Владимир Урусов (1947-2924)

* * *
Гладь воды расплескалась кругами,
и погасла шальная звезда.
Сотворились из плоского камня
семь чудес у ночного костра.

Ни улыбки, ни темного взгляда!
За пределами пьяных полян —
под ладонями в струях заката —
дышит только спокойный туман.

И молюсь я, любуясь на омут,
все опасней над бездной клонясь...
Наши тени вовек не утонут,
если есть между волнами связь.

Лишь бы осень, листву собирая,
россыпь искр утопила в дыму —
где растает река золотая,
неизвестно тебе одному!

* * *
Или шелест огня, или посвист крыла
пробудил глубину лебединого строя...
Я увидел сквозь дым, в легких струях тепла
на серебряном камне перо золотое!

Тронь струну — отзовутся напевы цепей,
и вернется, не в силах той бездной согреться, —
за холмами, за далями скифских степей —
коренное биение русского сердца.

Там река затаила молчанье свое,
и закаты забвения в смутах не тонут.
На кремнистом пути точит ночь лезвиё,
расплескав до небес ослепительный омут...

Потяну рукоять — сталь сверкнет как змея.
Жаль! — Не жалко мне крови, застывшей в тумане.
Уронила нам в сердце родная земля
золотое перо на серебряном камне.

* * *
Гонит ветер безумную тройку.
Бубенцы голосят над страной,
и кнута не пугаясь нисколько,
карим глазом косит коренной.

Только в пене мой левый оскален,
и на правом повисла узда —
слез монах у кирпичных развалин
и растаял с виденьем креста!

Едем дальше. В погоне за свистом
юркнул в лавку сметлъвый купец...
И солдат в униформе пятнистой
черный хлеб разменял на свинец.

Распылался закат над равниной.
Может, песня придумана зря?
Где тот царь, всем народом любимый,
и народ с головой без царя?

Погоди, перекурим немножко.
Пусть и нам промелькнет вдалеке
белый свет, заплутавший в окошке
с тенью женщины в алом платке.

И гадает ослепшее солнце
над трехглавым огнем у холма —
на счастливой подкове споткнемся
или тьму доведем до ума?

* * *
Что билет? Тут и век мой просрочен —
поменяла страна адресат!
За глаза, за змеиные очи
уползает сегодня закат.

Не сказала кассирша вокзала,
на каком повороте сверкнет
в жемчугах розоватое жало
и улыбки таинственный лед...

Жизнь сначала прожить невозможно.
В чистом поле пытается тлеть
тень избы, западня придорожья
и чужая дворцовая клеть.

Поделиться бы чудом, да не с кем —
ветру в окна смотреться нельзя...
Травят душу убийственным блеском
темных змей золотые глаза!

* * *
Развернуть бы жизнь обратно,
обойти святую глушь,
где дрожат рябые пятна,
в ледяных обводах луж.

Там восторгом глаз небесных
ветер пел, весь мир плясал
в поразительных завесах
обескровленных зеркал.

Городок провинциален.
Нам, бродягам, невдомек,
чистотой какой разбавлен
в окнах каждый огонек!

И растерзанное чудо
вдруг возникнет из глубин —
дама в шубе ниоткуда
и такой же господин.

Если ближе наклониться,
вспыхнет солнечная слизь...
Просто маленькие птицы
на прогулку собрались.

* * *
Разделить бы тоску — да не с кем.
До последней, седьмой глубины
отзывается каменным всплеском
потревоженный диск луны.

На своей стороне мы гуляли
или бродим на той стороне...
Гонит лодка в пустом канале
пенный след по твоей волне.

Так бывало. Еще нежнее
от любви к берегам златым,
лебединые вытянув шеи,
пьют березы коричневый дым.

Там надолго о нас забыли.
Затаила дыханье листва —
догорают другие крылья
на кругах одного костра!

* * *
Нет покоя нашим душам
в небе северном и южном,
есть лишь Бог — ему и служим
за святую горсть земли.

Славы мало, смысла нету
продавать изнанку света.
Под полой бронежилета
не торгуют честью в долг...

Пусть в плену или на воле
вспомнит Родине без боли
шум травы в зеленом поле
у начала всех дорог...

* * *
Вдоль по берегу бродит волна,
гонит лодку из огненных вод...
И бодает слепая луна
весь изъеденный ржавчиной борт.

Упивались и мы полутьмой,
мотыльками взлетали в зенит.
Вместо крыльев простое клеймо
на каленых плечах не болит.

Вольный ветер шумит в голове.
Ночь колдует осколками звезд,
заметая на голой траве
поцелуи забытых берез.

Я не знаю, туман или дым
стелет луг предвечерний для нас...
Спит мой лодочник, если над ним
тихий омут небес не погас!

* * *
Спит мой город, укрытый туманами
в колыбели огней у моста,
и хранит его сон белокаменный
колокольня на крыльях креста.

Нет исхода из прошлого века!
Поджидает новейших бродяг
та же плесень дежурной аптеки
и распахнутый настежь кабак.

А когда ночь колдует просторами,
сводит дым на чугунном литье
все узоры любви, за которыми
только тени плывут по воде.

* * *
Были ночи — и звезды падали,
и звенел соловьиный сад...
В этот вечер змеиной радугой
прошипел за окном закат.

Долго снились нам годы быстрые.
В медь листвы обернув метель,
расплелась ледяными искрами
вся воздушная колыбель.

По следам драгоценной зелени
косо вьется струя тепла.
Тень без имени, снег без времени
шелестит в глубине стекла...

В том раю мой костер не светится.
И хрипит про любовь свою
только тусклый осколок месяца,
в глотку загнанный соловью!

* * *
Бывало, пот или слеза
стечет с купеческих залысин —
и снова шума нет из-за
железных наших закулисин.

Никак я смысла не найду,
зачем хватать судьбу за лацкан,
если нам платят «по труду»
раз в десять меньше. Или в двадцать.

Здесь для разбега скользок наст
и вся божественная глина...
Без перьев — слишком коренаст
мужик с повадками павлина.

И снова плотницкий стакан
играет гранями в стропилах.
О, если бы не великан
с душой, рыдающей о крыльях!

* * *
Ищите правду по лесам
всей русской речью.
А за свои слова я сам
судьбой отвечу.

И снова терпеливый бес
в траве по следу —
«Одни дела имеют вес!» —
ведет беседу.

И тает черной полосой
за ветром в поле
то, что затмил своей косой
закат без боли.

И только звуки родника
таят в печали —
о чем мечтали берега,
о чем молчали...