Сергей Штанько

– Вот ты, Андрэй, всё пилишь, строгаешь, рубишь, и только на мой забор не обращаешь внимания.

На меже, у старой груши-дички, стоял сосед Ваня, опираясь на одинокий покосившийся столбик. Когда-то столбиков было много, и в то время держали они штакетник, ныне напрочь сгнивший.

– Да, вообще никакого внимания,– повторил Ваня, особенно напирая на «вообще».

– А он мне что, твой забор, любимая девушка, чтоб я на него внимание обращал?– парировал Андрей.– Да и забора-то никакого нет.

– О! Вот именно, забора нет, это ты точно сказал. А должен ведь быть забор.

Ваня взволнованно затоптался на месте, приминая траву стёртыми сандалиями, поморщился, отдирая от нижней губы погасшую «приму», и раздраженно сплюнул:

– Должен, от так вот!

Андрей совсем недавно купил ветхий дом. Не то, чтоб уж очень ветхий, а скорее – брошенный. Построили его сорок лет назад, а жили здесь лет пять от силы. Сначала умер хозяин, потом долго определяли наследников. Вступившие в права наследники впустили квартирантов. Через год за хроническую неуплату, непрерывные пьянки и за превращение кухни в свинарник, где подращивали на продажу поросят, квартирантов выселяли с милицией, вышвыривая их вещи прямо на улицу. А потом накрест забили окна и двери досками. Так и оставался дом нежилым, пока не появился Андрей.

В то утро он проснулся рано. Всходило солнце, пробиваясь сквозь маленькие оконца с замазанными пластилином трещинами на стёклах. Будильник ставил на шесть, а поднялся, ещё пяти не было, хотя накануне с работы приехал уже ночью. Андрей умылся прямо у колодца, быстро выпил кофе, сидя на камне у крыльца. Во дворе стоял незаконченный стол. Еще неделю назад была готова основа и закреплена на ножках, сделаны заготовки на столешницу. Осталось распиленные доски прострогать и прибить к раме. Под рубанком закручивались кольцами пахучие светлые стружки, оранжево просвеченные солнцем, и падали с самодельного простенького верстака Андрею под ноги.

День только начинался, и редко выпадающие выходные были всё ещё впереди: наполненные простой домашней работой, по которой он скучал на унылой, изнуряющей казенной службе.

Ваня присмотрелся к столу:

– Оно, Андрэй, не гвоздями, а шурупами надо бы. А ты, брат, гвоздями лупишь. Так у тебя доска через неделю ослабнет и зашатается, ей-богу. А по поводу забора…

– Ваня, может, не доставай с утра, а?– попросил Андрей.– Я ж тебе обещал, будет забор. А сейчас денег нет.

Ваня, в отличие от приезжего Андрея – коренной житель поселка, за свои шестьдесят пять лет выезжал из него три раза по профпутёвке в санаторий, на отдых, да время от времени наведывался по неотложным делам в райцентр. Когда-то он был сварщиком на машинотракторной станции местного совхоза и неплохо зарабатывал. Хозяйство вместе с МТС давно развалили, растащили и пропили. А ремесло свое Ваня пропил окончательно, до дрожания рук, ещё раньше. Теперь жил за счет собственного промысла: на убогом станке на заказ резал и гнул трубы, мастерил муфты и хомуты для прохудившихся водопроводов, рубил арматуру. Накопившиеся железные ошмётки сдавал в металлолом, считая это отдельной статьей дохода. Когда были деньги, Ваня пил – всегда один, без компании, запершись в доме. И тогда из открытой кухонной форточки далеко по улице разносились звуки орущего круглые сутки радиоприемника. В такие дни во дворе сосед почти не показывался, а если приёмник замолкал, и Ваня выходил надолго, то это означало, что деньги закончились, а с ними и водка.

– Ты, Андрэй, молодой еще,– поучал Ваня, растягивая странно звучащее «э».– А я жизнь знаю, от так вот. Моя со мной развелась на старости лет. Говорит, водка нас развела. А что, больше никто не пьет, да? Все пьют, но с ними ж не разводятся. А она со мной – развелась. Дом надвое разделили, я себе отдельный вход пробил. Участок поделили, землю, значит. Мне из двадцати соток – шесть, ей – четырнадцать. От так вот. Это почему? Никто не может объяснить. Мол, суд решил. Знаю я эти суды, кто больше дал, тому хорошо и сделали. Ладно, шесть соток моих. Я тогда своей, ну, бывшей моей, так и сказал: раз такое дело, забор ты ставь. Не я ж, правда? Не хочет! Не хочет, и всё. Так дошло до того, что пригрозился хату спалить. Говорю ей: не пожалею, свою часть подпалю, и твоя заодно сгорит, пока пожарку дождешься. И никто ничего не докажет. Таки поставила забор, испугалась. Видал, из шифера битого, на лучший потратиться пожалела. Так вот и ты, Андрэй, похоже, забор не собираешься ставить.

– Слышь, Ваня, сам и ставь. Мне он не нужен, а тебе надо – ты и делай. Логично?– убеждал Андрей.

– Не, нелогично. Это от меня с левой стороны, значит, ты должен ставить.

– А чего ж тогда справа не ты, а твоя бывшая жена ставила?

– Так я ж говорю тебе, с землей-то она меня кинула. А я взамен потребовал забор.

– Ваня, я ж шнур натянул, видишь, строго по меже, как на плане указано.

– Не, Андрэй, то не дело. Шнур – то такое… Сегодня так протянул, завтра – иначе. Забор надо, это точно. Ты пойми, я одной ногой уже там,– Ваня значительно направил в безоблачное небо рашпильный заржавленный палец.– Меня завтра, может, уже и не будет. Но сегодня должен быть порядок. От так вот.

К зиме Андрей обставил дом кое-какой самодельной мебелью. Топил дровами две печки. Только в его хате – одной по всей улице – не было газа. Воду таскал из колодца. В декабре собрал документы на приватизацию земли. Оставалось лишь получить Ванину подпись в подтверждение того, что он, его сосед, не имеет претензий к границам земельного участка.

К Ване пошел по улице, хотя можно было напрямую со двора, по снегу через межу. Толкнул скрипучую калитку, повисшую на одном верхнем навесе, долго стучал в дверь. «Мой мармеладный, я не права»,– вопил из открытой форточки радиоприемник.

Наконец, в веранде загремели вёдра. На крыльцо нетвёрдо шагнул Ваня, не по сезону одетый в семейные трусы и рваную майку. Отстранённо выслушал объяснения Андрея и забрал в дом заявление. Через несколько минут в едва приоткрытую дверь просунул бумажку. Вместо ожидаемой подписи Андрей увидел пляшущие каракули: «Не магу иначе паступит но Забор, над зделат и скарее паставить».

В январе Андрея захлестнули новые ежедневные заботы, испорченное заявление до лучших времён легло в папку с домашними документами.

В начале лета Ваня снова появился на меже на излюбленном месте, у старой груши.

– Ты это, Андрэй, зла на меня не держи. Оно такое дело, земля сейчас дорого стоит. А меня уже раз обули, сам знаешь. А когда забор, тогда всё ясно – где чья граница. И это… Поговорить надо.

– А о чём с тобой говорить?– огрызнулся Андрей.– Ты нормальный, вообще, человек? Мне твоя земля не нужна. Я не колхозник, чтоб за межу тебя вилами колоть.

– Как это – не колхозник?– прищурился Ваня.– А кто ж ты тогда?

– Ну, в том смысле, что не крестьянин я, за метр земли воевать не буду. И предки мои – не крестьяне.

– Не-е-е, ты погоди,– Ваня растянул в улыбке иссушённые похмельем лиловые губы, радуясь какой-то своей, неожиданно появившейся убедительной мысли.– Ты про этих кино видел?

– Про каких – этих?

– Ну, про тех, с палками-копалками. Они в пещерах жили, в шкурах ходили. А землю уже тогда ковыряли, просо сажали, горох. Они и были самые первые крестьяне. А заводов тогда ещё не придумали. Так что мы от них произошли, и все до одного – крестьяне. А ты говоришь – не колхозник. Ладно, я сейчас…

Ваня пошел в дом. Вернулся, держа в руках старый венский стул с облупившимся лаком.

– На, это тебе. Мне оно ни к чему, я и на табуретке посижу. И тут это,– сосед смущённо отвернулся,– бумагу подпиши, что у нас с границами земельными всё в порядке. Мол, без претензий. Дом я свой продаю, для оформления надо.

Андрей взял протянутую Ваней ручку, прижал заявление к сиденью стоявшего рядом стула и молча подписал.

Исчез Ваня сразу после Троицы. Приемник в доме не шумел, во дворе сосед не появлялся. В распахнутую калитку лезли беспривязные собаки, задирали лапы на толстые стебли чертополоха, в густых зарослях крапивы и чистотела устраивали свадьбы. На стук в дверь Ваня не отвечал.

Через пару недель на базаре из разговоров торговок Андрей узнал, что сосед его сейчас в больнице, в райцентре. Поздно вечером пьяного Ваню избили возле клуба. Кулаками сломали челюсть, а ногами – несколько рёбер, одно из которых воткнулось в лёгкое. И теперь он лежит в палате в гипсовом наморднике, весь обмотанный простынями. Кто-то утверждал, что били наркоманы: хотели отнять полученный за дом задаток. После короткого спора бабы всё же остановились на варианте привычном и более правдоподобном: искалечили местные пацаны просто так, от скуки.

В конце августа Ваня подъехал к дому на нанятом маленьком грузовичке, вместе с шофёром загрузил свои пожитки. Позвал Андрея:

– Вот такие, Андрэй, люди. Звери, а не люди. А ты говоришь… Да, хочешь, забери себе мой бак с летнего душа. Я другой дом купил, с ванной. Оно, точнее, третью часть дома купил, но мне хватит. А забор пока не ставь, новый хозяин, сосед твой – богатый человек. Он и поставит.

Новый хозяин интересовался у Андрея, куда переехал Ваня, и заковыристо ругался матом, утверждая: тот при купле-продаже не выполнил каких-то обязательств, а теперь пропивает вырученные за дом денежки и в ус не дует. Признался, что в наказание отнял у Вани его станок. Просто не отдал, когда он приезжал за ним осенью. Ваня наведывался еще пару раз, пытаясь станок отбить, тоже ругался матом и кричал, что его лишили куска хлеба. В милицию никто не обращался.

В начале декабря на несколько дней зарядил нудный зимний дождь. Андрей промозглым слякотным утром поехал в райцентр – забирать из исполкома справки. В душном маленьком рейсовом автобусе с выпирающим вперёд рылом-мотором вдруг услышал знакомый голос. Впереди сидел Ваня: высохший, сгорбленный, с оттопырившимися желтушно-коричневыми ушами. Раскисшая под дождём шапка сдвинулась на затылок: с поредевшей кроличьей шерсти на потёртый воротник пальто падали капли.

Постукивая указательным пальцем по алюминиевой дуге переднего сиденья, будто подчиняя каждое произнесенное слово строго заданному ритму, Ваня что-то втолковывал попутчице. Андрей, пробираясь к выходу, услышал обрывки фраз:

– От так вот… я им сразу условие поставил: если моя третья часть дома, законно купленного, значит и третья часть участка – тоже моя, а так что угодно можно сказать… и в суд я уже подал почти, только осталось иск немного переписать... я соседке категорически сказал, ка-те-го-рически: забор ты должна ставить!… межа – само собой… а план – это бумажка, и если нет забора…

Натужно захрипела открывающаяся дверь, Андрей вышел на своей остановке. Заляпанный серой жижей автобус, тяжело ворочаясь в наполненных грязью выбоинах, скрылся за поворотом.