Тимофей Саньков. ОТДАТЬ СЕРДЦЕ...

Шут спасает медсестру
Я заблудился в тысячах переулков послевоенного города. Некоторые переулки были вполне себе переулочными, а некоторые появились среди нагромождений убитого камня, сгоревшего транспорта и полуразвалившихся домов. Блуждать по этому лабиринту - одно удовольствие. Можно найти много всякой интересной всячины: сломанные часы, обрывки бумаги, куски ткани, какие-то электронные устройства, или их останки. Нужно только внимательно смотреть под ноги. Мне это не тяжело. Я маленький-119 сантиметров. И я шут - если я делаю что-то забавное: жонглирую, стою на голове, или выстукиваю гротескные марши на моём барабане, люди меня замечают. Они улыбаются, тычут пальцами, аплодируют, иногда даже пару монет бросают. А если я просто иду по лабиринту, смотря под ноги - меня не существует. Я - тень, пережиток довоенного времени. Пройдёт ещё немного времени, и начнут создавать профсоюзы шутов. А через пару лет мы будем устраивать забастовки, требуя повышения зарплаты и более выгодных условий кредитования на жильё. Мир катится коту под хвост. Шут должен помогать, веселить и радовать просто так, потому что он шут. Если зрители сочтут нужным - вознаградят. Но я лучше умру от голода, лихорадки или рук послевоенных коршунов, которые рыскают ночью по улицам, чем начну требовать награду за свой труд.
Мой великий учитель, шут над шутами, мастер своего дела, великий Однорукий Арт сказал мне как-то: "Малыш... Если шут начинает требовать плату за своё шутовское ремесло, он из шута превращается в предпринимателя. Я ничего не имею против них. Но если бы мне сейчас предоставили выбор между шутом и предпринимателем - я бы остался шутом, потому что шут-это я". Однорукий Арт погиб семь лет назад от рук ночных коршунов, пускающихся по вечернему лабиринту в поисках наживы. Тем вечером их наживой стал Арт. Сначала они издевались над ним из-за его божественного роста в 124см, а потом задушили и отнесли в музей диковинные штучек. Там им дали за него 30 монет. Меня не было той ночью в лабиринте, и я не видел всего этого. Я просто знаю.
Арт умер, а его слова остались. Они запали воем сирены в мои уши и наступательным маршем в мой барабан. Они обволокли моё маленькое сердце и позволили ему мариноваться в них бесконечное количество времени. Сейчас мне кажется, что у меня большое сердце, как у обычного человека, несмотря на мой рост. Я не знаю, какие именно коршуны его убили - вечером в лабиринте их сотни тысяч. Но я им благодарен, ведь теперь Арт, вернее маленькая часть его необъятной доброты и мудрости живёт во мне.
Путешествие по лабиринту всегда очень интересное. Главное, убраться с улиц к сумерках. Кроме поиска интересных штуковин можно ещё изучать людей. Я маленький, меня не видно. И я могу ловить на удочку, как заядлый рыбак, эмоции и чувства людей, когда те думают, что их эмоциям и чувствам ничего не грозит.
Вот, например, эта дама... ООО... В голове у нее жуткий бардак и оргия. Не знаю, где ее муж и какие у нее с ним отношения… Судя по всему он думает, что его жена ушла к подруге Марте на стаканчик джина с тоником. А на самом деле она торопится к любовнику Серхио на жаркий секс и потом, пожалуй ,повторить. Этот Серхио – испанец в самом расцвете сил. Даме уже не терпится. Под ее несметными юбками пылает вулкан, готовый вот-вот сорваться и сжечь все вокруг потоками жаркой любви. Она идет по улице, пытаясь выглядеть представительно и спокойно. Простые люди смотрят на нее и думают, что это всего - лишь приличная дама, которая перед выходом из дома поцеловала мужа, а сейчас направляется к подруге Марте на стаканчик джина с тоником. А я знаю, что в голове у нее не муж пьет кофе за кухонным столом в окружении двоих детишек, а жаркий Серхио целует ее грудь, запускает руку под юбку и заставляет ее стонать и верещать как животное своими страстными испанскими пальцами. Не говоря уже о его члене, который следом за рукой последует под ее несметные юбки. От того, что я вижу и чувствую в ней, у меня по коже бегут мурашки, а в штанах шевелится тот самый орган, который я могу выпустить на свободу только ,когда сопровождающая меня дама изрядно напьется.
А вот этот паренек направляется к мосту. Скоро паренька не будет. Его отец, вероятно, погиб на войне. Мать... Мать убил в пьяном угаре отчим. Тереза, одноклассница, сказала парню, что даже ради возрождения человечества она с ним не будет. И парень решил умереть. Мне страшно заглядывать в его мысли и чувствовать то, что чувствует он, но я не могу удержаться. Таких, как я, всегда притягивает мрак и несчастье. Много веселья в жизни – так же плохо, как и переизбыток грусти. Я смешу людей, но мне нужно пополнять где -то запасы мрака моей души. А тот факт, что я карлик, уже давно перестал меня поддерживать. Поэтому я наслаждаюсь тем отчаяньем и жалостью к самому себе, которыми наполнен паренек. Для меня это, как глоток свежего воздуха для утопающего, как инъекция морфия для наркомана. Я не лишаю парня желания убить себя, я просто смотрю внутрь него и наслаждаюсь видом. Без вот таких вот самоубийц не существовало бы весельчаков. Веселье может истощить и убить не хуже голода или войны. Нам нужно его уравновешивать. Поэтому спасибо ему, спасибо этому маленькому самоубийце. Но это знаем только я и он. А для толпы он всего лишь подросток, который идёт к реке глушить мальков камнями или гонять кошек , с такими же, как он. Я мог бы его остановить. Но не буду. Шуты не спасатели. Шуты-весельчаки. И его жизнь-не моё дело.
А вот настроение этого мужичка со странными усиками и букетом цветов понятно всем. Он влюблен, он счастлив, он спешит и опаздывает, несмотря на спешку. Возможно, через пару дней или пару лет я его встречу на улице таким же, как предыдущий паренек, и наслажусь его печалью. Но сейчас его радость доводит меня до тошноты. Как бедняк ненавидит богача, как голодный ненавидит сытого, а народ ненавидит политиков, я ненавидел его. Счастье этого мужичка ранило меня в самое сердце, вороша недавнюю рану, нанесенную не так давно, как хотелось бы, сестрой Дорой.
Я иду по лабиринту дальше, изредка поглядывая на людей, и набивая карманы всякой всячиной, пока не спотыкаюсь обо что-то странное. Перелетев через это странное, аки душа праведника через Стикс, я оглянулся и обомлел. На земле посреди лабиринта лежала она. Та, о ком я грезил столько ночей. Та, в мыслях о ком я перепачкал тысячи простыней. Та, из-за кого я возненавидел того счастливого мужичка со странными усиками. Та самая, кто своими словами вгоняла мне нож под ребро, улыбаясь так, будто бы целует меня. Дора лежала посреди лабиринта.
Дора - медсестра в госпитале. Я сотни раз выступал у них, чтобы приободрить пациентов, и каждый раз заглядывался на сестру Доротею. Высокая, стройная, с длинными чёрными волосами и пышной грудью, она стала памятником моим мечтам и желаниям. Я мечтал о том, что мы окажемся с ней в огромной постели, и я буду обнюхивать, облизывать и обцеловывать её всю, ползая по ней, словно ящер. А она бы хихикала и постанывала. Но в реальности сестра Дора меня не замечала. Она видела карлика-шута, веселящего пациентов и персонал, и переставала его видеть, как только заканчивалось представление. Но меня она не замечала ни во время, ни после того, как я прятал своё призвание в небольшой кожаный саквояж. Много раз я силился подойти к ней и сказать: “Вот он я, смотри! Я твое счастье, я твое наслаждение, я твое будущее!" и однажды я решился. "Ты моё будущее?!,-хохотнула она,- тогда убей меня прямо сейчас, что бы у меня его не было". После этого она ушла. Её ждали пациенты, повеселевшие после моего шоу. Румяные и радостные, они взахлеб рассказывали сестре Доре о свои эмоциях и впечатлениях, а она слушала их не ушами, но кивками головой. Только я понимал это... В тот момент мне стало особенно горько. Я не хотел вглядываться в нее, не хотел узнавать, что она чувствует, но не смог удержаться. Лучше бы я тогда этого не делал…
Мысли сестры Доры были мрачны. Но не так мрачны, как мысли паренька-самоубийцы. Он был мрачен и печален. А сестра Дора была мрачна и зла. Она пылала от ярости и не могла найти себе места. Хотя в реальном мире она просто заткнула уши стетоскопом, делая вид, что слушает пациентов. “Да как этот недоросток посмел заговорить со мной, - мысленно возмущалась она. – Ненавижу карликов! Это самые уродливые существа в мире. Будь моя воля – я бы собрала их всех в лагерях и потравила газом. Мерзкие, мерзкие, мерзкие создания”. Мне хотелось плакать, а каждое “мерзкие” в ее мыслях било меня кувалдой по голове. Я поспешил собрать свое шоу, свернуть его, скомкать и спрятать в своем саквояже, и сбежать оттуда…

Мне было очень горько. Но я справился. Если шут не может справиться с горечью - он всего лишь жалкое подобие шута. Я продолжал веселить людей, продолжал открывать и закрывать мой маленький кожаный саквояж и продолжал говорить правду сестре Доре. Каждый раз, приходя к ним, я придумывал новое сравнение для неё. И каждый раз она сбегала, предложив мне убить её. И с каждым разом ее мысли наливались все большей ненавистью ко мне и вообще ко всем существующим карликам.
И вот сейчас сестра Дора лежит посреди лабиринта разбитых улиц и истекает кровью. А я могу её спасти! Я могу отнести её в больницу. Но для этого мне придётся бросить здесь свой саквояж с моим шутовством. А если я его здесь брошу - уже не найду. Зато, может, найду для себя сестру Дору. Я люблю её. Люблю больше, чем сой маленький чёрный саквояжик, который путешествует со мной по всему миру вот уже 15 лет. В нем мое шоу, в нем мой барабан, в нем весь я. Но ведь если я спасу сестру Дору – родится новый я… Мы будем жить вместе в маленьком домике и нянчить двоих или троих детишек, таких же красивых, как Дора, и с такими же талантами, как у меня. Так что саквояж меня простит – он ведь мой самый лучший и самый верный друг. Он знает, что без Доры моё чересчур большое сердце уничтожит мое маленькое тело.
Мне тяжело. Тяжело идти без моего саквояжа, тяжело оставлять его за спиной. И сестра Дора раза в два больше меня. Мне тяжело её нести. Но хоть ползком, но я доставлю её в больницу. И доставлю все ещё живой. Иначе жертва моего саквояжа будет напрасна.
Врач в больнице носится вокруг неё, как угорелый. Он её знает, они вместе работали, вместе оперировали, вместе ели, вместе спали, любили друг друга. Я вижу это по его глазам, слезам, и по выражению растерянности на его лице. Он врач, хирург, но он не знает, что делать. Дора ранена, и врач ранен, ведь они - две части одного человека. Сейчас я вижу, что Доре я не был нужен. Я был для неё всего лишь противным карликом, который пожелал добраться на крыльях до солнца. Но когда карлик пришёл к мастеру по крыльям - тот послал его куда подальше, заявив, что он делает крылья только для одного человека. Более того, карлик столкнул ее с реальным миром, где на самом деле существуют страшные маленькие люди, и это пугало ее…
Я с трудом залажу на каталку, на которую врач положил Дору. Устроившись у неё на животе, я увидел ужасное - на сердце зияла дыра. Большая и страшная. Может для обычного человека она и маленькая, но для маленького шута она огромна.
-Док, смотри сюда!
-Я видел,- Док рыдает.
-ты спасешь её?
-Новое сердце её спасёт...
-Возьми моё! - я загорелся от мысли, что могу помочь.
-Твое слишком маленькое. Ты же гном...
-Док, у нас нет времени. Она умирает! Поверь мне, моего сердца хватит! Бери его.
У дока тряслись руки, но он приступил к операции. Я чувствовал, как он режет, чувствовал боль. И с этим чувством боли и радости, что спасу любимую Дору я умер.
Сестра Дора проснулась в палате одна. Грустный Док вышел куда-то, а тело шута уже увезли. Неизвестно, сколько прошло времени, но Дора ожила. Она жмурилась, оглядывала комнату, и не могла понять, кто она. Только грустный Док может ей все разъяснить. А он уже идёт по коридору, подходит к двери.
-Дора, милая! - радость в его голосе не знает границ,- ты жива!!
-Я помню, как нож вошёл в моё сердце. И я все ещё жива... Что произошло?
-Тот карлик, который выступал у нас, он отдал тебе своё! Боже, Дора, я ему благодарен, я рыдать готов над его могилой!
-Карлик? - глаза Доры наполнились ужасом.
-Да, тот карлик-шут. Представляешь, его сердце подошло тебе, несмотря на рост!-Док прыгал по палате, не в силах остановится.-Дора, милая, тебе надо поесть. Я сейчас вернусь. - Док пулей вылетел из палаты.
Дора лежала в ужасе. Тот жуткий карлик, пожиравший её похотливым взглядом, мысленно запускавший свои ужасные руки ей в брюки, этот клоун, исчадие ада и карликовый сын сатаны, отдал ей своё сердце? Это чудовище, которое только и делало, что оскорбляло своим видом ее взгляд и портило настроение. Любимец пациентов, пария, который радовал других людей тем, что они не такие, как он? Дора в бешенстве поднялась с кровати. Ей было тяжело, тяжело без помощи, тяжело вставать. "Не бывать этому"- думала она.
Когда повеселевший Док вернулся с тарелкой бульона - бульон оказался на полу, как и осколки тарелки. Они плавали в бульоне вокруг перевёрнутого стула, стоящего посреди комнаты. А на одной из ножек стула висела сестра Дора. Она хорошо прицелилась, несмотря на боль и слабость, и бросилась на ножку стула своим новым, слишком большим для карликового, слишком шутовским и уродливым для прекрасной медсестры, сердцем.