монгольского окна.


* * *

Кто ангела ждет у Овечьих ворот,
кто старую грешницу в жены берет,
поит ее горькой водой ревнованья.
В пустыне разрозненный бродит народ,
а в воздухе видно животных снованье -

стрекоз, саранчи и летучих мышей.
У ангела крылья от холода стынут.
Не силой закона, а силой вещей
людьми ты оставлен и Богом покинут.

Вот ангел нисходит и воздух мутит,
и воду в купальне крылом возмущает.
Кто сможет - забудет, кто сможет - простит.
Никто не забыл и никто не прощает.

Под кожей и ребрами сердце болит,
от горькой воды помутился рассудок.
Быть может, забвенье тебя исцелит?
Дудят крысоловы в отверстия дудок.

Но странный из них вырывается звук...
И вновь в небесах отражается вечных
огромной воды заколдованный круг
и толпы несчастных, сидящих вокруг, -
слепых, колченогих, хромых и увечных.