Поэтессе, другу, члену МСП                                                                                                                         и просто  хорошему человеку                   

                                                              ИННЕ  ГУДКОВСКОЙ               

                                                                          посвящаю…

                                                               (20.06. 1942 – 15.04. 2011)

                                           Л И Ц О М     К     Н Е Б У                            

             Шло обычное, плановое заседание литобъединения «Исток», с тем лишь отличием, что проводилось на квартире у Инны Евгеньевны Гудковской.  Друзья по перу распекали то одного, то другого поэта, предъявляя претензии к творчеству. Пишешь, мол, слабо или сюжет слишком банальный. Иной бедняга не знал, куда деться от критики. Мы ведь бываем очень строги к своим товарищам. 

              В доме у неё я была впервые. Внимание мое привлекли картины в изящных рамах. Она ведь была еще и хорошим художником! С портретов глядели знакомые и не знакомые лица. Глаза разбегались от изобилия акварели и флористики. У окна висели полотна, вышитые гладью. На полках –  всевозможные, искусно сработанные, поделки из дерева. Я сидела в сторонке, рассматривая всё это, и не принимала никакого участия в дебатах. И без меня было кому высказаться!

              Собрание медленно подошло к концу, стали расходиться. В небольшой прихожей народ разбирал шапки. Надевая пальто, я случайно встретилась взглядом с Инной Евгеньевной, которая, не торопясь, собирала на столе рукописи.

–  Послушайте, – обратилась она ко мне, – может быть, Вы задержитесь немного? Я хочу Вас кое о чем расспросить.

                «Куда спешить? – подумала я, – дети малые не плачут, дел особых нет. Отчего же не остаться»?   Я снова разделась и прошла в комнату.

                 В любом коллективе есть свой негласный лидер. В нашем – этим человеком была Гудковская. Поражал ее характер, несгибаемый внутренний стержень, способность высказать мнение в глаза, не взирая на личности. Она могла позвонить высшему руководству в Луганск по какому-нибудь каверзному вопросу,  напомнить о проблемах нашего литобъединения, а в особых случаях даже настоять на своём. На это не решался никто!  Да и стойкость, с которой сама сносила язвительную критику за своевольный поэтический слог, была удивительной! Она ведь напрочь игнорировала все «ямбы» и «хореи», все традиционные нормы стихосложения. Тем не менее, это был единственный человек в нашем «Истоке», награждённый медалью Владимира Даля! 

                 По природе своей люди очень консервативны. Считают правильным только то, что давным-давно известно, а всё новое воспринимают в штыки, в лучшем случае, с большой осторожностью. Но жизнь-то меняется ежесекундно! И мне подумалось: отчего же в стихосложении всё должно остаться прежним? Никто ведь уже не пишет, как писали во времена Ломоносова. Или вспомнить хотя бы слова Маяковского: «Я бы ямбом подсюсюкнул, чтоб только быть приятней Вам». (Пушкину). Но не сюсюкал же! 

                 Один мой знакомый (поэт, которого тоже уже нет с нами) публиковал стихотворные строки с маленькой буквы, без точек и запятых. Вы скажете – не умел, не знал русского языка. Ан, нет! У него университетское образование, он даже магистр русской филологии! А вот стихи писал только так! И, наверное, не надо никого ломать через колено. Искусство пестрит именами, преданными анафеме за новаторство. Великий Паганини, например, чудесной музыкой которого упивается весь свет, за свои новшества, считавшимися в то время дьявольскими, преодолел 56 лет загробных скитаний! Пока, наконец, церковь позволила его пожилому сыну предать тело отца земле. 

               А Владимир Высоцкий?! Далеко неглупым благовоспитанным  людям он своей манерой исполнения напоминал послевоенных калек, орущих песни в прокуренных вагонах. О, сколько дебатов было между старым и новым поколением любителей искусства! Сколько споров! А теперь он – всеми обожаемый кумир и его именем назвали планету! Впрочем, я далека от проведения каких-либо аналогий. Жизнь покажет, кто чего стоит. Поэзия – дело тонкое! (Как и восток). Смысл важен, господа, смысл! Ведь на свете есть много совершенно пустых опусов, написанных самым идеальным слогом, которым потомки вынесли неутешительный вердикт! А стихи Гудковской, на мой взгляд, очень глубоки. Она оставила городу серьезное поэтическое наследие и ряд прекрасных картин. Некоторые из них висят в Краеведческом музее. Думаю, неоспорим тот факт, что она была всесторонне одарённой личностью. И мы, лисичане, должны гордиться ею.

               … Вспоминая первую нашу встречу, (позже окажется, что далеко не первую), я всё думала о силе воли этой женщины. Все мы, так или иначе, устали от жизни, а её усталость, к тому же, ещё и опиралась на два высоких костыля. Она всю жизнь с завидной стойкостью преодолевала инвалидность.

–   Мне нравятся ваши стихи! – улыбнулась она, когда я опять села в кресло, –  я хочу познакомиться с Вами поближе. И потом, меня не покидает чувство, будто бы я Вас знаю. Ну, знаю – и все! Откуда Вы?

             Пришлось сознаться, что детство и юность я провела совсем рядом – на соседней улице. Мимо ее дома ходила и в булочную, и в школу, и в универмаг…  А главное – за мороженым, которое продавалось как раз напротив ее окон!  

–   Вот так, Инна Евгеньевна, – улыбнулась я и спросила, не помнит ли она эскимо в серебристой фольге? Боже, какое вкусное было это эскимо!

–   Конечно, помню! – сказала она, – я сама безумно любила его! Теперь такого не купишь, давно забытый вкус.

–   Да-а-а… Их было два вида – маленькое по одиннадцать копеек и большое – по двадцать две. Да ещё пломбир в бумажном стаканчике. Ну, о фруктовом и говорить не приходится! Это лакомство – только по праздникам! А чуть дальше от мороженицы, помните, Инна, у сквера, стояла синяя тележка с газированной водой?  И продавалась всего-то по четыре копейки с сиропом, и по одной – без! А вокруг роились осы, слетевшиеся на сладкое. Какие времена были, даже не верится! Так что, похаживала я сюда частенько. Мороженое было поощрением. Когда я не имела никакой провинности, мама давала на большое, а если натворю чего – то и на маленькое рассчитывать не приходилось!

                 Инна Евгеньевна громко расхохоталась и ещё раз пристально взглянула на меня: 

–   Ну, конечно! Это же тот самый черноглазый ребенок, за которым я так часто наблюдала! Вот видишь, я таки вспомнила тебя, проказницу, не ошиблась! Тесен мир. Удивительно, но глаза твои остались прежними, хоть и прошло столько лет! 

–  Может быть, – согласилась я, – Вам виднее.

                 Этим вечером выяснилось, что у нас много общих знакомых.  В приятной беседе незаметно летело время. Мы говорили о том, каким весёлым раньше был центр города, как по выходным вокруг сквера собиралось много народа, как по-доброму общались. Тут, у фонтана, назначали свидания влюблённые пары и гуляли люди постарше. Всем хватало места. И мы, вездесущая детвора, шныряли в толпе, путаясь под ногами. А теперь здесь пусто даже в праздник. Все сидят по своим норам, исповедуя совсем другую мораль. 

            Вспоминали, какое счастье было, когда 9-го Мая над городом взлетали ракеты – прообраз современного фейерверка! Красные, зелёные, белые одиночные огоньки.  Народ с ликованием наблюдал за яркими звездочками, которые, описав небольшую траекторию, рассыпались в весеннем небе!  А главное – был праздник в душе! Вот сейчас много всяких развлечений и фейерверк стал воистину феерическим, богатым, а ощущение праздника как-то ушло... Несмотря на то, что с небес сыплется «золотой дождь»!

                   Однако мне было пора уходить, я тепло простилась с радушной хозяйкой, оставив ей свой номер телефона. 

                  Наша следующая встреча случилась очень скоро. Буквально через три дня, часов в семь утра, раздался звонок. Спросонья я еле нашла трубку. (Дружба ведь понятие круглосуточное!)  Это была Гудковская. Она приглашала меня к себе в первый же ясный солнечный день. Обязательно в ясный! Чтобы написать портрет, как она выразилась, нужно много света. Пасмурный день для этого не подходит.

–   Чей портрет? – буркнула я, – кого написать?

–    Как чей? – Твой! Я уже все решила и обдумала, ты только приходи!

                Надо сказать, затея мне не понравилась. Какой еще портрет?! – Увольте! Зачем он вообще нужен?! Я-то и фотографироваться не люблю, а позировать – тем более! Но она настаивала, а я не хотела с ней ссориться. И, перепсиховав маленько, на следующий день (исключительно солнечный!) все-таки, пошла к ней.

                 Мы перебросились парой фраз, и Инна полезла в шкаф за мольбертом. Я ждала ее в зале, но, выглянув в коридор, увидела, как она беспомощно прислонилась к стене.

–  Инна Евгеньевна, что случилось? – испугалась я.

–  Беда случилась, Анна, большая беда: рука перестала меня слушаться.

         Я наблюдала, как она изо всех сил пыталась взять с полки кисть, но кисть, вместе с карандашами, перевернув вазу, упала на пол. Правая рука повисла плетью. Работать было невозможно. Настроение пропало.                    

          Незадолго до нашего знакомства Инна Евгеньевна перенесла инсульт, пролежав несколько месяцев неподвижно, лицом к небу. Врачи, конечно, предупреждали о возможных последствиях. Но тогда никто не мог представить, что с художеством всё уже в прошлом. Так моему портрету и не суждено было состояться... 

               Отвернувшись к окну, Инна смотрела на летающих в небе голубей, плечи ее судорожно вздрагивали. А я стояла рядом и не знала как ее утешить.

–   Ну, что поделать? – наконец отозвалась она, смахнув жгучую слезу, –  придется  пережить и это. 

                Мольберт был отправлен в шкаф… навсегда.

                Потом мы пили чай, я старалась отвлечь её от грустных мыслей, убеждая в том, что ею написано много других замечательных портретов.                    

               Но, как не утешить певца, потерявшего голос, так и не утешить художника, лишённого возможности творить!

–   Говори мне «ты», ладно?  – неожиданно сказала она.

–   Как это «ты»? – опешила я, – Вы старше,  к чему такая фамильярность? 

–   Оставим это. Говори – «ты»! И решено!

                Я подумала: если мы к Богу обращаемся на «ты», то что, собственно, происходит? «Ты» так «ты»! И не заставила себя долго упрашивать. А понять ее просто: людям нужны теплые, доверительные отношения. В нашем жестоком мире так хочется иметь друзей без напыщенности и реверансов!

         …  Весной, когда оживает природа, когда всё вокруг цветёт и благоухает, очень грустно уходить в мир иной. А Инна рассталась с жизнью посреди апреля. Витает сейчас где-то в небесах и наблюдает за нами. Вот сижу за письменным столом, а у лица будто холодок  повеял:

–  Анька, – едва слышно донеслось до меня, – ты что это, обо мне пишешь, что ли? – удивилась она, заглянув мне через плечо. И отчего-то горько рассмеялась.

–  О тебе, Инна, о тебе…

–  Ну, смотри, хорошо пиши! А главное, обязательно упомяни, что я хочу, чтобы вы, черти, меня не забывали! 

                 Она снова хохотнула над самым ухом до боли знакомыми нотками и растворилась в ночной тишине.

                  Предо мной – распахнутое окно, ветерок играет кружевной занавеской и яркая Луна, как дурочка, чему-то улыбается в небе. Эх, Луна, Луна, что ты можешь знать о земной жизни?  

–  Будь спокойна, Инна, – мысленно ответила я ей, – мы тебя не забудем. Плох тот, кто друзей забывает! Все мы очень скорбим, понесли невосполнимую утрату. Ты была примером и стойкости, и мужества. И хотелось другой раз поныть, пожаловаться на судьбу и… стыдно было. И где ты только силы брала для своих сочинений, для издания новых поэтических сборников?! А как все это трудно в нынешнее время! 

                   Я вчера проходила мимо твоих окон. Никогда больше не быть у тебя в гостях!  В телефонной книжке зачёркнут номер – некому больше звонить. Никто не ответит, не расскажет анекдот. А жаль! 

             … Помню, как мы пришли к тебе на день рождения с цветами и подарками,  как сидела ты во главе стола в красной шелковой блузе, одаривая гостей остроумными шутками. Ты пила воду, мы – водочку. А ведь это было последнее наше застолье! Мы и не знали, что уже через несколько часов ты поскользнёшься и сломаешь бедро. И для тебя начнётся роковой отсчёт истинного мученичества и кошмара! 

                    В тот день бушевала сильная июньская гроза со щедрым ливнем. Дороги превратились в реки. С шумом мчались они к Донцу с высокой лисичанской кручи. На тротуарах валялись сбитые ураганом ветки, поваленные деревья.  А мы, твои друзья, за тостами переждав ненастье, ушли, счастливые и веселые. Но ещё никто не успел дойти домой, как с тобой случилась беда. 

               … Июль и август выдались неимоверно жаркими, с суховеями. Всё живое пряталось в тень. Но и тень никого не спасала, дышать было нечем. А тебе предстояла серьёзная операция. О, сколько их было на твоём веку, этих больниц и операций! И вот снова выпало терпеть изнуряющую боль, жуткий каменный гипс, наложенный до самой груди. И это невыносимое положение – все время на спине, лицом к небу. Вот как повернула жизнь. Ни охнуть, ни вздохнуть! Снова няньки, мамки... Кормление из ложечки… В сердце, где не осталось уже живого места, вонзилось ещё одно копьё… последнее. Мощный интеллект безжалостно сковали бинты страдания, и на сей раз выздоровление было уже немыслимым. А ещё говорят, бомба не попадает в одно и то же место дважды!

             …Время сплывало, как в песочных часах. В тяжких муках прошли осень и зима. Несмело в окошко постучала весна. Ты, конечно же, сводила с жизнью последние счеты и всё понимала. Выписалась домой, чтобы в последний раз взглянуть на родные стены, собраться с мыслями.

                    И вдруг –  что такое?! Сенсация!  Мы видим тебя по местному телевидению! Ты, как ни в чём не бывало, сидишь за столом и читаешь на камеру стихи, улыбаешься, показываешь свои поэтические сборники... И даже шутишь! Какое мужество! А мамки и няньки в это время стоят за кадром. Это последнее интервью. Спасибо тебе. Ты достойно простилась с нами. И я очень рада, что ты успела, ведь это было всего за месяц до твоего ухода!

                …Теперь, когда Инны Евгеньевны не стало, я ловлю себя на мысли, что совсем иначе воспринимается всё, написанное ею! Многое возымело совсем иной смысл. Взять хотя бы это маленькое пронзительное стихотворение, давно когда-то обращённое к нам, в большинстве своем, отнесшимся к нему безразлично:  

                                                              Имею ларец. В нём храню 

                                                              уникальную запись

                                                              людей любимых биенья сердец.

                                                              С неё не снять копию!

                                                              Невозможность – подобна

                                                              поискам в безбрежном океане

                                                              легендарного острова – «Утопия».

      И ещё одно:

                          Снег обстоятельств,

                          не заметай ко мне друзей пути!

                          Без них мне в завтра не пройти.

              В скорбный день, 16 апреля, все мы собрались проводить её в мир иной. Глядели в неподвижное лицо поэтессы, все так же покорно обращённое к небу. Свершилось. Теперь ангелы слушают её стихи. А мы принесли море живых цветов, чтобы разбросать их по дороге. Пусть люди видят уход исстрадавшейся человеческой души. Накрапывал мелкий дождь. Он плакал вместе с нами…       

              И вот, наконец,  последнее пристанище – маленький бугорок с деревянным крестом на высоком холме Донецкого кряжа. Отсюда видно всё. Необъятный простор до самого горизонта! В закатном небе плывут золоченые облака. А вон то, что над самым лесом, слегка напоминает её… 

               Покойся с миром, дорогая Инна! Тебе хорошо будет здесь. Никто не потревожит тишину, кроме птиц на рассвете. Днём ласково пригреет солнышко, ночью бродяга месяц будет пасти мириады звёзд. А может, и твой любимый Маленький Принц прилетит для задушевной беседы? Как знать? 

                  Внизу, под горой, течет мудрый Донец. Он тоже не станет шуметь. Вместо цветов, он будет посылать тебе сизые туманы. Наконец-то все скорби и печали позади, никакие вериги больше не сковывают.

                Говорят, поэты не умирают! Они уходят в небо, чтобы вернуться снова.  И ты придёшь к нам летним звездопадом или прольёшься щедрым ливнем. А может быть, напомнишь о себе первой зимней порошей…

                А теперь, друг милый,  прощай и прости. Мы помним тебя. «Снег обстоятельств» не заметёт к тебе наши пути

                                                                        ***