Алевтина Евсюкова

       В далёкие шестидесятые в городах Сибири почти в каждом квартальном дворе устанавливались нарядные ёлки, мерцающие светом лампочек самодельных гирлянд, придающих особую таинственную загадочность самодельным и стеклянным игрушкам и шарам. И непременным атрибутом были во всех дворах всевозможные обустроенные горки, трамплины и хоккейные катки.

            Можно было кататься до одурения на чём угодно: на коньках, санках, шкурах, мешковинах, старых портфелях, картонных коробках, а за городом – и на лыжах. Были и катки. И те, и другие, взятые напрокат, всего-то, за тридцать копеек, лишь отдав под залог паспорт, или пять рублей, –  и… катайся, хоть до закрытия. И хотя условно предполагался почасовой лимит, после чего нужно было бы оплатить его перерасход, никто из кассиров-гардеробщиц и не пытался взыскивать деньги за  сверхиспользованное время  проката хоть коньков, хоть лыж,  хоть лодок на лодочной станции в летний сезон.

            До Рождества оставалось три дня. Каникулы. Их было чем заполнить. Хочешь – иди в парк на лыжную прокатную станцию с гремящей  музыкой из радиоузлов на всю округу. А  после к твоим услугам кафетерий с горячими пирожками с ливером, печеньем, капустой, картошкой, с яйцом и луком, с творогом или с яблочным повидлом. Были и душистые  курабье, пахнущие сливками и ванилином, и рассыпавшиеся во рту, булочки со сливочным кремом.  И, главное, – казалось, что вкуснее горячего кофе с молоком или со сливками, и не было напитка. Да и чай  казался им, таким дразняще ароматным…  Кафетерий  всегда был многолюдным, с длиннющей очередью, но продвигалась она незаметно для молодёжи, как правило,  весело чему-то смеющейся.

            На катке, обустроенном на стадионе Горного техникума, в период праздников было особенно многолюдно. Музыка и свет, мягко льющийся из прожекторов, упакованных цветным пластиком по случаю праздников, и от гирлянд из разноцветных лампочек, придавал особый колорит  уюта в душе каждого посетителя, сближая всех в едином  порыве всеобщего  праздничного веселья.

            Для стайки шестнадцатилетних девчат время на катке пролетело как одно мгновение. Не дожидаясь двенадцати часов, во избежание толкотни в раздевалке, подруги поспешили скорее упорхнуть от излишне назойливых поклонников. Но приподнятое настроение требовало выплеска избытка эмоций. Взвесив все возможные варианты продолжения общения, было решено: Олина мама на ночном дежурстве, а её папа такой гостеприимный… Он непременно приготовит им угощение: жареную картошку с луком, любимую ими, и так же ими любимую квашёную капусту с клюквой и красной свеклой в ароматном подсолнечном масле. И, конечно же, чай с малиновым или смородиновым вареньем, или из ранеток, светящихся в сиропе, как янтарно-розовые лампочки, так похожие на ёлочные игрушки. Такое варенье – подружки знали – могла варить только Олина бабушка. А ещё к чаю на столе непременным атрибутом угощений были ванильные или сливочные сухари и сушки-баранки, не менее ими любимые. Вино категорически воспрещалось, хотя бы и Кагор.

Да и не нужно оно было им – и без того эмоции хлестали через край. Ведь им было всего шестнадцать… Мир для них, казалось, был пропитан мечтательностью, весёлым оптимизмом, и им от всего-всего хотелось смеяться, без причины, с поводом и без повода, да так безудержно, до слёз, до изнеможения. Вот даже чуть пальчиком пошевели, или от изумления округли глаза, или сострой серьёзную рожицу, водрузив очки на нос, и, –  всё! Очередная волна взрывов смеха, едва умолкнув,  вновь всколыхнёт пространство квартиры, да так, что соседи, заинтригованные длинными резонирующими звуками завораживающего смеха, при встрече с Олей, непременно спросят её:

       –  Оленька, а что же у вас за веселье было накануне? Что за событие вы отмечали?

       –  Да так, были посиделки. Разве нельзя?

       –  Да нет, мы тоже были молодыми, и тоже собирались на посиделки.

       Да и Олиному папе такие часы веселья импонировали. Нет, больше! Он любил их ночные бдения, довольно усмехаясь в усы. И сама Оля ничуть не тревожилась, испытывая полноту свободы духа. Она знала из бабушкиных рассказов, – какой весёлый и озорной был он сам в юности. Она любила его безоглядно за чуткое понимание и солидарность, впрочем, как и саму бабушку. Их тройственный союз Оля называла союзом мушкетёров с их девизом: «Один за всех и все за одного!»

       В ту пору книги романов  Дюма были дефицитом. Но их читали практически все, передавая по очереди из рук в руки. И не важно, что в чтении этих романов «сгорали» ночи, а важно то, что читать эти романы было интересно, причём, не только Дюма. Чтение иностранной литературы не входило в планы пропаганды и воспитания среди  представителей детско-юношеского населения страны в аспекте развития социалистической культуры. Но как самим представителям, так и остальному населению соцстраны было это  безразлично. Интриговал и завораживал сам факт труднодоступности именно этой литературы. Раз это носит ярлык дефицита, значит, это что-то из ряда нечто ценного. И стремились читать, и  читали! Читающие, конечно. К сожалению, были и другие. Ведь пивные были на каждом перекрёстке, на каждом углу: «пей – не хочу!» А в магазинах, что-что, а спиртное было повсюду, и всегда отпускалось вне очереди.

       Едва утолив голод, разгорячённые от еды и чая, девчата, не переставая смеяться, болтая без умолку. О чём? Да о чём угодно! О тех же стилягах, возомнивших себя Донжуанами; о мальчишках вообще, о  преподавателях и их предметах, о книгах, прочитанных и не прочитанных… Стоп! О чём же ещё? На какое-то мгновение подружки было приумолкли.

       –  Так о чём это мы, девчата?

       –  А давайте поговорим о Святках! Ведь скоро Святки, – гадания всякие. Мама рассказывала…

       –  Какие, например?

       –  Ну, разные…

       –  Что они разные, – это понятно. Но, какие, конкретно?

       –  Ну, например.  Вот, вспомнила! –  И пампушка Лидочка принялась рассказывать об эпизоде, услышанном от мамы.

       – Мамина бабушка никак не могла выйти замуж. То ли бедность, то ли просто невезение были причиной – трудно сказать. Во всяком случае, мама об этом не знает. И вот бабушкины подружки, или кто-то из старших в её окружении,  посоветовали ей в ночь перед Рождеством, загадывая сокровенные желания,  бросить в прорубь новые черевички, или ботинки. После этого, якобы, непременно, исполнятся все желания, и явится во сне суженый. Она в течении трёх лет подряд бросала новую обувку в пруд. И все три года ей приходилось ходить в старой изношенной обуви. А ведь она была девицей и, конечно же, стыдилась показываться на людях, особенно в дни праздников.

       –  Так долго?! И что же, ей никто не снился!?  Ну, хоть, какие-то сны снились?

       –  Снились. Только снились ей: она сама, да  её переживания. Ей снилось то, как ей жалко было очередную пару новёхонькой обуви, и она нередко просыпалась от плача.

       –  Жалко её… Она, что, была такая наивная? И что же дальше? Ведь, судя по тому, что появилась на свет ты, она всё же вышла замуж? Как это случилось?

       –  Да не торопи ты меня, – ведь я ещё не всё рассказала! А дальше… Дальше – она решила больше не проводить этот обряд. Да, к тому же, ей уже не в чем было выходить в люди. В старину-то большей частью люди  были чрезмерно бережливыми, а родители строгими. Ну, и бабушка боялась, что родители разгневаются на неё. Вот и решила она прекратить заниматься безнадёжными обрядами, не приносящими пользу. И когда ей на восемнадцатилетие подарили новые сафьяновые алого цвета сапожки, она, сама, алея от радостного ощущения новизны нарядов (юбок, кофточек  и шубейки с яркой шалью), пошла на вечёрку. На неё сразу же обратили внимание парни, и за одного из них она вышла замуж. Да ещё и по любви, что было в ту пору большой редкостью.

       –  А вот папина бабушка – моя прабабка, –  рассказывала, что они бросали в прорубь венки из комнатных цветов, –  затараторила от нетерпения  Зойка, вечно спешившая что-то, да непременно, рассказать об очередном случае, счёта которым она и сама не знала.

       –  И, что? Ведь их венки  могли тут же утонуть подо льдом! Как глупо.

       –  Да нет! Не спеши. Ты, наверное, не знаешь, что между толщей льда и поверхностью воды есть воздушное пространство. И если за какую-то прорубь, расположенную ниже зацепится плывущий венок, или его отловят кто-нибудь из парней или бобылей, то там или за того человека девице и предстояло выйти замуж.

       –  А как она сама-то могла  узнать об этом? Мне кажется – это не реально.

       –  Ну, уж этого я не знаю – по-всякому было. Только прабабушка рассказывала, что ниже по течению рыболовецкая артель высадила мордушки. Это, как сачки, только совсем другой формы, и крепились они верёвками к колам, наверное, забитым на берегу, а может быть и во льду.

       И вот, один из парней, обнаружив венок в своей снасти, отправился с ним вверх по реке. И в первой же деревне, на местных святочных посиделках, нашёл свою суженую. Вернее, она призналась, что это её венок, а подружки подтвердили, наверное, не без зависти, –  парень-то оказался красивым. Да и невеста была красавица. Это была прабабушкина подружка.

            –  А как вышла замуж твоя прабабушка?

            –  Прабабушка вообще не гадала. Её семья была  верующая, и в их семье это не приветствовалось. Но ей повезло. Какой-то там полк уланов переводили с одного уездного местечка в другой. А через их деревню проходил почтовый тракт. Ну и эти уланы вынуждены были остановиться на ночлег. А деревня была большая, и староста без труда помог начальнику  расквартировать всех уланов. Ну и один из полковых младших офицеров был устроен в доме родителей прабабушки. Он только взглянул на неё и тут же понял, что без неё он не покинет деревню. Офицерам по уставу положено было  жениться, чтобы они исправно служили, будучи привязанные к семьям. Начальство разрешило ему помолвку. А вскоре они с прабабушкой и поженились, и он отвёз её в один из сибирских городов. Они много раз переезжали, и, в конце концов, попали в наш город, тогда ещё шахтёрское поселение с военным гарнизоном.

            Были рассказаны и другие истории, связанных с гаданиями различных способов, как со счастливым исходом, так и  роковым.

            –  Лиз, а ты нам о чём-нибудь расскажешь?

            –  Своих бабушек и, тем более, прабабушек я не знаю. Я росла у папиной сестры. Папаша женился после смерти мамы. Завёл кучу детей…

            –  Ой, Лиз, прости, прости нас.

            –  Да ничего, я уже давно смирилась со своей судьбой. Да и тётя Ульяна во мне души не чаяла. Она мне как мать родная. Да и зову я её, уже давно, мамой Ульяной.

            –  Лиз, если тебе трудно что-то вспоминать, ты можешь не напрягаться. Мы понимаем. Ты прости нас, дур…

            –  Да что, вы! И я кое-что вам расскажу. Когда я была в пионерлагере, мы,  втайне от пионервожатых,  перед сном всегда о чём-нибудь рассказывали по кругу, нередко сочиняя небылицы. И как-то одна из девчонок рассказывала – как можно узнать, кто будет твоим женихом.

         Тут Любава, самая любопытная из подруг, и самая нетерпеливая, отрицательно качнув головой, скептически заявила:

            –  И вы можете во всё  это верить?! Чушь, это, одни россказни!

            –  Замри, Любава! Дай послушать! Ты здесь не одна.

            –  Пусть, конечно, рассказывает, – просто я не верю во всю эту чепуху…

            –  Тебя никто не заставляет верить, только замолкни! Мы хотим послушать. В конце концов, оставь свои эскапады, – они здесь неуместны. Дядя Коля услышит и подумает о нас плохо. И не обижайся.

            –  Да, ладно, уж… Я ещё раз, и больше не буду… –  Любава, растянула в саркастической улыбке губы так, что обнажились на все тридцать два зуба, вытаращив сияющие голубизной глаза, якобы полные сожаления от своей дерзости.

            –  О, простите, – я, вся, - сама  кротость…

            –  Лиз, рассказывай, не обращай на неё внимания.

            –  Да мне, как-то, всё равно, верит она или нет.

            –  Ну и как можно узнать, кто будет женихом? Что рассказала эта девочка вам?

            –  Она рассказывала, как её мама последовала примеру своей тётки, которой после гадания выпала счастливая доля. И мамина мама  всё  сделала так же, как и её тётка…

            –  О, только не говори, что её маме тоже повезло, как и маминой  тётке!

Вы ведь знаете, что готовых рецептов счастливого замужества  в жизни не существует…

            –  Любка, заткнись, наконец! Надоела уже со своими неуместными репликами. В следующий раз никуда не возьмём тебя с собой.

           Не обращая внимания на перепалку, Лиза продолжила свой рассказ.

           –  Понятно, что готовых рецептов счастливой жизни нет. Никто и не спорит. Но ведь все предания о судьбах, о которых нам кто-то рассказывает, случались с отдельными людьми, а не со всеми подряд. И незачем тебе, Любава, буксовать. Согласись, нелепо!? Ну, а если повыпендриваться захотелось, так, – не перед кем. Мальчишек здесь нет. Да и публики маловато. Могут не дооценить.  Так что, не стоит умничать.

           –  Лиз, да ну её!  Не обращай внимания, рассказывай, пожалуйста.

           –  Так вот, девчонки, я не об истории расскажу, а о самом  обряде, о  котором рассказывала девочка. Значит, так. При совершении этого обряда нужно выполнить следующие условия. Снять всё с себя и надеть чистую отутюженную сорочку, то есть  ночнушку. Не должно быть никаких украшений и заколок.  Волосы, гладко расчесав, следует разделить пробором. Устроившись за столом, приставить к стенке зеркало, как следует, укрепив его. Поставить две свечи по бокам и одну посередине между большим зеркалом и другим поменьше. За пару минут до наступления двенадцати часов с помощью другого зеркала, расположенного тыльной стороной  к гадающей, необходимо сфокусировать отражение в большом зеркале так, чтобы образовалось   двенадцать коридоров. Их может оказаться сколько угодно, но установить нужно только двенадцать. На этом же столе должны стоять часы со звуковым сигналом. Для выполнения обряда может подойти и простой будильник, или настенные часы с боем.

           Тут Лиза обвела притихших девчонок загадочным взглядом, немного помолчала, и, зачем-то прокашлявшись, продолжала отчего-то чуть охрипшим голосом.

           –  Сначала в самом дальнем зеркальном коридоре появится тёмная точка в слабых отблесках жёлтого венцеобразного овала, напоминающего  очертаниями  огонёк свечи. Следует ждать  нарастания этой точки. Наконец, точка перерастёт в пятно. Пятно будет растягиваться, меняя свои очертания. Эти очертания   должны принять облик человека – будущего жениха гадающей. Облик будет настолько  ясно видимым, что девушка может увидеть, либо улыбку на его лице (это значит, что она увидит жениха), либо суровое жёсткое выражение взгляда (это значит, что она увидит врага). Гадание вполне может дать нежелаемый   результат, – то есть может появиться очертание облика врага гадающей. И это  тоже судьба, вернее изломы судьбы, когда кто-то «некто» вторгнется в жизнь гадающей и станет мужем, но не по любви, а как роковой мужчина, который может ввергнуть несчастную девушку в водоворот несчастий. А уж на время или навсегда – это неизвестно. – Лиза посмотрела на притихших подруг загадочным взглядом, и,  приподняв указательный палец  вверх, назидательным тоном добавила:

           –  Да, и ещё! Ни в коем случае нельзя допускать того, чтобы этот образ достиг первого коридора, то есть того коридора, который близок к гадающей девушке! В противном случае может случиться так, что отражённое существо может ударить по щеке гадающую девушку и у неё, в лучшем случае, на всю жизнь останется красное,  похожее на родимое, пятно. Кроме зрительных галлюцинаций, возможны и слуховые восприятия – например: стук приближающихся шагов. Гадающая девушка может чётко услышать шаги приближающегося существа. Поэтому особенно важно  не допустить появления этого очертания в переднем коридоре, ибо его облик превратится в бесовский, и может произойти непоправимое. Худшее, что может случиться, это смертельный исход от удара.

–  О, ужас! Неужели это возможно?!

          –  Ой, девчонки, как страшно! Я бы ни за что не осмелилась на такое!

          –  И я… тоже…

          –  Да, слабые у вас нервишки…  Я же говорила вам, что все эти россказни не более, чем плод больного воображения.

          –  Слушай, Люб, заткнись! А?!

          –  Девчонки, не сходите с ума! Вы что, на пень наскочили?!

          –  «А ларчик просто открывался…» – уже давным-давно домой пора! Ну, что, по домам?

          –  Ой, Оль, извини, мы, кажется, обнаглели…

          –  Да, что уж?  Вы как добираться-то думаете?

          –  А мы к Лидке. У неё не спальня, – целые хоромы. Да и предки нормальные, как твой отец. Не первый раз нас оставляли переночевать у себя.

          –  Подождите, я папу попрошу проводить вас.

          –  Мы одеваемся, давай…

          Олин папа вызвал такси и поехал с девушками сам, чтобы препроводить их родителям Лиды, благо, что они проживали в том же районе.

             То, что рассказала Лиза, захватила Олино воображение.  Это было интригующим и заманчивым.  Мысленно Оля вновь и вновь представляла себе этот обряд. Мысли не покидали её. Возникало множество вопросов.

         –  А вдруг это реально? Вдруг, в самом деле, можно увидеть того, кто предназначен тебе судьбой? А может быть, я увижу его.… Это  было бы здорово! Неужели есть какой-то другой мир, который нами не видим, но существует? Ведь так много рассказывают сами взрослые о таких таинственных вещах, пишут о йогах, о каких-то ламах. Да, и в Новокузнецке живёт дед. Он, люди говорят, – ясновидец. Представьте, девочки, – он лечит всех водой, травами, маслами, мазями, бальзамами, заговорёнными им!  И ещё  сном или гипнозом.

 –  И этот дед вылечил Костю Нарежного, и он теперь забыл про костыли, да ещё и первый в школе по лыжам? 

           Да и гипнотизёры приезжают к нам, в Прокопьевск, и такие фортели выкидывают, что невольно поверишь. Вот, откуда им было знать, что у Лидочки в кармане пальто были две мандаринки, которые она не съела, а оставила для своей младшей сестрёнки Надюшки? Она от самой кассы и до начала представления была с нами: Зоей, Лизой, Лидочкой и Витей. Мы не отлучались друг от друга. И откуда гипнотизёр мог знать, что у Лиды есть сестрёнка шести лет, и что у неё сердечная недостаточность? Ведь он накануне представления приехал в наш город.

           Оля рисовала в своём воображении картину за картиной, как она будет проводить этот обряд. Это было заманчивым, тем более, мама будет на ночном дежурстве, а папа с сестрёнкой собираются поехать к бабушке.

 Заранее подготовившись к воплощению ритуала гадания, Ольга с нетерпением ожидала этого мгновения. И оно, наконец, наступило. В длинной ночной сорочке, с распущенными волосами, Ольга скользнула на кухню. Едва дотянувшись до открытой форточки, Оля прикрыла её, чтобы потоком воздуха не задуло свечи. Устроившись перед обеденным столом, она прислонила к стене большое зеркало, снятое со стены прихожей. С лихорадочным волнением, ощущая непроизвольную дрожь в кистях рук, она зажгла три свечи, установленные в низких подсвечниках, и расставила их  по сторонам зеркала и прямо перед ним, посередине. Взяв второе зеркало поменьше, принялась с его помощью фокусировать отражение  двенадцати коридоров. Волнение перерастало в страх. Дрожь пронизывала и руки, и тело, проникая в самую глубь всего её существа.

          –  Может быть, оставить эту затею? Так страшно…

          Но вместе со страхом и нарастающей дрожью нарастало и любопытство, становясь жгучим, отчего пылали щёки, уши, шея. В голове звенело – ей казалось, что она оглохла, что ничего не слышит. Да и перед глазами расплывались круги, отчего казалось, что в глазах потемнело. Напрягая зрение, Ольга, сбиваясь со счёта, пыталась сфокусировать отражение двенадцати  коридоров. Но их становилось – то больше, то меньше. От напряжения звон в ушах усилился, отчего появилась тяжесть в голове. С нарастающим страхом, ожидая звона часов, она, превозмогая усилия, все же установила зеркало так, что появилось отражение двенадцати коридоров. Но пока она  их фокусировала, вместо точки появился овальный жёлто-лилово-зеленоватый венец. Постепенно разрастаясь, он  множился, алел. Дрожа и пылая от страха, Оля с нетерпением ожидала звона часов.

           –  Дзинь! Дзинь! Дзинь…

           Когда умолк двенадцатый удар, после каждого из которых она вздрагивала, словно от ударов в сердце, пламя свечи и его отблески множеством разноцветных венцов запылали густым малиновым светом с багровым оттенком по краям.

           –  Наверное, сейчас появится тот, кого я смогу увидеть… – мелькнула мысль.

           Но светящиеся очертания пока не превращались  в чей бы то ни было облик. И вдруг Ольга услышала шаги. Шаги были медленными и тяжёлыми. Звуки, издаваемые ими, нарастали. Казалось, они звучали отовсюду: сверху, снизу, по бокам, изнутри её трепещущего от накала страха, ещё такого  детского, ничем не защищённого сердечка, толчки которого, усиливаясь и ускоряясь, болезненно подступали к горлу. Во рту пересохло. Пылали голова, сердце, всё тело. Шаги становились отчётливей, ближе, громче. И их звуки, и страх, и боль в висках достигли апогея. Всё её существо превратилось в тугой узел нервов, готовых вот-вот взорваться от чрезмерного напряжения.

           Внезапный порыв сквозняка с дребезжащим стуком, словно выстрел, рванул форточку. Пламя свечей заплясало от порывов холодного воздуха. Большое зеркало скользнуло по столу, сбив ярко полыхающие свечи, выбив из рук потрясённой  девочки другое зеркало.

            –  А-аа!

           И свой испуганный крик, и взволнованный голос матери Ольга осознала одновременно.

           –  Оль, что здесь происходит!?

           Трясущимися руками девушка лихорадочно поспешила загасить опрокинутые, но всё ещё пылающие свечи, не чувствуя их обжигающего прикосновения.

           –  Мамочка! Прости! Прости, прости… – и, с трудом проглотив тяжёлый комок в сухом горле, просипела слабеющим голосом:

           –  Я…  гадала.  Я больше никогда не буду гадать.  – И, едва придя в себя, изумлённо спросила:

           –  А... ты же должна была прийти утром...

           –  Меня с работы отпустили, давление поднялось...