Марианна Гончарова (1957-2022)

Кот водоплавающий, который хмыкал

Какая странная, на чужой взгляд, наша семья. Мы просто восхитительные дураки, чем очень гордимся. И все это знают. А зачем иначе все как один волокут к нам всяких животных, брошенных или лишних, или найденных где-то? По миру о нас пошла такая слава, что теперь животные даже без помощи человека находят к нам дорогу. Приходят, прилетают, приползают и рвутся прямо в дом, даже не здороваясь, уверенно полагая, что именно здесь они найдут приют, еду и хорошего собеседника. И мы от них никогда не отворачиваемся. Дело в том, что наш папа всегда мечтал иметь коня. Иногда он, глядя на коня в журнале на фотографии или по телевизору в мультике про трёх богатырей, или пропустив рюмочку-другую в тёплой компании, вдруг вздыхал тяжко и говорил: "Как я мечтаю иметь коня… Вот был бы у меня ко-о-онь, ох, тогда бы я…". И поскольку коня нам держать абсолютно негде, мы, пытаясь компенсировать нашему папе отсутствие коня, забиваем дом всяким симпатичным зверьём, чтоб хоть как-то скрасить его кручину богатырскую.
Однажды пограничники с соседней заставы поздно вечером привезли двухнедельного щенка-сиротку. Мы по очереди вставали к нему ночью, а я так вообще спала свесив голову вниз, чтобы Чак - мы его так назвали, - который устроился на коврике рядом с моей кроватью, мог меня видеть в любое время и не чувствовал себя брошенным и одиноким.
Потом дочка Лина в кулачке принесла слепого котёнка, завёрнутого в лист лопуха, – вот это была морока. Кормили его молоком из пипетки аптечной, выхаживали младенчика, ждали, когда глазки откроет. И сколько радости было, когда однажды утром дети заорали – прозрел! прозрел! Чак помогал в воспитании котёнка активно, грел его по ночам, кот так и спал всю свою жизнь у Чака на животе, зарываясь в длинную шерсть. То есть кошка. Лайма. Котят приносила два раза в год. А если везло, в урожайные годы, даже четыре или пять. И всех Лайминых детей приходилось пристраивать в хорошие руки, попутно прослеживая их судьбу и отнимая у тех, кто плохо с ними обращался.
Даня, сын мой, как-то всю зиму воспитывал двух жуков – Шварценеггера-отца и Шварценеггера-джуниора. Они от изумления и постоянного тепла даже не уснули, не говоря о летальном исходе, очень резво возились в своём аквариуме, что-то жизнерадостно закапывая и припрятывая, словом, вели здоровый, совсем не зимний образ жизни и к весне дали потомство, потому что Даня – его надо знать – заботился о них, как о последних жуках, существующих на планете. А в мае выпустил всё, что получилось. Потом, когда у деда на даче личинки каких-то жуков погрызли всю клубнику, сирень и луковицы тюльпанов, Даня очень сожалел о том, что пригрел этот вредительский вид на своей щуплой подростковой груди. И тогда он, чтобы утешить нас и дедушку, принёс домой семью белых крыс – мистера и миссис Грызли, которых выселили из дома его одноклассницы за изобретательность и шкодливость. Как я уговаривала Даню отнести их туда, где взял, – нет, там их уже назад категорически не брали, мотивируя отказ сомнительным "взял так взял". И тогда переполнилась моя чаша терпения, я заявила: "Или я, или эти Грызли с из голыми хвостами!" И вышла на улицу с зонтиком. Потому что шёл дождь. Так я и стояла немым укором перед нашими окнами. А из окна на меня со слезами на глазах смотрел мой сын, нежно прижимая к сердцу крысиную парочку. Потом он, конечно, спустился ко мне во двор и признался, что не может сделать выбор, кто ему дороже, я или крысы. Мол, я без него ещё смогу протянуть – хоть в тоске и печали, но просуществовать смогу, а вот крысы – точно погибнут. Потому что он за них в ответе. А крысы в это время нежно теребили своими розовыми, абсолютно человечьими ручками воротник Даниной рубашки, с укором на меня поглядывая хитрыми бесстыжими глазками. Так они и остались у нас жить, и жили долго и счастливо. А умерли, между прочим, в один день. Потому что переели – не надо было у попугаев корм воровать и заедать его редкими цветами из вазонов – как будто их не кормили. Мы, конечно, очень себя винили. Недоглядели. И тосковали – крысы оказались обаятельные и умные. Только вот дома у нас каждый день была невероятная суета: Чак очень не любил мистера и миссис Грызли, кошка, наоборот, их любила и заодно любила наших попугаев, причём любовь эта носила чисто гастрономический характер. Крысы, в свою очередь, норовили съесть всё, начиная с обоев на стенах, Даниного пластилина и заканчивая яркими хвостами попугаев. Попугаи же обожали прогуливаться по полу, кланяясь и вальсируя, провоцируя тем самым охотничьи инстинкты и кошки, и собаки, и семейства Грызли. А в целях самообороны больно щипались и клевали. Иногда могли попасть и в глаз. И когда нам надо было уйти из дому, мы сначала отлавливали, а потом распихивали всю эту братию по разным комнатам, углам и клеткам. Чтоб они друг на друга не охотились и не ели что ни попадя.
Да, можно тут и о больной хомячке с травмированной психикой – в одной семье воем пылесоса её довели. Её принесли, потому что у нас место тихое, а у хомячки невроз, и мы при ней говорили шёпотом. При громких звуках она начинала пищать и бегать туда-сюда как заведённая. И кусаться больно. Ещё рыбка у нас жила, потом оказалось, что она плотоядная и до двух метров вырастает, мы её в зоопарк отвезли, потому что она нашу кошку покусала. Ну, кошка в аквариум полезла. Потом мы долго ей лапку лечили. Даже уколы антибиотиков пришлось делать.
О тех, кто просто приходит к дому, чтобы мы их покормили, я не говорю. Собаки, коты, красавица-ящерица, два ёжика. А совсем недавно щенок у нас поселился, подобранный дочерью. Щенок породы "щенок-из-под-кустов", крохотный и лизучий. Назвали его Молодёжь.
Ну вот. И не мудрено, что позвонил нам в августе знакомый. Говорит, возьмите кота на воспитание. Хороший, ладный кот. Укомплектованный – шёрстка блестящая, хвост опять же и лапы. Четыре штуки. Есть урчальник. Встроенный. И два букета усов. Форматный такой кот, практически тигр. Живёт на озере. Поезжайте, познакомьтесь, а то зиму он там не переживёт. Дети взвыли:
– Ма-а-а-мочка! Не переживё-о-о-от!
Конечно, мы поехали на это озеро.
Как только подъехали, чёрный огромный толстый кот с громким мявом и воем бросился к нам навстречу. Как будто устал ждать. И вот наконец дождался.
Ох и подозрительный был этот кот с невероятными повадками и способностью есть много и всё. Он лихо вскарабкался по джинсам и свитеру прямо мне на плечо и замурлыкал. Шёрстка у кота оказалась чистой, промытой, блестящей, потом мы поняли почему. И вот, доверившись нам полностью, он продемонстрировал свой главный аттракцион – разогнался, завис на мгновенье над водой, с шумом плюхнулся в озеро и поплыл, высокомерно задрав к небу свои мушкетёрские усы. Поплавал, пошлёпал лапами по воде, подцепил рыбку, поволок её к берегу и аккуратно уложил у моих ног – получите! – положил и сел рядом, прищурив яркие зелёные глаза и не переставая урчать. Под наши удивлённые и восхищённые возгласы прыгнул в воду опять, поплавал медленно, изящно, плавно раздвигая воду лапами, явно наслаждаясь, вылез на берег и присел на ярко-зелёной траве, тщательно отряхивая каждую лапку по очереди и вылизываясь. Он картинно пригладил усы, прогнулся тугим блестящим тельцем и радостно замурлыкал, щурясь на заходящее солнце. Кот предлагал дружить. Мы ему очень понравились. И он из кожи вон лез, чтобы понравиться нам. Но что-то в нём, в этом коте, было не так: как-то легко он нас переигрывал. И вроде морда у него такая добрая, не свирепая совсем, и намерения самые гостеприимные – ластился, мурлыкал, рыбой угостил, но смотрел он на нас несколько свысока и с лёгким презрением. Собственно, выбора у нас не было. Кот всё решил за нас. Он спокойно забрался в машину, улёгся привольно и, тщательно умывшись, терпеливо переждал наши бесполезные препирания с детьми.
Вот так мы и повезли его домой.
– Давайте назовём его каким-нибудь гордым армянским именем, – предложил сын Даня.
– Каким? – подхватила дискуссию дочь Лина.
Заметьте, учитывая странность нашей семьи, – никто не спросил ПОЧЕМУ армянским, а не именем какой-нибудь другой гордой нации. Нет.
– Каким же? – Лина нетерпеливо.
– Давайте назовём его Гамлет.
Кот встрепенулся и перелез к Дане на колени. Гамлет так Гамлет. Теперь у кота было гордое армянское имя.
– Надо будет познакомить его с правилами нашей семьи, – важно заметил папа из-за руля.
Ещё бы! Конечно, познакомим. У нас ведь в семье одно правило – никаких правил. Главное – не обижать ближнего своего и делиться всякой радостью.
Как бы не так! Любезность и ласковость кота будто водой смыло. Оказалось, что смысл жизни его и наш смысл жизни, то есть детей, собаки Чака, попугаев, щенка Молодёжи, паука Еремея – короче, всей нашей семьи, не совпали. Мы все жили, потому что жизнь – игра и праздник. Гамлет жил для того, чтобы есть, спать и копить. Если он не ел, то спал, а если не ел и не спал, значит, занимался накопительством. Время от времени наши с ним пути в доме пересекались – то в прихожей, то на кухне. Кот, не обращая на меня никакого внимания, по обыкновению озабоченно и деловито, как громадный лохматый муравей, волок что-то в зубах и прятал к себе в корзину под матрасик, на котором спал: кость, стянутую из миски Чака, мячик щенка Молодёжи, старую соску-пустышку. А наш Даня клялся, что однажды видел, как кот тащил к себе в угол ёршик для мытья посуды и мои тунисские браслеты ручной работы, таинственно исчезнувшие из шкатулки. С одной стороны это было даже удобно: теперь все пропажи в доме (у нас вечно что-нибудь терялось: ключи, носки, зажигалки, карандаши) можно было свалить на кота. С другой стороны, мы опасались, что кот окажет плохое влияние на остальных членов семьи и научит плохому. При этом заглянуть под матрасик не было никакой возможности – Гамлет отчаянно защищал наворованное добро. И мы все из-за неуёмного любопытства ходили с поцарапанными руками, а собаки со шрамами на носах. А кот бродил по дому, как сторож по территории кондитерской фабрики, по-хозяйски поглядывая, где что плохо лежит, чтоб стянуть это и положить, чтоб лежало хорошо.
Спал Гамлет тяжело, как смертельно уставший пожилой комбайнёр в разгар страды. Вздыхал. Стонал. Бормотал свои кошачьи непристойности, сетуя на превратности. Рычал. Ворочался. А иногда и хихикал.
Была у Гамлета страсть, о которой надо сказать особо – лежать на телевизоре. Вот там уж он включал свой урчальник во всю мощь. В остальное же время ходил с неприступным угрюмым видом. Ласкаться не лез, считал это лишним. И что нас потрясало в нём больше всего – он хмыкал. Вот развалится на телевизоре, бьёт хвостом по экрану, прямо Брюсу Виллису по голове, и водит за тобой глазами, подперев голову лапой, наблюдает исподтишка, прищурившись. А потом встречается с тобой взглядом – и как хмыкнет скептически, вот так: - Хмык! – покачивая головой. Мы все замираем в испуге, а он голову отвернёт – мол, а что я, я ничего. Мы к этому хмыканью никак привыкнуть не могли. Или слышим вдруг над миской с едой – Хмык! – и тогда я бегу бегом, посмотреть. А он понюхает и, если не свежая рыба, есть не станет, хмыкнет опять и отойдёт лениво с мордой насупленной. Просто не знали что и думать. И как ему угодить. Собаки раздражались на его хмыканье – рявкали, подвывали жалостливо, нам жалуясь, скулили, а кот на них свысока: - Хмык! И собаки: - А-а-а-ах! Во-о-от! Опя-а-а-ять хмыкает!!! Хмыкает!!!
Хмыкал он и в ванной. Учитывая его уникальные способности, каждый день мы наливали ему полную ванну воды, но если вода была недостаточно холодной или недостаточно тёплой, кот презрительно хмыкал. Мы купили специальный градусник для купания младенцев, но никак не могли понять, какая именно вода устраивает Гамлета. Он хмыкал и хмыкал. Плавал с неохотой – разгуляться ему в ванной было негде, рыба в ванной тоже не водилась. Тем более он нервничал из-за того, что корзина его с матрасиком оказывалась вне поля зрения. Иногда он мог что-то заподозрить и мокрый сигал из ванны, нёсся на кухню с ворчливой бранью, чтобы удостовериться в целости своего добра, нажитого нечестным путём.
Так мы и сосуществовали. Гамлет жил сам по себе, никогда не участвовал в наших общих семейных играх, трапезах и прогулках, и у него были какие-то свои виды на будущее. Дети даже предлагали его к родителям моим переселить, подальше от собак и всяческих соблазнов. Тем более что у родителей всё на своих местах всегда лежит и воровать коту будет сложно. И пока мы вели переговоры по передаче кота на новое место жительства, выпал снег. И кот вдруг исчез. Никто его не выпускал, да и он особо не рвался из дому, а тут вдруг пропал. Мы запаниковали. Опросили всех домашних, соседей во дворе. Никто кота не видел. Вместе с Гамлетом, как оказалось, исчезло всё добро из-под его матрасика. И – что самое фантастическое! – исчез также большой пакет витаминизированного корма для собак, папирус с изображением египетской священной чёрной кошки, старинная фарфоровая чашка нашего дедушки с пальмами и надписью "Дорогому Борису от Риммы Фаенгольд, а также и мои родители", замороженная курица, книга Сабанеева "Жизнь пресноводных рыб" и звук у телевизора.
На следующий день утром мы поехали на озеро. Долго искать не пришлось. На свежем снегу отпечатались следы кошачьих лапок, от заброшенной времянки, где летом жил сторож, они вели к воде. Оттуда, почти с середины озера, было слышно фырканье и шлёпанье – кот ловил рыбу. Завидев нас, он не вышел на берег, а только презрительно хмыкнул.

Не покидай меня, Дзундза! 

Однажды мы выдавали замуж мою старшую сестру Лину. Это случилось абсолютно неожиданно. Из другого города приезжал к нашей Линке ее друг Аркаша со звонкой фамилией Дзундза. Он звонил из автомата, мол, я приехал, выходи. А к нам домой придти – ужас! – он так стеснялся. А мама приглашала, мы же все хотели посмотреть на Линкиного Дзундзу. Мама говорила, познакомь нас, ты что – подозревала мама – ты нас стесняешься? А папа добавлял, что мы же – интеллигентная семья благодаря маме. И что он, Дзундза Аркадий, еще будет этим гордиться. Да-да… да-да…

И был как-то осенью дождик. И холодно. Линка простудилась. Тут вдруг звонок – Дзундза. Лина ему говорит, дождик, холодно. И с одной стороны, она хотела бы видеть Аркашу, а с другой стороны ее мама держит, не пускает, потому что температура. А Дзундза растерялся – к нам зайти боится, что же делать? И Лина наша пошутила, умная – тогда уже женись. Пошутила и забыла. А Дзундза расценил это как приказ. Через неделю он неожиданно позвонил. Но не по телефону, а в нашу дверь. Линка вся в мыле – она Каролину, собаку нашу купала – открыла, и стоял там Дундза, такой торжественный сияющий праздничный с букетом и двумя родителями – мамой и папой Дзундзами.

Мы конечно были в ужасе. Мы ведь не сном ни духом. Линка возилась с Каролиной. Я на кухне чистила клетку, где жил волнистый попугайчик Терентий, мама мыла посуду после обеда, а папа как всегда пел свою любимую песню про «я могла бы побежать за поворот, только гордость не дает» и налаживал удочки на зимнюю рыбалку. И так мы мирно переругивались под папино пение, на тему, почему все в доме должна делать только мама – и у каждого был свой аргумент. У Линки – собака, у меня – попугай, у папы – песня.

И вот нагрянули Дзундзы. Сначала я даже обрадовалась. Наконец-то мы увидим Линкиного избранника. Ой! Он оказался такой симпатичный, такой застенчивый, что сразу завалил большой керамический горшок в прихожей с деревом алоэ. И алоэ шлепнулось на пол, и мокрая наша собака Каролина собрала на себя всю вывалившуюся землю из горшка. И попугай наш Терентий заорал «Подсекай!» Мы все выбежали в прихожую и толкались там, от неловкости дотаптывая бедное – бедное похрустывающее под нашими ногами, алоэ. Мама Дзундза была в красном пальто, огромная как гренадер. А папа наоборот – мелкий и с усами. Мама Дзундза басом сказала стишок, что у нас товар, у них купец. И подмигнула, вручив маме коробку с тортом. И все остальные неловко захихикали, умиленно наклоняя головы то к правому то к левому плечу. Гостей повели в дом. Мама Дзундза топала громко и уверено – бух-бух! – большими, как у пожарного, ногами, папа Дзундза передвигался суетливыми перебежками – топ-топ, топ-топ – как муравей, стараясь никому не мешать и не привлекать внимания.
И тогда я поняла, что наш Аркаша – в папу. И это мне очень понравилось.
Через несколько минут мы все ошалели еще больше, потому что выяснилось, что Дзундзы к нам приехали почти навсегда. Ну, то есть с ночевкой. Положение как всегда в нашей семье спасла мама. Ну как она придумывает мгновенно такие слова, как она умеет все смягчить – не даром папа гордится, что у нашей мамы голубая кровь. А в нас с Линкой мамина интеллигентность вымерла еще в детском саду – всегда добавляет папа. Мама привела Аркашу и Аркашиных родителей в нашу с Линой комнату поселиться, где папа за минуту до этого с Линкиного милостивого разрешения разбирал удочки и орал песню про девичью гордость. Аркаша как только вошел, конечно сразу зацепился за крючок и пытаясь выбраться, закрутил на себя половину очень ценной папиной лески, заодно затянув в круговорот и своего папу Дзундзу. Так они вертелись, пыхтели, стыдливо улыбаясь, кланяясь и извиняясь, пока папа не схватил острый нож и под визг особо слабонервных – то есть меня – разрубил узел и выпустил Дзундз на свободу. Мама и Лина побежали на кухню готовить ужин, Аркаша вызвался им помогать, а мы с папой плотно сели в комнате с гостями, потому что надо же кому-то выяснить, в какую семью Линка замуж идет.

Оказалось ужасно – папа Дзундза работал дантистом, а мама Дзундза преподавала математику в школе. ( Как я ненавидела зубных врачей и математику!). И если папа Дзундза молчал, то мама Дзундза разошлась, обнаружив свежего слушателя – моего папу, и убеждала, что у нее математику знают все. И потом, когда она сказала, что даже в « пьятом классе дети высчитывают семенерку в четыренадцатой степени», я под видом «сейчас-сейчас» побежала на кухню шептать Лине про эту катастрофу, про семенерку в четыренадцатой степени, но там было уже не до меня. Бинтовали Дзундзу младшего. Аркаша успел залезть в клетку к Терентию, нашему попугаю, и тот больно до крови укусил Аркашу за палец. И чего полез? Наш попугай на тот период был влюблен в колокольчик. Обычный такой рыбацкий колокольчик – наш папа ему подвесил для развлечения. А что удивительного? Я, например, читала о том, как гусь ухаживал за садовой лейкой, и сама лично была знакома с индюком, очарованным старой пуховой подушкой. Такой был изумительной красоты индюк с гордым профилем ацтека… А Терентий оказывал знаки внимания колокольчику, кормил его зерном, изюмом, пел ему песенки и любовался возлюбленной, склонив набок свою буйную головушку. Кстати, у нашего попугая была еще одна страсть, из-за которой мы закрывали Терентия в клетке не только на задвижечку – он ее легко открывал – но и на прищепку. Дело в том, что Терентий обожал сидеть в теплом картофельном пюре. В центре тарелки. И если вдруг клетку забывали закрыть, Терентий во время нашего обеда вылетал и купался в чьем-нибудь пюре, заедая с наслаждением котлеткой и овощами.

В тот день, когда Дзундзы приехали сватать нашу Лину, на ужин как назло готовили картофельное пюре. Естественно в суете, бинтуя Аркашу, накрывая на стол, попутно отпихивая вывалянную в земле все еще мокрую Каролину, забыли прищепить Терентия. Он возился недолго, чтобы открыть свою клетку, как раз столько, чтобы пюре чуть-чуть остыло. Терентий вылетел как раз тогда, когда опрокинули третью рюмочку за родителей, и чтоб был мир во всем мире, и мама разложила по тарелкам горячее – фрикадельки и картофельное пюре. Никто не заметил, как Терентий летал над столом, примериваясь. Мамы обсуждали варианты свадебного меню, Аркаша беседовал с Линой. Папа вдохновенно рассказывал папе Дзундзе, какая рыба на что клюет. Терентия засекла только я, но поздно. Попугай со всего размаху бухнулся пузом прямо в центр тарелки папы Дзундзы. Тот, вежливо кивая моему папе, заметил непрошеного гостя и сначала пытался незаметно вилкой спихнуть попугая. Но Терентий же не муха. У него вообще наш семейный характер – он настойчив и жизнелюбив. И тогда старший Дзундза смирился и с попугаем наперегонки стал поглощать салат и фрикадельки – я заворожено следила, кому же больше достанется. Болела за Дзундзу – он явно проигрывал. У Терентия всегда был отменный аппетит. Наконец попугай наелся и, пригревшись в остатках пюре, вздремнул под разговоры. И Дзундза-папа аккуратно доел, что осталось, деликатно возя вилочкой вокруг картофельного островка, где сидел осоловевший Терентий. К тому времени его увидели уже все, но к моему удивлению мама Дзундза, хоть и была учителем математики, искренне всплеснула ладонями и ахнула басом: «Какая прелесть!» Наша мама сидела с бледным вытянутым лицом и делала мне страшные глаза, чтоб я водворила Терентия в клетку.

Крик ужаса мы с мамой услышали одновременно, когда разливали чай – Лина пошла в свою комнату за детскими фотографиями. Мама глазами приказала мне бежать и выяснить. Я побежала – картина была ужасной! Каролина, наша болонка, чумазая мокрая и счастливая уютно спала, свернувшись на пальто мамы Дзундзы, на новом красном пальто, небрежно брошенном в кресло.

Ой! Ой! Ой! И это было еще не все. Не все. Пальто – мелочи. Что пальто… Мы с Линой тихонько унесли его к родителям в спальню, а потом ночью Лина и мама вычистили его. Пальто – ерунда.

Страшное дело – мы забыли совсем о главном. Мы! Совсем! Забыли! Про кота!!!

Это была моя, и только моя вина. Я обожала свою сестру. И искренне хотела ей счастья. И ужасно боялась, что ее не возьмут замуж за Аркашу из-за меня. Ведь папа сказал, что девушки – это такой товар, что надо отдавать пока его просят.

Я прикормила уличного кота. И у него, у этого кота, появилась бессовестная привычка по ореху взбираться на окно моей спальни. Обычно вечерами или позже он бродил по подоконнику, гремел жестью, ходил туда-сюда, подвывал и бодал головой стекло. Короче, те гости, которые оставались ночевать в нашей с Линой комнате, переживали по ночам незабываемые впечатления. Если мы забывали их предупредить. Комната-то была на втором этаже. Родители очень на меня сердились. Но тем не менее, папа сделал утепленную будку, где мой кот спал вповалку со своими котятами – своих детей мой кот воспитывал всегда сам. И если они не разбегались, повзрослев, он учил их прыгать ко мне на окно, выпрашивая внимание и кусочки. И тогда на моем подоконнике начиналась страшная вакханалия. Ну как не любить моего кота – он спал, а котята лежали у него на животе, обнимая его лапами, а кошка – у моего кота была постоянная кошка – наша семья вообще отличалась постоянством – кошка бродила где-то сама по себе, и пути ее были неизведанны.

И вот, когда все уже улеглись спать, мама вдруг ахнула – кот! Мы забыли сказать им о коте. И именно в этот момент раздался грохот – кот вспрыгнул на подоконник. Мы – мама, папа, Линка и я – в пижамах столпились у двери наших гостей, прислушиваясь. Кот гремел, как каменный гость, но в остальном никаких других звуков не было, никто не кричал, никто не возмущался – наши гости то ли померли от страха, то ли были без сознания. Папа спустился вниз во двор, чтобы позвать и покормить кота. А мы в жутком настроении разошлись по комнатам. Хуже всего было мне. Из-за меня Линка могла остаться старой девой и всю жизнь вязать синие чулки.

Утром я все проспала. Когда я проснулась, в доме пахло ванилью – на кухне мама Дзундза и моя мама пекли оладушки. Мама Дзундза что-то неторопливо рассказывала моей маме. Я пробралась в ванную – я оттуда всегда подслушивала – мама Дзундза рассказывала, как она познакомилась с папой Дзундзой, и как они однажды поссорились на мосту, и папа Дзундза повернулся и ушел. И тогда мама Дзундза закричала с моста во весь голос – а у нее был тот еще голос, она закричала так, что ее услышал весь город: – Не покидай меня! – трубила мама Дзундза – Не покидай меня, Дзундза!

И папа Дзундза остался. Навсегда.

И так мне это понравилось, что я вышла из ванной, побежала за учебником математики и попросила маму Дзундзу объяснить мне формулы сокращенного умножения, которые я не понимала и путала. И она объяснила терпеливо и очень понятно. И потом мы снова сидели за столом, и наш папа вместе с папой Дзундзой пели песню про «побежать за поворот», душевно и тепло.

Весной наша Линка вышла замуж и стала Дзундзой. Родители Аркаши в своем городе рассказывают, что они взяли девочку из очень хорошей интеллигентной семьи. И добавляют, они – то есть мы – очень любят животных. И это хорошо о них, то есть о нас, говорит.