Юлия Дубчак

Современный женский роман
с элементами самокопания

Память заменяет мне вид из окна.
Томас Харрис, «Молчание ягнят»

1.

Ночью мне снились лошади. Целый табун. Говорят, это к большим испытаниям, замешанным на лжи и предательстве близких. Но скорее – к большой работе. Потом зазвонил телефон. Не открывая глаз, я нащупала рукой шнур, вытащила его из розетки и зарылась с головой в подушку. Спать уже не хотелось. Равно, как и идти на работу в воскресенье.
Жизнь – странная штука. Когда все задуманное (ну или хотя бы его часть) становится свершенным, все равно чего–то не хватает. Времени, сил, выходных, терпения… Постепенно реальность начинает раздражать. Риэлтеры, дилеры и просто продавцы, еще друзья, мусор на улицах, вонь в подъезде, соседи, которые демонстративно занимаются сексом, сестра, каждые два месяца уходящая от мужа, родственники, начальство и собственная раздражительность. Жужа считает, что это отпечаток моей нервной работы, а я все равно не понимаю, почему физиономию бывшего показывают по всем каналам, на дорогах, даже в выходной день, пробки, а начальник – большая заноза в мягком месте.
Иногда мне кажется, что раньше, когда я подрабатывала фотографом на свадьбах и вместе с мамой и сестрой снимала комнату на окраине города, я была счастлива и ни от кого не зависела. Не беда, что по стенам той клетушки ползали муравьи и тараканы, туалет никогда не работал, через стенку жил неудавшийся художник–наркоман, а невесты в кружевных вуальках часто оставались недовольны снимками. У меня всегда был кусок хлеба, теплая кровать и уйма свободного времени. Я могла учиться (хотя не особенно к этому стремилась), читать книги, глазеть на красочные витрины шикарных магазинов и мечтать о роскоши, дорогих ресторанах, настоящих итальянских сапогах и собственной квартире. Ну и о принце, само собой.
Надо сказать они, эти самые принцы и мужья, особенно бывшие, ценятся своим присутствием в нашей жизни именно, когда становятся бывшими – одиночество перестает восприниматься так остро и болезненно. Скорее оно переходит в стадию исцеления. И не считается чем–то мучительно–постыдным.
Затрезвонил мобильник, и мне пришлось подняться с кровати. Всунув ноги в тапочки, я поплелась на кухню, откуда назойливо пиликала трубка.
– Привет, дрыхнешь небось?
Жужа, моя ассистентка. Ее голос в телефоне – верный знак приближающихся проблем.
– Конечно, поспишь тут с вами. Что надо?
– Бубон звонил. Сказал, чтоб ты бегом собиралась на работу. Какая–то важная фотосессия, короче, ты ему позарез нужна.
Бубон – это наш шеф. Любит потрепаться и побубнеть по поводу и без. Как девочка. Потому и Бубон.
– А что, больше некому?
Некоторое время трубка не отвечала. Очевидно, Жужа соображала. В воскресное утро работоспособность мозга значительно снижается.
– Ну… Ровнов в роддоме…
– Рожает? – усмехнулась я.
– Да нет, не он… жена. Смирнов в отпуске. Остаешься только ты.
– Ладно, что за клиент? – натягивая джинсы, спросила я.
– Не знаю. Сказал, что это очень, очень важно. – Акцент явно приходился на слово «очень».
– Пусть пришлет за мной машину. Моя старушка вчера еле дотянула до сервиса. И технику захвати из офиса.
– Ага… – и трубка жалобно запикала.
Самый лучший способ начать утро – это, безусловно, выпить чашечку ароматного капучино с хрустящим круассаном и пропустить пару песен Тома Джонса. Все эти баритональные «лав ю», «бэйби», «кис ми» и прочие валлийские нежности обволакивают душу тонким кружевным коконом. В такие моменты начинаешь искренне верить, что ты единственная и неповторимая, что жизнь – это не темно–серые будни, а череда неиспользованных возможностей, за которые нужно лишь уметь вовремя ухватиться. И что где–то далеко за синим–синим океаном есть мужчина, под ноги которому можно бросить свою свободу. Бросить и забыть, наслаждаясь лишь тем, что он рядом. Потому что он скала, он сила… Ну и далее по тексту.
Хотя один такой у меня уже был. Он даже отдаленно напоминал рыцаря, и почти увел меня в свое царство–прицарство…
Но не смог удержать, и посреди дороги бросил в самую жидкую жижу, которая нашлась на его пути. Переступил и пошел дальше.
Но об этом пора забыть. Точнее, я давно уже об этом забыла. Вспомнилось так, к слову.
Жужа как всегда не вовремя ворвалась в мои мысли. Уже по традиции она несла на лице полкило косметики и столько же геля на тонких черных волосах. Джинсы висели на самых бедрах. Каким способом они держались там, до сих пор остается загадкой, но откуда–то из–под них выглядывали пошлые ниточки красных стрингов с бабочкой, расшитой бисером. Дополняла туалет веселенькая маечка с многозначительной надписью «Долой носителей членов». Надо сказать, это был не самый экстравагантный наряд моей ассистентки, поэтому я хохотнула в кулак и сделала невозмутимое лицо. И пусть потом не спрашивает, почему ей не удается «охомутать нормального мужика».
Но это вопрос риторический. Непохожесть на подругу дебильного панка не сильно помогла мне построить личное счастье. Так что наши с Жужей шансы выйти замуж за «нормального мужика» примерно равны.
– Давай скорее, Бубон волосы на себе рвет. Говорит, что этого интервью добивался полгода…
– Что за срочность? Если это очередная съемка с какими–нибудь рептилиями, ему придется вдвое, нет, втрое повысить мне зарплату. И купить мне новую машину. Нет, две, а лучше три машины.
– Щас, разбежалась, – усмехнулась Жужа. – Губозакаточный станок он тебе купит.
– Кто будет делать текст?
– Василиса.
– А поумнее никого не нашлось?
Жужа пожала плечами.
– Ну, ты же знаешь, она нравится мужчинам.
– Значит, снимать будем очередного безмозглого самца, – усмехнулась я.
– Аська, ну скажи мне, чем она их берет?
– Своей непосредственной тупостью.
– Типа рядом с таким, как мы, они чувствуют себя слабым полом?
– Типа да. Ладно, пошли. – Подталкивая Жужу к лифту, проговорила я.
Василиса – бездонный раздражитель моей жизни. Конечно, я могу просто не обращать на нее внимания, как и на других моделей, которых приходится щелкать каждый день по тысяче раз, а потом фотошопить бессонными ночами их глаза, носы, уши, шеи и прочие части тела. Но ее неизмеримая безграмотность, косноязычие и ограниченность действуют на нервы по–настоящему. Она полая, как фарфоровая кукла. И вместо мозга у нее розовые бабочки.
Потому что она не модель. Она, видите ли, модный обозреватель… Потому что она ежедневно делает умное лицо и задает тупые вопросы серьезным людям с выражением дикого восторга, а потом приносит в редакцию тексты, над которыми приходится пыхтеть двум редакторам и трем корректорам, бросающим в ее сторону ненавистные косые взгляды. Конечно же, она думает, что ей завидуют. Конечно же, у нее нет друзей, потому что слишком развитое самомнение и задранный нос – это не признак уверенности в себе, а признак невежества, о котором Василисе ничего неизвестно. Потому что даже фирменные очки Луи Виттон, посаженные на кончик носа заботливым и богатым спонсором, не повысят уровень IQ, если в мозг уже проникли антивозрастные флюиды с коллагеном. А еще, потому что некоторые люди – дуры.
А про спонсора это я неспроста. Василиса очень гордится тем, что у нее есть перспективный папик, грин–карта и кабриолет. И совсем не стесняется того, что папик платит Бубону большие бабки за то, чтобы его пассия носила гордое звание «модный обозреватель», потому что он человек нового поколения и не хочет появляться в обществе интеллигентных людей просто с моделью. Ну и, конечно же, папик – главный спонсор нашего журнала. Вот так.
Я далеко не снобистка и понимаю, что от нашей чудо–Васи есть некоторая польза. Мужики перед ней млеют, а потому любому, изначально провальному мероприятию гарантирован успех, если там есть мужчина. Но смириться с этим никак не могу.
Когда мы сели в машину, Василиса внимательно рассматривала свои ногти. Она даже не подняла головы, чтобы поздороваться. Промямлила что–то нечленораздельное и продолжила свое увлекательное занятие. Я только усмехнулась в ответ и окинула взглядом ее белое платье а–ля «Барби собралась замуж». Наверное, ей казалось, что она похожа на куклу.
– Ну, поехали уже, – бросила она в сторону водителя Бубона. – Жду вас тут, как дура, будто мне заняться нечем.
– Где будет съемка? – спросила я.
– В каком–то отеле… не помню, как называется. Что–то с птицами связано…
– Ясно…
По дороге к отелю «не знаю, как называется, что–то с птицами связано» Василиса успела рассказать нам, что ей из–за срочности задания даже пришлось отменить утренний спа–массаж и занятия пилатесом, что вчера к ней подбивал клинья реально крутой чел и что она не представляет своей жизни без кислых зеленых яблок, минеральной воды без газа и пшеничных хлебцев. А еще вчера она купила новый костюмчик для своего песика, расшитый кристаллами Сваровски, и что собирается через неделю на Гоа, поэтому даже и не представляет, как мы все будем без нее.
И в самом деле, как?
Я лишь успела пожалеть о том, что не захватила из дома беруши, и, откинувшись на сиденье, стала пялиться в окно.
Город понемногу приходил в себя, потягивался, сонно переговаривался, оживал после длинной и холодной осенней ночи. А еще вкусно пах кофе и круассанами, которых мне так не хватило утром.
– Там, за поворотом, булочная. Сережа, останови, пожалуйста…
Василиса повернулась и окинула меня презрительным взглядом, словно я попросила бутылку водки или громко выпустила газы.
– Булки вредят фигуре! Там жиры, калории…
– Жить вообще вредно, – буркнула я, выходя из машины.
Рассказала бы я, как ты вчера трамбовалась хот–догами в кафешке возле офиса, на которую выходят окна моего кабинета, думая, что никто тебя не видит, сучка крашенная. Да связываться неохота.
– И мне парочку прихвати, – крикнула вдогонку Жужа. Очевидно, чтобы поддержать.
Несмотря на ранее субботнее утро, мы застряли в пробке, отчего меня охватило вполне обоснованное предчувствие неприятностей. Опаздывать на съемку не в моих правилах. Василиса же выглядела спокойной, как танк. Она относилась к типу тех женщин, которые уверены, что опоздания – одно из главных женских достоинств. Ну и хрен с ней. Зато у меня было достаточно времени, чтобы пожевать и подумать.
В моей жизни наступил тот переломный момент, когда даже то, что я когда–то до безумия обожала, стало безразличным. В том числе и этот город… Большой развороченный муравейник, в котором я так долго искала свое место. Меня не было здесь почти четыре года, и я скучала… Скучала по нему так сильно и остро, как убиваются только за любимым мужчиной, а когда вернулась, поняла, что он чужой, жестокий и холодный. И что я в нем – лишь маленькое насекомое, которое больно и мучительно тянет свою ношу, полную былых ошибок, обид и воспоминаний. Конечно, со временем они утрамбуются и станет легче… Но шрамы и рубцы все равно останутся.
Удивительный парадокс. Чтобы забыть Михаила и избавиться от бремени его тягостной любви, я убежала в другую страну. Там появилась новая, уже не жертвенная, а жертвующая любовь. И передо мной, как стена, возникла необходимость выходить замуж и рожать детей, чем, собственно, давно уже пора заниматься в моем далеко не золушкином возрасте. Я знаю, что была бы счастлива с Алексом. Он любил меня. Любил легко и просто, в лучших традициях жанра. Но он был бы несчастлив со мной. И однажды его светлое чувство обернулось бы черной ненавистью, от которой, как известно, нет лекарства. Я бы заездила его.
И я снова сбежала. В свою старую знакомую жизнь. Сбежала, как жалкий кролик.
Вот так. Михаил – сложный человек со сложными амбициями, оказался мне не по зубам. А я, ругая и пытаясь возненавидеть его, оказалась ничем не лучше – бросилась в объятия к другому, зная, что не смогу испытать к нему ничего, кроме признательности. И пресловутой дружбы. Да и в них, собственно, я не испытывала потребности.
Больше всего мне бы хотелось снова научиться любить. Или разучиться.
– Выгружайтесь, дамы, приехали, – пробасил Сергей, я очнулась и выглянула окно.
И, как всегда, никаких новых впечатлений. Очередной парк–отель, ничем не отличающийся от своих собратьев, с «птичьим» названием «Птичье молоко». Гы–гы… Лужайки, газончики, теннисные корты, этажи, стеклянные лифты… Немного английский стиль, коричневый паркет, на стенах портреты каких–то солидных дядек с сигарами в зубах, свечные люстры и прочая дребедень.
Василиса несла себя гордо, с достоинством шествуя среди бессмысленного потока силиконовых красавиц, не способных ни улыбаться, ни собственно, вообще управлять своей мимикой. Выбор у них невелик: или гладкая, как попка новорожденного, рожа, или… ну вы сами понимаете. Я же, как елка, обвешанная фотоаппаратами, семенила следом, стараясь не разглядывать гламурный курятник в трендовых спортивных костюмах, платьях и перьях, предпочтя этому занятию разглядывание стен, обвешанных репродукциями картин Михаила, среди которых добрую половину занимали лики его ненаглядной Сашеньки… чтоб ей умереть от икотки позавчера.
Существуют еще, оказывается, ценители современного искусства. И у некоторых из них не хватает бабла на оригиналы. Хотя Миша относится к тем немногим художникам, которые сами коллекционируют свои картины. Он почти никогда их не продает. Может, если б он доедал последний заплесневелый сухарь и перебивался от работы до работы, ему тоже не было бы чуждо ничто человеческое. Художник, превратившийся в офисный планктон – что ежик, скрещенный с коровой. Хотя, надо отдать должное, весь город обвешан перлами Мишиных рекламщиков. Типа «покупай много, а трать мало» и «быть жадным модно». И еще по данным какого–то лохматого журнала (кажется, нашего) его рекламное агентство «Павский–MIХ» занимает какое–то там место в каком–то там списке. Короче, дела моего бывшего процветают.
И я за него рада. Где–то в глубине души. Очень глубоко.
Настораживает то, что его имя уже третий раз напоминает о себе. Для одного утра это слишком много. А для жизни без него – явный перебор. В дамских романах обычно пишут о таких, как я: «Несмотря на время и расстояния, она всё еще пылко и страстно любила его…». Дура сибирская.
Нетушки, Павский, дудки тебе.
Где–то в районе десятого этажа лифт остановился и выбросил нас в офисную пасть. Потом вышла пергидрольная секретелка, похожая на героиню немецкой порнушки, и сказала, что «хозяин ужасно зол. Он не любит не пунктуальных людей»… Опаздунов, одним словом. При слове «хозяин» я едва сдержала смех.
Удивительная штука. Все шишкари трахают своих секретарш, и только секретарши уверены, что схватили бога за бороду, да еще и продолжают при этом строить из себя святую невинность – у них типа чисто деловые отношения.
В приемной, пока я разбиралась с техникой, а Жужа несла какую–то ересь про своего брата–нарика, Вася внимательно рассматривала себя в зеркале.
– Прошу, – секретелка указала на дверь.
Вздернув подбородок, Вася вошла первой. На правах главной красавицы нашей делегации, естественно. Я улыбнулась и направилась следом, спрятавшись за ее спиной и ожидая, что «хозяин» выскажет нам все, что думает о современных нравах и «опаздунах».
– Доброе утро, девушки, – медленно проговорил голос где–то в глубине комнаты, и я почувствовала, как сердце уходит в пятки…
Не может быть, не зря мне снились эти чертовы лошади… Как же я сразу не догадалась… картины на стенах… воспоминания… Все это было неспроста… вот она – самая предсказуемая и неизбежная встреча.
– Здравствуйте, Михаил Михайлович, – затрещала Вася, бросившись буквально ему на шею. – Простите нас, вы же понимаете, эти дурацкие пробки…
Он улыбнулся и поцеловал ей руку, так слащаво и приторно, что мне захотелось покусать их обоих… И напыщенного Михаила в белом пиджаке и долбанную Василису в ее кукольном платье.
– Прошу вас, – он указал ей на кожаное кресло у окна, проводил взглядом ее оголенные ноги, потом переключился на нас. И замер от неожиданности. Жужа смущенно отошла в сторону, будто почуяв неладное.
Повисло мучительное молчание, и воздух как будто наполнился электричеством. Некоторое время мы просто смотрели друг на друга. Испуганно, настороженно, болезненно, как смотрят на солнце, когда нужно открыть глаза перед объективом фотоаппарата, когда нужно получиться хорошо именно на этой фотографии, и ты заранее знаешь, что будешь выглядеть жалко и убого…
Беспощадные лучи больно режут глаза, и сами собой проступают первые предательские слезинки.
Дурацкая мыльная опера, просто «Дикая роза» какая–то.
Интересно, что должны сказать при встрече люди, которые когда–то ели из одной тарелки, спали в одной кровати и, вероятно, даже любили друг друга?.. Не признаться, что знакомы, или вести себя, как старые добрые друзья? Но мы никогда не были друзьями.
– Здравствуй, Ася, – почти прошептал он и взял меня за руку.
– Здравствуй, – вторила я, скованно улыбаясь.
– Неожиданная встреча, правда?
Я пожала плечами.
– Правда, – и отвела его руку.
И тут же пожалела об этом.
– Ну что, работаем? У нас не так много времени, воскресенье все–таки, – уже совсем по–другому, громко и по–хозяйски проговорил Павский.
А я попыталась взять себя в руки и не ударяться в воспоминания. Это просто работа. Моя дрянная, скучная работа.
…Миша совсем не изменился. Разве что в его больших зеленых глазах появилась едва уловимая грустинка. Он хорошо выглядел, был доброжелателен и элегантен. Белый пиджак, черная футболка в обтяжку, модные джинсы, золотая подвеска диковинной формы: то ли змея, то ли ящерица. Наверняка, его любимый Марк Вебстер. Кажется, я видела что–то подобное в его последней коллекции. Подкрашенные каштановые кудри… Павскому очень хотелось выглядеть моложе своих лет. И это было немного смешно. Смешно и трогательно.
Вальяжно раскинувшись в своем царском кресле, он отвечал на глупые вопросы, попыхивая сигарой, и мягко улыбался сквозь прищуренные глаза. Не мужчина – мечта.
Камеры любили Михаила. И он это знал, намеренно принимая ломанные архитектурные позы, и исподтишка поглядывал на меня.
Ему тоже было интересно, как я жила эти годы.
Наверное, именно поэтому я снимала его по–другому, с чувством непередаваемой боли и страха, как будто заново переживая нашу итальянскую мелодраму…


*
Мы с Жужей сидели в ресторанчике на Арбате и поглощали суши. Не могу сказать, что мне очень хотелось есть, но, как оказалось, процесс жевания значительно снижает работоспособность мозга. Да и идти домой в окончательно испорченный день не хотелось. Съемка закончилась довольно быстро, и пока Михаил тщетно пытался отцепиться от назойливой поклонницы Васи, я поспешила ретироваться из его покоев. Наверняка он искал меня, потому что когда–то мы расстались без объяснений, и он обязан был их потребовать теперь, спустя годы. А, может быть, мне просто хотелось, чтобы искал и требовал… Одним словом, неважно. Жить под одним небом, вращаться среди одних людей и не встретиться – почти чудесное везение. С моей стороны было глупо надеяться на подобное счастье. Что ж, надо, в конце концов, научиться расставаться грамотно. Чтобы не страдать потом над вонючей японской жратвой.
Я брезгливо отодвинула от себя тарелку. Вообще я презираю эту сырую гадость. Как можно было поддаться Жужиным уговорам?
– Может, пробежимся по магазинам? В Baldinini, кажется, распродажа… – Что я говорю? Я же ненавижу распродажи вместе с их переклеенными ценниками и липкими взглядами приторно-угодливых консультантов.
– Почему ты не говорила, что знакома с Павским? – вместо ответа спросила Жужа с деланной обидой в голосе.
– Я должна кричать об этом на каждом углу?
– Нет, ну просто мне казалось, что…
– Я работала у него до отъезда в Бонн.
– Ой, ладно заливать. – Жужа расхохоталась. – А то я не видела, какими глазами он смотрел на тебя.
– Какими?
– Голодными. Ты что, ослепла? Васька от зависти прямо на глазах в урюк усохла. Как ты ее… Прямо делитом в баскет через контекстное меню. Она к нему и так, и этак… А он на тебя пялился. Так бы и сожрал.
Я улыбнулась.
– Тебе сказки пора писать, лапа. Про красную шапку.
– Не, это порно.
– Миша непредсказуем, – я развела руками и отхлебнула мартини.
– Миша? – с издевкой спросила Жужа.
– Ну, хорошо, хорошо. Была у нас… любовь… давно…
– Колись давай, партизанша.
– Когда мне было восемнадцать, я работала у него в агентстве. Потом мы встречались, потом жили вместе, потом расстались, и я уехала.
Как, оказывается, проста и прозаична история моей трагической любви. Даже обидно.
– Из–за чего?
– Что «из–за чего»?
– Расстались из–за чего?
– Оно тебе надо? – усмехнулась я.
– Ты че, я ж от любопытства прямо тут и помру…
– Потому что нельзя быть на свете красивым таким. Все, пора по домам, мне еще фоты на завтра Бубону готовить.
Опускаться в метро не хотелось, поэтому я решила пройтись пешком и поглазеть на сонный воскресный город. В нем столько поразительных картин и манящих красок… Не беда, что сегодня мне все видится в сером цвете. Кстати, надо не забыть завтра забрать свою старушку Матильду из сервиса. Почему Матильду? А фиг его знает. Кажется, это прозвище моей непомнящей своих узкоглазых предков тойоте придумала Жужа.
Когда у меня будет много денег и свой журнал, обязательно куплю себе красный кабриолет и стану гонять, как Шумахер. Или нет. Не кабриолет, а огромный такой, похожий на танк внедорожник, в панцире которого будет тепло и надежно, и мне будут завидовать все сотрудники НИИ и топ–менеджеры мужского пола и, конечно же, думать, что я жена (потому как для любовницы старовата) какого–нибудь сумчатого. И пусть мучатся, бедняги. Ко времени своего триумфа я перестрадаю всех своих любовей.
Да и сейчас я не уверена, как поступила бы, если бы пришлось выбирать между участью несчастной Джен Эйр и Алексис из моей любимой «Династии». Любовь или деньги? Власть или любовь? Мечта или реальность? Реальность! Wake up, come to reality! Oh, yeah! Аминь.
Потом позвонила сестра и вернула меня на землю. Это в ее стиле. Она любит пострадать даже больше, чем я, потому как на сто десять процентов воплощает в себе образ простой русской бабы, и клятой, и мятой, и еще один Бог знает какой. У Светки двое детей, муж – алкаш и вечный заместитель заместителя, хрущевка в Бутово, а также долгов. Как могу, я ей помогаю. В основном, деньгами. Потому что посоветовать в патовой ситуации нечего, особенно, если баба – дура. Потому что Светка – хуже Аси Клячкиной, которая любила, но не вышла замуж, потому что слишком гордая была. Замуж–то она вышла, причем в семнадцать за первого попавшегося лучшего парня в классе. Канэшно, по залету. А как же еще? Любовь до гроба, видите ли.
Вот наша мама – молодец. Уважаю. (К сведению, наши со Светкой папы – трагически погибшие летчики-испытатели.)Так вот, мама. Весьма продвинутая особа. Выучила немецкий по какой–то там методике, сделала себе инъекции ботокса, нашла жениха на сайте знакомств и умотала к нашим немецким братьям. И нормального мужика нашла.
Так вот. Когда Светка в очередной раз позвонила, чтобы пожаловаться на свою не–дольче виту, ужасно захотелось не отвечать. Просто до смерти захотелось, но пришлось, потому что моя сестра не просто гордая. Она гордая и обидчивая. А это, знаете ли, еще та кислотная смесь.
– Ася, привет, – так грустно проговорила она, что мне захотелось заплакать.
– Привет. Что случилось?
– Та ниче… – ну да, щас мы будем полчаса ломаться, как сдобный пряник, и молчать в трубку. Я же, по заранее отведенной роли, должна рассказывать ей сказки, утешать, напоминать, что все мужики – уроды и мутанты с планеты, где вместо травы растут самогонные аппараты и пивные деревья, и уговаривать рассказать правду, потому что «легче станет».
– Давай рассказывай, только быстро.
– Ась, можно я у тебя переночую? Достали просто, уроды космические…
О, а я о чем?
Но именно сегодня отчаянно не хотелось никого видеть, а тем более сопереживать чужим проблемам. Прости, Господи, в детстве мама учила меня, что врать нехорошо.
– Извини, не могу сегодня.
– Почему?
– Ко мне должен прийти мужчина… – более дебильной отмазки я придумать не смогла. Глупо, зато правдоподобно.
– Кто? – то ли не расслышав, то ли не поверив, переспросила сестра.
– Мужчина, такое существо, у которого то ширинка расстегнута, то рукав в говне.
– Ась, мне так плохо… – заныла трубка.
Кто–нибудь, остановите это!!! Иначе мой мозг лопнет, вытечет на асфальт и испачкает мои джинсы.
– Свет, я, правда, не могу… ты же знаешь…
И телефон обиженно заныл. Отключилась. Теперь будет рыдать в подушку и проклинать. И пусть. Сколько можно работать скорой помощью? В конце концов, у меня есть своя жизнь. Более обустроенная, чем сестринская, и иногда мне кажется, что очень даже сложившаяся.





*
…На снимках Миша выглядел неотразимо. Внушительно и правдоподобно. Взгляд его был светел, пронзителен и открыт. В нем появилось что–то новое… чертовски притягательное.
Иногда так бывает, когда смотришь по–новому на человека, которого, казалось, знаешь сто лет, а он уже не твой старый знакомый. И ты не можешь запросто позвонить ему и сказать «Я тебя люблю», «Пошли пить пиво» или еще что-то, что говорят добрым друзьям. Он стал другим. Обновленным. Влюбленным. Именно, влюбленным. Как я раньше не додумалась? Я ведь тоже не жила эти годы монашкой. Вот и он вполне мог встретить свою женщину.
Почему–то при мысли о «своей женщине» стало так грустно, что захотелось заплакать, и я тут же закрыла папку с фотографиями Павского и выключила ноутбук. В конце концов, оставшуюся работу можно доделать в офисе.
Потом пришли угрызения совести. Не нужно было говорить с сестрой в таком тоне… Потом позвонили в дверь. И как–то сразу полегчало. Без предупреждения могла прийти только Светка. А раз пришла, значит, зла не держит.
Накинув халат, я пошла открывать.
– Привет…
– Ты?
В дверях стоял Миша. Огромный, будто скала, он загораживал собой все свободное пространство, и улыбался мягкой заискивающей улыбкой.
– Может, пустишь, или так и будешь тут держать?
– Как ты меня нашел?
Глупый вопрос. Я как всегда сыграла в дурочку.
Он пожал плечами.
– Позвонил в редакцию, сказал, что… ну в общем, какая разница, что я сказал… – Он схватил меня за плечи и протолкнул в квартиру, закрыв за собой дверь. – Не хорошо так себя вести, милая.
Миша прошел в комнату, обвел взглядом мое жилище и уселся в кресло.
– Что за дурацкая привычка все время исчезать? Почему ты убежала?
– Ты наглеешь.
– Ася!
– А что я должна была сделать? Броситься тебе на шею?
Я плотнее запахнула халат и отвернулась к окну.
– Мне было бы приятно.
– Зачем ты пришел?
Господи, снова эта паутина… вязкая, липкая, тягучая… Она все больше и больше оплетает меня, как когда–то в глубокой юности, где деревья были выше, небо ярче, а чувства глубже.
– Прости меня, – вдруг произнес он.
Я чувствовала, что он где–то рядом, за моей спиной. Его горячее дыхание щекотало шею, так тепло и остро, что становилось страшно. Я понимала, что сейчас нужно разорвать тонкую, связавшую нас нить, и поставить точку, точку, которую я не смогла поставить тогда…
– Миша…
– Молчи, молчи, пожалуйста.
Он прижал меня к себе, будто боясь, что я растворюсь в воздухе.
– Миша, прошло четыре года…
– Я искал тебя, перерыл всю Москву, а ты… Ты бросила меня. Почему? Ты же любила меня, правда, ты любила меня, я знаю. Ты моя, неужели ты этого не понимаешь? Только моя!
– Собственность?
– Думай, как хочешь. Только так нельзя. Нельзя, Ася!
– А спать со мной и мечтать о другой можно? – нервно брызнула я. – Заставлять меня все время думать об этой стоклятой сучке! Ты превратил мою жизнь в тюрьму, но нет, слышишь, нет! Я не позволю тебе снова затянуть меня в болото. Пусти, пусти сейчас же!
Я, как муха, билась в его паучьих сетях, но хватка Павского становилась все крепче и крепче.
– Не говори так!
– Мне больно… – Слезы отчаянно текли по щекам. Тяжелые и горячие. – Уходи, тебе нечего здесь делать. Все кончено, давно и навсегда. Финита ля комедия, – горько усмехнулась я.
– Дура ты, Аська, – голос его неожиданно стал тихим и глубоким, он гладил, как нежная материнская ладонь, мягко и успокаивающе. – Почему у тебя все всегда так сложно? – Губы Михаила ласково касались моего лба. – Просто нужно было подождать, пережить, как болезнь или непогоду. И все стало бы по–другому.
Я лишь покачала головой.
– Зачем ты пришел? Полакомиться моими чувствами?
– Тебе, правда, противно? Только скажи, и я уйду. Ты знаешь, я не стану унижаться.
– Ты не меняешься.
– Ты будто меняешься. Ну, так я пошел? – подмигнул Миша, и его глаза зажглись озорными огоньками.
Нет, я не хотела, чтобы он уходил, не хотела, чтобы он отпускал меня, равно, как и не хотела входить в холодную реку его любви второй раз, но ее сладкое течение уже уносило вслед за собой.
– Ладно, милая, поиграй со своей гордостью, можешь не отвечать. Сам разберусь.
И он отпустил.
«Миша, нет, ты не можешь так со мной поступить! Вот так взять и бросить! Неужели ты правда уйдешь… Разве ты не видишь, какая я слабая и беспомощная? Разве ты не видишь, как нужен мне? Да, я люблю тебя, люблю, хоть ты и порядочная скотина».
Я вдруг остро ощутила ту тупую саднящую боль, которую причинила ему, когда втихомолку собирала вещи и позорно бежала, точно преступница.
– Прости меня, – едва слышно прошептала я.
Уже в дверях он обернулся. И он улыбался. Очень довольно. Скорее даже удовлетворенно. Еще бы. Он одержал очередную оглушительную победу. От таких мужчин уходят не от ума.
Да, я дура. Нет, не дура. Дурище.
– Мишечка… – окликнули губы.
Но он не остановился, и я зажмурилась, чтобы не разреветься.
Это была жестокая игра. На этот раз по его правилам.
Где–то в прихожей щелкнул замок. Кажется, он захлопнул дверь. Неужели ушел?
– Тута я, тута, – вернувшись, усмехнулся Павский. – Просто дверь закрыл на всякий случай. Мало ли что.
– Я больше не убегу. Обещаю.
– Еще бы. Из собственной квартиры. Я, кажется, понял, это мне нужно было к тебе переехать. Вряд ли бы ты смогла меня выгнать. Ну, разве что с нарядом ОМОНа.
Он снял пиджак и небрежно швырнул его в кресло. Потом достал из кармана джинсов мобильный.
– Что ты делаешь?
– Не хочу, чтобы нам кто–то помешал.
Он отключил телефон и бросил его туда же.
– Что ты делаешь?
– Милая, ты становишься предсказуемой. В твоем доме есть спальня?
– Вроде есть. Т…там…
– Отлично.
Он взял меня за руку и потянул в комнату. Потом подошел к окну, задвинул шторы и зажег ночник возле кровати.
– Кинг–сайз? Одной не многовато? Или у тебя кто–то есть?
– А у тебя?
– Впрочем, ты, как всегда, права. Какая разница? Ася, ну что ты стоишь, как каменная баба?
– М…м…мож….жет, кофе сварить? – заикаясь, спросила я, не зная, куда спрятаться от его внимательно изучающего взгляда.
– Какой кофе? Кофе мне и секретарша сварить может.
Он подошел ко мне. Так близко, что было слышно, как бьется его сердце под тонкой тканью футболки. Я первой сделала шаг навстречу и обхватила его шею руками.
– Ну, скажи это, наконец, – прошептал он, уткнувшись носом в мое плечо.
– Я… виновата, я знаю.
– Нет, не то.
– Я скучала?
– Это ты у меня спрашиваешь?
Он усмехнулся.
– Не мучь меня, ты же сам все знаешь.
– Знаю. Нужно было расстаться на четыре года, чтобы понять, что любовь нельзя убить, даже если нам этого очень хочется. Возможно, твой поступок не был таким уж глупым, милая.
Губы Михаила коснулись моих губ, и я вдруг остро ощутила, как впадаю в блаженное забытье. Боже, я готова заново перенести все посланные мне испытания, лишь бы быть рядом с ним. Хотя бы эту ночь.
Мои руки проскользнули к нему под футболку и быстро стянули её, следом полетели брюки и мой халат. Мне хотелось обладать этим мужчиной, крепко держать его в себе и больше никогда не отпускать. Даже если ему этого захочется.
– Ты мой, только мой, – будто в подтверждение своих слов прошептала я сквозь поцелуй.
– И больше не пытайся оспаривать этот факт, – усмехнулся он перед тем, как повалить меня на кровать…


*
Утро выдалось хмурым. Лил дождь. Густые черные облака нависли над моим окном и стучались в него тяжелыми каплями… Забравшись с ногами на подоконник, я смотрела вниз, на пустынную улицу, по мокрому тротуару которой сновали редкие прохожие, плененные царством зонтов. Над маленькой булочной на углу дома с вкусным названием «Плюшки» вился тонкий дымок… Наверное, оттуда пахло теплым свежеиспеченным хлебом и булочками. Я открыла окно и вдохнула чистый густой воздух, пропитанный озоном. Потом обернулась. Миша спал, будто ребенок, вальяжно раскинувшись на кровати, прикрывшись шелковой простыней. Глаза его были закрыты, но почему–то мне казалось, что они улыбаются. Мои любимые глаза… Мой любимый мужчина… Как бы я хотела, чтобы это утро не заканчивалось никогда, как бы я хотела, чтобы мы всегда были вместе и не отпускали друг друга ни на шаг…
Эта ночь расставила все точки над «и». Мы сплелись в единое целое, будто запутавшиеся виноградные лозы, и не расплетали объятий почти до рассвета. Еще никогда Михаил не был так откровенен, еще никогда не любил меня так страстно и самоотверженно, будто я была ему дороже мира. Еще никогда он не был таким… моим.
Я осторожно присела на край кровати и погладила его по спине. Его кожа была мягкой и прохладной, и мне очень хотелось поцеловать его в ложбинку между лопаток, прижать к себе, будто ребенка, таким милым и беззащитным он выглядел, этот сильный мужественный мужчина. Мой мужчина. Единственный и любимый.
Он лениво потянулся и приоткрыл один глаз.
– Привет… почему не спишь? – его рука скользнула ко мне под рубашку.
– Тобой любуюсь, – едва слышно прошептала я, чувствуя, как к горлу подступает комок нежности.
– Надо же… – Миша широко улыбался. – Я думал, это моя роль… Ну, и как? – поудобнее устроившись на подушках, спросил он. – Сильно сдал?
– Что ты… – Я погладила его по щеке. – Я уже и забыла, какой ты…
– Какой?
– Родной…
Он перекинул меня на кровать и прижал к своей груди.
– Скажи мне, Аська, у тебя кто–то есть? – пристально глядя мне в глаза, спросил Миша.
Я промолчала. А что я должна была ему рассказать? Печальную историю про чью–то неразделенную любовь или сказку про страдания Пенелопы, которая ждала–ждала и дождалась?
– Значит, есть, – он грустно вздохнул и потянулся за сигаретами. – Не возражаешь?
Я покачала головой.
– Почему ты мне сразу не сказала?
– Что именно? Давай не будем ложиться в постель, потому что у меня кто–то есть? И потом, я не думаю, что все эти годы ты жил монахом в горной пещере в окружении диких коз.
Кажется, он обиделся.
– Я мужчина!
Ой, только не надо заново начинать эту пресную песнь о женщинах и людях. Я мужчина, мне можно! Тьфу!
– Павский, ты неисправим! – рассмеявшись, проговорила я, и хотела было поцеловать его в губы, но он отвернулся. И я вновь почувствовала себя одинокой…
– Нет у меня никого. Просто позлить тебя хотела.
– Нет или уже нет? – не оборачиваясь, пробасил он тоном, которому невозможно было солгать. Да я и не собиралась.
– Уже нет! Можешь задушить меня, Отелло доморощенный, – вспылила я.
Он резко повернулся и крепко схватил меня за плечи.
– Расскажи мне! Расскажи мне все, я хочу знать, кому принадлежало твое сердце! Хочу знать, о ком ты думала, когда меня не было рядом, кого целовала, кому варила кофе и завязывала галстуки. С кем лежала в постели, в конце концов! – Кажется, он разошелся не на шутку. Того и гляди, придушит.
Я испуганно отодвинулась на край кровати и спряталась в одеяло.
– Мне бы тоже хотелось знать все это, а еще, почему ты использовал меня, как игрушку. Чтобы забыться? Зная, что мне будет только хуже от такой жестокой любви. Зачем влюбил в себя и превратил мою жизнь в кошмар?
– Я не влюблял тебя. Ты сама влюбилась.
Он повернулся ко мне и выпустил в лицо облако дыма.
– Влюбилась в дымку. Ты придумала меня. И хотела видеть таким, как придумала. Но я–то был другим, со своими болями и проблемами, с пробитым сердцем. А ты пришла и заявила: люби меня. Выбрось все, что было, на помойку, сожги одежду и люби меня. Ты обижалась и молчала. Просто молчала. Ты даже ни разу не поскандалила, не плюнула мне в рожу. Не сказала, чего хочешь, а я не волшебник и не умею догадываться. Просто собралась и смотала удочки. Потом вернулась и поманила. Ну ладно, не поманила. Я сам повелся, хотел узнать, какой ты стала. И узнал.
Он замолчал, очевидно, собираясь с мыслями.
– Точнее понял, что люблю тебя. А ты мне не принадлежишь. И это ужасно – быть на твоем месте. Когда ты, восемнадцатилетняя девчонка, оказалась в моей постели, я не думал, что это серьезно, не думал, что ты будешь мной руководить, что заманишь в ненавистные любовные сети. Знаешь, сколько баб у меня было? Что я говорю, конечно, знаешь… хотя я и сам не смог бы сосчитать. Но связывали меня дважды. Ты мой второй раз. Думаю, последний.
Он затушил сигарету и растянулся на кровати, уставившись в потолок.
– Нет, ты, конечно же, права, я не прятался эти годы в тибетских горах, размышляя о смысле жизни и выпадая в астрал, но все же многое понял. Я очень яростно искал женщин и вина. Но не потому что мне этого хотелось, а чтобы отомстить тебе, доказать, что ты пустое место, фрик, что мне плевать, где ты и с кем ты… Но мне очень хотелось найти тебя и зажать в темном углу. Чтобы ты уяснила свое место, чтобы не смела так со мной поступать. – Михаил яростно сжал кулаки и повернулся ко мне. – Молчишь? Ну, молчи, молчи.
– Что теперь? Отболело? Ты получил, чего хотел. Можешь уходить.
– Ну, нет уж, дорогая. Ты не избавишься от меня так просто.
– С тобой никогда не было легко, Павский.
– И не будет. Это я тебе гарантирую.
Он заговорщицки усмехнулся.
– Я тоже мстила тебе. Глупо и по–дурацки. Но я просто не могла так дальше. Не могла делить тебя с прошлым, ждать, когда все изменится. И ничего бы не изменилось. Ты сам это понимаешь. А потом эта возможность все бросить, расставить по местам, успокоиться. Я думала, что смогу тебя забыть, что стану равнодушной… потом Алекс…
Миша напрягся и пристально уставился мне в глаза.
– Успокойся, ничего серьезного. Только секс.
– Неужто? – Его рука снова потянулась за сигаретами. Павский нервничал, и это было заметно. – Так бывает?
– Это ты меня спрашиваешь? Ты? Не верю своим ушам!
– Просто, зная тебя, появляются некоторые сомнения.
– Засунь свои сомнения подальше, – не выдержала я. – Вообще я не обязана перед тобой оправдываться. А если тебя что–то не устраивает, проваливай!
Я вскочила с кровати и стала нервно расхаживать по комнате, как маятник. Миша пристально наблюдал за мной и смеялся. Кажется, выяснения отношений доставляли ему удовольствие. Конечно, он был уверен, что я все еще люблю его, хотя сам факт того, что я могла принадлежать кому–то другому, вне всякого сомнения, задевал.
– Продолжай. Ты же знаешь, что я не остановлюсь, пока не вытрясу из тебя всю правду. Ну? Какой он был? Красивый, высокий, широкоплечий брюнет? Тимоти Далтон? Или нет, я знаю! Том Джонс? Это был Том Джонс. Он стоял на коленях перед твоим окном и пел «Дилайлу»?
– Ну и гад же ты, Павский, – не сдержалась я. – Он любил меня по–настоящему, а не использовал как таблетку анальгина. Он мог дать мне покой, уверенность, надежный тыл, детей и прочие радости семейной жизни. И я бы не смогла обозвать его гадом.
– Это почему же? – выгнув бровь дугой, улыбнулся Миша.
– Потому что не любила. Потому что не хотела очернить его жизнь равнодушием и постылым бытом.
– А меня, стало быть, любишь? И готова предоставить мне все перечисленные выше сомнительные радости?
Павский подошел ко мне и, опустившись на колени, обнял за талию.
– Ну? Любишь? Признавайся, – целуя меня в живот, прошептал он.
– Я убежала туда от тебя, – дрожащим голосом проговорила я, – а оттуда убежала потому, что боялась тебя забыть. Как ты думаешь, люблю ли я тебя?
– Хочешь, я спою тебе «Дилайлу»?
– Не–е–е–ет, боюсь, не выдержу этого испытания, – потрепав его по волосам, засмеялась я.


*
Вечером мы ужинали в его любимом ресторане на набережной. Настроение Павского было приподнятым. Он постоянно шутил, говорил всякие глупости, прижимал мою коленку под столом и выглядел счастливым. Таким счастливым, что даже постоянные звонки мобильного его не раздражали.
– Завтра у меня выставка в Питере. Утром я уезжаю, – наконец, проговорил он.
– Надолго?
– Дней на пять. Может быть, ты составишь мне компанию?
Мы действительно никогда никуда не ездили вместе. Даже на пару дней. Павский предпочитал путешествовать один. Очевидно, дабы не тащить с собой личный самовар.
– Я бы с радостью. Но с утра нужно отвести твои снимки в редакцию, потом сделать кучу работы… Я не смогу. Извини.
На самом деле, мне очень хотелось провести с ним этим пять дней, но обстоятельства как всегда оказались сильнее меня.
– Я тут подумал…
Он закурил и задумчиво прикрыл глаза.
– Может, тебе пора увольняться? Ася, не округляй глаза раньше времени. Я знаю, что ты сейчас скажешь. Про свою независимость и все такое, – он манерно стряхнул пепел и откинулся на спинку кресла. – Ну, пораскинь мозгами. Ты ведь давно хочешь собственный журнал, я знаю. И я могу тебе помочь.
– Мишечка…
– Помолчи. Считай, что я твой инвестор. И когда ты раскрутишься, то вернешь мне деньги, если не захочешь от меня зависеть.
– А если не раскручусь?
Он пожал плечами.
– Пойдешь ко мне в рабство, – засмеялся он, прихлебывая кьянти. – Или… я придумаю какую–нибудь другую, более изощренную пытку. Возьму тебя в жены, например.
– Надеюсь, я буду твоей любимой женой.
– И я надеюсь.
– Я могу подумать?
– Конечно, подумай, – он мельком взглянул на часы. – У тебя десять секунд. Да, кстати. Пока не забыл. Завтра утром приедет Степан и заберет твои вещи.
– Вещи?
– Ну да. Или ты не собираешься возвращаться домой?
– Ты хочешь, чтобы я переехала к тебе?
– Я хочу, чтобы ты вернулась домой, – уточнил он.
– Тебе не кажется, что ты торопишь события?
– Понимаешь ли, дорогая, – он накрыл мою руку своей ладонью. – Мы с тобой не дети, так что не будем крутить друг другу мозги и играть в мужа на вечер.
– Ну, раз уж ты все решил, мне остается только согласиться, – улыбнулась я.
– Вот и прекрасно.
Снова зазвонил мобильный, и Миша отвлекся.
– Щас, извини, – пробурчал он. – Да, я слушаю… Привет, Степа… какого хрена? Я вообще с женщиной в кровати лежу! Ладно, не тарахти. Кто приходил? Убили? Кого убили? Зуева? – Его голос задрожал. – Чью зажигалку? Да меня вообще в городе не было… Хорошо. Жди.
Миша нервно бросил телефон в карман и выругался.
– Что–то случилось?
Он утвердительно кивнул головой.
– Мне нужно отъехать. Отправляйся домой и жди моего звонка.
– Скажи мне, что стряслось? Я не отпущу тебя просто так. Миша… – мертвой хваткой вцепившись ему в руку, простонала я.
– Черт, я и забыл какая ты… Хорошо, поехали.
И он потащил меня к выходу.
Уже в машине я вновь отважилась спросить:
– Что случилось? Почему ты молчишь?
– Меня подозревают в убийстве человека…