Игорь БЕЗРУК
 
Галя чутко прислушивалась к каждому звуку, который доносился из ванной комнаты. Она упорно ждала, когда Андрей выйдет. С экрана телевизора в  комнату лились легкие мелодии попсы, а рядом, элегантно сидя возле чешского трюмо с высокими арочными, до блеска вычищенными зеркалами, ни на секунду не унималась его жена Валентина, стильная, деловая, уверенная в себе женщина. Она обстоятельно накладывала на свое остренькое веснушчатое лисье личико тонкую кремовую маску и между делом, не прерываясь ни на секунду, с неподражаемым азартом рассказывала о прошлом «незабываемом» воскресном пикнике на Бобровом озере. 
Вокруг себя Валентина аккуратно разложила ватные тампоны, эмульсии,   кремы, маникюрные ножнички, пилочки, скребочки, которые в соседстве со  всевозможными лаками, дезодорантами, духами и прочей исключительно («другой не признаю!») импортной косметикой, многократно отраженной в зеркалах, представляли собой яркий сочный натюрморт в духе насыщенного Снейдерса.
Ее воспоминания, по сути, настолько непосредственно относились к ней, что, выйди она, подумалось Гале, незаметно на несколько минут, Валентина все равно продолжала бы лопотать свою историю, даже не обратив  внимания на опустевшую комнату. 
Галя вновь попыталась уловить шум из ванной, но экспрессивная мелодия с экрана и восторженные восклицания Валентины мешали сосредоточиться полностью. Галя мельком взглянула на вычурные (прихоть Валентины) настенные часы над дверью. Маленькая золотистая стрелка приближалась к девяти. В девять часов с работы придет мама, и Галя, к сожалению, вынуждена будет уйти.
Эту минуту она всегда предчувствовала. И вовсе не из привычки, выработанной с детства, когда родители приучили ее ложиться спать именно в девять, но, вероятно, из постепенно сложившегося порядка, согласно которому Галя, приходя к соседям, поначалу скромно застывала в дверях, ожидая приглашения, потом проходила в комнату, робко присаживалась на край высокого мягкого кресла, складывала на острых  коленях длинные худенькие руки, молчаливо рассматривала обстановку комнаты, слушала хозяйку, и ровно в девять вечера, попрощавшись и пожелав всем «спокойной ночи», покидала уютное гнездо молодых супругов. 
Вот и теперь настало время уходить, но так не хотелось. Хотелось увидеть Андрея. Именно сегодня. В такой знаменательный для нее день.
Галя попыталась вспомнить, когда впервые познакомилась с ними. Кажется, в августе прошлого года. Да-да, именно в августе того самого памятного жаркого лета.   
Те месяцы были для нее сущим адом, она не поехала в деревню, за полночь смотрела телевизор, поздно вставала, загорала на балконе, ходила в кино, – в общем, изнывала от скуки. Особенно запомнила, что никак не могла унять жар. Внутри   все будто горело, будто пылало, обжигая. Она вливала в себя несчетные литры охлажденной  воды, но легче от этого не становилось. Во всем теле ощущалась сухота, и не было никакого желания что-либо делать. В конце дня, совершенно измученная и утомленная, Галя без  сил падала на диван. 
В те поздние вечера она не расставалась ни на минуту с мыслью, что жара вытягивает из нее все соки. 
Вот в один из таких иссушающих дней мама и сообщила, что к ним на площадку вселяются новые жильцы. Прежнюю соседку, старушку, забирал к себе сын, живший почти за двести километров отсюда. Часто ли наездишься, чтобы проведать мать? По нынешним меркам и сто километров огромное расстояние. Особенно, когда нет своей машины…
Старушка радовалась: господь услышал молитвы, теперь кончатся ее бесконечные одинокие вечера. Но втайне ликовали и соседи: наконец-то прекратятся судорожный кашель за стеной, чуть ли не каждодневные просьбы сбегать за покупками в гастроном, долгие посиделки занудливой старушки, когда всех то и дело тянет ко сну, а у нее – ни в одном глазу, и главное – уйдет из их квартиры старушечий запах, которым, казалось, пропитались у них даже стены. 
Галя радовалась особенно: соседка обменивалась с молодой супружеской парой, и она надеялась, что приезд молодой четы внесет хоть какие-то изменения в ее унылое существование.
 
Разгружать контейнер новых жильцов высыпали всей семьей. Кто тащил набитые   узлы, кто переплетенные шпагатом картонные коробки с книгами. 
Новый сосед Андрей с Юрой, ее старшим братом, носили что потяжелее. С помощью других соседей подняли на пятый этаж громоздкую  мебель. 
Галя немножко обиделась на себя. Андрей, оказался довольно-таки привлекательным, высоким и совсем не жеманным юношей двадцати пяти лет. В такого любая влюбится. 
Что значит любая? Я уже ревную?
Галя стала укорять себя за устойчивое самовнушение и невольный испуг оттого, что увидела, как хороша Валентина, какая она видная и симпатичная.
Буквально за час все разгрузили и разнесли по комнатам. Потом знакомились ближе: пили чай, ели сдобные ватрушки, которые, как всегда вкусно, испекла мама, и беседовали.   
Больше говорила Валентина. Она обожала, когда ее слушали. А слушали сейчас все, даже Андрей. 
Галя прихлебывала чай из своей чашки и украдкой посматривала на него. Перед взором еще стоял эпизод, когда она случайно чуть не уронила на пол бумажный сверток с какими-то предметами. Андрей тут же подскочил, поддержал. Гале стало стыдно за свою  неловкость. Сверток оказался тяжелым, и Галя вскоре пожалела, что взяла именно его: не хотелось показаться маленькой и слабой в глазах нового жильца. «Я уже достаточно большая, чтобы донести этот пакет», – твердила Галя себе, ощущая, как начинают болеть руки и резать живот, но все-таки упустила его.
– Я нечаянно, – извинялась. – Простите, пожалуйста.
Галя готова была провалиться сквозь землю. Но Андрей не стал ее упрекать, только слегка улыбнулся и сказал:
– Ничего страшного, давай я понесу.
– Нет-нет, – воспротивилась Галя, – там еще много.
– Ну, если ты такая упорная.
– Что вы, – смутилась Галя, чувствуя, как загорелось лицо.
– Тогда, может, перейдем на «ты»? – все так же искренно улыбался Андрей. – Мы же теперь соседи.
Галя поймала открытый взгляд Андрея и отвернулась: такими притягательными показались ей его зеленые глаза.
Потом Валентина рассказывала об Андрее:
– Он у меня конструктор.
– Инженер, – поправил жену Андрей.
– Это он так себя называет, – улыбнулась Валентина. – А  я считаю, раз ты работаешь в конструкторском бюро, значит, конструктор.
Андрей снисходительно рассмеялся:
– Конструктор – это нечто. Это от Бога. Как поэт. Я же только инженер.
– Скромничает, – не унималась Валентина. – Окончил с отличием институт, диплом в НИИ делал, там и остался. Теперь сюда, на повышение, как одного из перспективных перевели.
– Валя, – немного смутился Андрей, – ох и любишь ты похвастать.
– А что, – недоуменно уставилась на него Валентина, – я же радуюсь.
– Да, да, – поддержала ее Галина мама, – не обижайтесь на нее, Андрюша. Она же радуется.
«Она радуется», – вспоминалась Гале та фраза, но способна ли была так радоваться Валентина, как радовалась за Андрея Галя? Ей нравилась и сама какая-то особенная среда, царящая в соседской квартире: в гостиной излучали свет все четыре лампы  (хозяева не экономили на электричестве, как Галина мама), часто здесь звучала музыка, шкаф ломился от всевозможных книг, всюду был порядок и уют. 
Иногда Андрей брал расчеты на дом. Однажды Галя попыталась заглянуть в них, но кроме знакомых из физики и математики знаков, ничего больше не поняла.
– Это сложно, наверное? – спросила.
– Совсем нет, – ответил Андрей. – Если хочешь, поясню.
– Я все равно, наверное, не пойму – тут так запутанно.
– Что ты, погляди. Каждый знак несет в себе строго определенное назначение. В зависимости от того, как знаки общаются друг с другом, получается то или иное значение. Перемножили – изменили качественно, сложили – количественно, проинтегрировали – вторглись в пределы совершенно иного мира. И все цифры, знаки, черточки и палочки могут вдруг обрести необычную форму. Теперь, бросив взгляд на испещренный знаками лист бумаги, ты можешь ясно представить себе, как бежит газовый поток, вращаются  лопасти турбины, воспламеняется горючая смесь, начинает дышать двигатель, и самолет, набирая скорость, взмывает в облака.
– Как интересно, – без иронии вырвалось у Гали.
– А я не понимаю, – с налетом разочарования произнесла Валентина. – Мне всегда математика давалась с трудом.
Но Галя не слушала ее. Она чувствовала, как громко стучит сердце и как оно просится наружу: «Катилась бы ты к чертям со своей математикой!»
А потом взорвалась весна. И они – Валентина, Андрей, Юра и Галя – скользили по хрупкому насту, проваливаясь по щиколотки в снег, отыскивая первых посланников пробуждающейся природы. Андрей первый замечал в редких почерневших проталинах   подснежники. Рвал их осторожно, стараясь не повредить луковицы.
И был солнечный апрель. Особый запах, когда даже валежник и прошлогодний палый лист, не успевший под снегом зачахнуть, издавали чарующий пьянящий аромат. 
Андрей подкладывал в костер сухие ветки, а Гале казалось, что тепло исходит от него самого. В те дни ей было так уютно рядом с ним, так легко, как было легко и уютно, наверное, только в детстве с отцом, к сожалению, рано ушедшим из жизни... Но тепла ли она искала?
– Отстань от меня! – огрызалась с матерью. – Иди ты! – бросала брату, запиралась в своей комнатушке, стены которой украшали киногерои, и включала магнитофон. Попав на румбу, танцевала как безумная под заразительную мелодию.
Какая–то  резкая и неожиданная перемена происходила в ней. Галя пыталась как-то разобраться в своих чувствах и не могла. Организм готовил ей новые испытания, и в преддверии их, в предчувствии, что что-то должно непременно наступить, Галя злилась на себя еще больше. Стали раздражать собственные вытянутые руки, худые длинные ноги, кажущаяся внешняя угловатость и даже вскочивший ни с того ни с сего на правой щеке ярко-красный прыщ.
«Ненавижу себя!» – то билась Галя головой о подушку, то безудержно хохотала, то танцевала до головокружения. Потом падала на кровать и, закрыв глаза, отдавалась будоражащему кровь напеву, который вырывался, казалось, не из черного динамика, а прямо из нее. 
Галя старалась перекричать магнитофон. Это было так приятно. Приятно и гадко  одновременно. Гадко именно оттого, что доставляло наслаждение.
А из-за дверей:
– Открой! Что ты там делаешь? Сейчас же открой!
Но Галина еще громче. Так и засыпала под включенный магнитофон.
Ей снился густой лес, залитая солнцем цветущая поляна, посреди поляны – росток копьевидного кипариса, единственный среди буйного множества поднадоевших кленов и  акаций. Он выпрямлялся, наливался, и разбухал на глазах, беспрепятственно рос, все выше и выше, пока не уперся в небосвод. Этим небосводом оказалась сама Галина в распахнутой на груди рубахе, заполнившей все пространство. 
От подножья кипариса доносился необузданный хохот, но чей, – из-за густой кроны совсем не видно.
А сердце колотилось сильно-сильно. И почему-то не было ни капли крови. Пусть бы выступила, она совсем не боится вида крови. Только кто-то опять заливается, и смех  до   того знакомый, что становится страшно.
Галя проснулась тогда, как сейчас помнит, с необычайной приподнятостью духа, с легкостью во всем  теле, с неведомым доселе ощущением раскрепощенности. Даже в школе еще оставалась под впечатлением дивного сна.
Вечером постучалась к соседям. Открыл Андрей.
– Привет.
– Привет.
– Как жизнь?
– Ничего.
– Ты сегодня какая-то загадочная.
– Да ладно...
– Ну почему ты такая?
– Какая?
– Пытаешься казаться злой. Зачем? Ты же совершенно другая.
– Да иди ты!..
Убежала. Снова лежала на кровати в хаосе экспрессивных мелодий.
– Почему не учишь уроки? – заходила мать.
– Не хочу.
– Но ведь так нельзя.
– Как?
– Вот так.
– Живу, как хочу. Отстаньте от меня!
– Галя, но ты еще девочка, а я твоя мать.
– Не надо, мама, не надо! – хлопала дверью, прибавляла звук магнитофона и снова падала на постель.
 
Подружки как обычно судачили на перемене, но Галя совсем не слушала их. То и дело всплывало, как вчера вечером Андрей, пытаясь открыть ей дверь, невольно зацепил ладонью ее грудь. По телу пробежал легкий озноб. Она замерла у порога, не решаясь уйти именно сейчас, в эту минуту. Захотелось еще раз ощутить его случайное прикосновение. 
По зардевшемуся лицу соседа Галя поняла, что он тоже обратил на это внимание, но, как мог, силился не выдать волнения, пробормотав приглушенно:
– Спокойной ночи, Галчонок.
– Спокойной ночи, – ответила она, все еще переминаясь на пороге.
– Ступай, – сказал он прежним, казалось бы, спокойным голосом. Так, будто совсем ничего не произошло, ничего между ними не случилось. Но он-то ведь тоже почувствовал все, и ему то случайное прикосновение наверняка тоже было небезразличным. Зачем тогда хотел показаться совсем бесчувственным?
Это двуличие, взрослая ложь, трусость – Галя просто не знала, как назвать, – просто выводили из себя.
– Никакой я тебе не Галчонок! – громко и дерзко бросила она тогда и выскочила из соседской квартиры. 
Потом, оставшись одна, каялась, что не сдержалась, как следовало бы, нагрубила. Зачем? Сама не знала. Но все вспоминала: «Ты же не такая» – «А какая?» – «Совершенно другая»…
 
– Какой бы ты хотела торт? – спросила накануне дня рождения мама, обычно сама готовившая торты.
– С розовыми, голубыми и красными цветами. Много-много. Голубых, розовых и красных. По краю белые волны. И крем. Слышишь, мама, много крема!
 
…Андрей все не выходил из ванной. Галя упорно ждала. И вдруг! (О, это «вдруг». Оно всегда неожиданно и приятно.) Вдруг. Вдруг. Не выдержу! Умру. Умру!
Раскрасневшийся, будто из парной, появляется он, но… даже словно не видит ее, бросает жене краткое: «Где другое полотенце?» – и выходит на кухню. 
Валентина все бормотала, не унимаясь, но Галя больше не могла слушать.
– Слышь, – подхватилась она с дивана, – хватит тараторить. Что ты все время… – и выбежала, громко хлопнув дверью.
– Странная какая-то, – сказала Валентина Андрею, как только он вошел в комнату. – Хотя мне лично порядком надоела. И ты тоже хорош: строишь ей глазки. Она совсем еще девочка – мало что подумает.
– Ну что ты, Валюша, – стал успокаивать жену Андрей. – Как можно. Она просто взбалмошная девчонка. К тому же, не забывай, у нас больше десяти лет разницы.
В дверь негромко постучали. Вошла соседка с небольшим тортом в руках.
– Забыли вам сказать: у Гали сегодня день рождения. Решили отметить в воскресенье. А сегодня – вот. – Она протянула насыщенный цветами торт.
– День рождения? У Галчонка? – удивился Андрей. – А я думаю, чего она нынче такая молчаливая.
Он отбросил полотенце и прошел к соседям, оставив жену беседовать с Еленой Ивановной.
 
Галя влетела к себе в комнату, едва не сбив по пути брата, хлопнула за собой дверью, упала на кровать навзничь и угрюмо уставилась в потолок. 
Она с таким нетерпением ждала этого дня, так ждала, что, казалось, мочи не было. И вот он наступил. Ее светлый праздник. Но нет ни приподнятости духа, ни бодрости, и весь день ничем не отличался от обычного, с его бесконечно тянущимися минутами, с нудными уроками, с завыванием ветра в вентиляционной трубе.
Этот день ей представлялся то некоей ступенькой в жизни, то внезапным переломом прежнего существования и зарождением нового. И вот, как говорится, «стукнуло» наконец. Но где рассвет этой новой, счастливой жизни? Все тот же клен под окном, та же дрянь по телевизору, те же занудные песни из магнитофона и то же скверное настроение. И тут еще это…
Ну почему он не сказал даже «здравствуй», почему не посмотрел на нее? В такой день! Она так ждала его! Ждала его теплых, ласковых слов, нежного взгляда (Андрей всегда так смотрел на нее, как никто другой). И вдруг – на тебе: совершенное, казалось, равнодушие. Или он испугался жены? Или совсем меня за девушку не воспринимает?
Так думала Галя. И чем больше она думала, тем больнее становилось на душе. 
Тут до нее сначала приглушенно, потом более отчетливо донесся его голос. Едва переступив порог, Андрей крикнул:
– Галчонок! Галчонок!
Кажется, это был его голос. Нет, это все-таки он! На самом деле он! Нечего даже сомневаться. И все же Галя еще раз прислушалась, стараясь унять набежавшее волнение. Сомнений не оставалось: это Андрей. Он пришел! 
Галя выскочила, от удивления широко раскрыв глаза. Она знала, верила и надеялась, что он придет. Он просто не мог не прийти!
– Галчонок, ну-ка иди сюда, – схватил Андрей ее в охапку. – Что же ты молчишь, именинница? Сколько же нам, признавайся?!
– Четырнадцать! – донеслось из соседней комнаты хихиканье старшего брата.
– Ну, тогда сам Бог велел оттрепать тебя.
Андрей стал тянуть Галю за уши:
– Раз, два, три, четыре…
– Зачем? – не отрывая взгляда от его насмешливых глаз, тревожно спросила Галя, но противиться не стала.
– …восемь, девять…
– Зачем? – едва вымолвила опять. Разве этого она ждала?
– …десять, одиннадцать…
– Больно, – наконец, сказала Галя, но произнесла так тихо, что сама еле расслышала.
– …двенадцать… – тянул Андрей ее покрасневшие уши двумя руками. – Тринадцать, четырнадцать. Ух! – облегченно выдохнул и отстранился. Самодовольный молодой человек. – За мной не задержится! – щелкнул ее напоследок пальцами по кончику носа и вышел.
Галя осталась стоять посреди прихожей. Уши сильно жгло, но будто и не они горели – сердце давило от обиды, в голове крутилось единственное: «Зачем» и по щекам текли слезы…
 
Она долго ждала, когда он выйдет из ванной. Ждала, когда он выйдет, мимоходом бросит «здравствуй», улыбнется. Может, даже пройдет мимо, но она все равно будет знать: он улыбнулся. Только ей. Сегодня. В день ее рождения. В ее четырнадцать лет. Но дождалась ли она?
– Ты уже взрослая, – сказала утром мама.
Взрослая? Тогда почему маленьким улыбаются, а взрослым дерут уши? Почему? 
За ним захлопнулась дверь (автоматический замок). Он ушел. Раз, два, три… Ушел. Четыре, пять… Ушел. Четырнадцать. И первая взрослая слеза в день рождения четырнадцатой весны…