Галина Стеценко (Москва) 

Стеценко Галина Георгиевна родилась в Донецкой области.  Живёт в Москве.

Пишет стихи, прозу, произведения для детей. Член Союза писателей России, член Международного творческого объединения детских авторов.

Победитель, лауреат, призёр многих международных конкурсов, в том числе:

Национальная премия «Золотое перо Руси» -  золотой лауреат, обладатель статуэтки (2015), лауреат (2013),

«Славянская лира»  - победитель (2015, Беларусь),

«Русский stil» - лауреат 2 степени  (2015, Германия),

«Редкая птица» - лауреат и обладатель Ники  (2015, Украина), 

Грушинский фестиваль – победитель (2014),

«Вслед за путеводной звездой» - лауреат (2014),

«Славянские традиции» - лауреат 2 степени (2013, Крым), лауреат (2010),

«Большой финал» - серебряный лауреат  (2014),

 «Весны прекрасные мгновенья» – победитель (2015, Бельгия),

конкурса публицистики, посвященного 70-летию победы в Великой Отечественной войне и 100-летию со дня рождения Константина Симонова - лауреат (2015),

«Десятая планета» - призёр (2015, 2014)

«Посох и Лира» - призёр (2015, 2014) и  других.

                МЕЖА 

По родной земле 

                    пролегла межа.

Оттого в душе –

                    словно след ножа.

Через яблоню

                    та межа лежит.

Слеза горькая

                    по стволу бежит:

Расчленённая

                    в ночь холодную

Плачет яблоня 

                    буйно-плодная…

Я поставлена 

                    перед выбором –

У какой реки 

                    мне построить дом?

Равно дóроги 

                    две реки, и жаль, 

Что меж Волгою

                    и Днепром – межа…

                                                                  Выстрел                                 

          Как празднично цветут вишни! Кажется, множество маленьких мотыльков с нежными белыми крылышками облепили ветки, даже листьев не видно.  

           Вишнёвые деревья всюду – в садах, палисадниках, вдоль тротуаров.Одноэтажные кирпичные дома прячутся за белыми кронами, и только потемневшие шиферные крыши выдают их. От нежного цвета солнце ярче, а день – светлее.

        Вера Николаевна, опираясь на клюшку, подошла к калитке, открыла её и заглянула в белый вишнёвый тоннель. По нему со стороны автобусной остановки медленно приближалась соседка  Лидия Петровна.

      –  Здравствуй, Вера! – Лидия Петровна опустила на землю сумки с продуктами. Поохивая,  разогнула спину и потёрла рукой поясницу. – Устала – спасу нет. Что ни говори – восьмой десяток… –  Достала из кармана синей кофты носовой платок и промокнула потное лицо. 

      – День добрый, Лидочка! Похоже, полрынка скупила. Наверное, всю пенсию потратила.

      – Да, – вздохнула Лидия Петровна. – Всё дорого, но ради такого случая… Гость у меня. Внук Денис приехал... Отсыпается от городской суеты... 

      –  Дениска?  Радость-то какая!.. –  улыбнулась Вера Николаевна. – Давно он здесь не появлялся. Я теперь его и не узнаю…  Наверно, подрос, настоящим мужчиной стал… Зайду посмотреть… – Вера Николаевна перевела взгляд на сумки соседки, – Нам ли такие тяжести на своём горбу таскать? Место хоть уступили? А то я вчера влезла в автобус – мест  свободных нет.  Держусь одной рукой за клюшку, другой – за поручень, чуть не падаю. А передо мной сидит парень, бритоголовый. Плечи – шире сиденья! Ему один пожилой мужчина говорит: «Уступи место бабушке!», а тот – в окно смотрит. Мужчина – давай его воспитывать, как нас когда-то учили. Тут парень вскочил с места да как заорёт на весь автобус: «Ты чё добиваешься, чтоб я вены себе порезал?» Боже ты мой!.. Мне садиться расхотелось. Сошла на первой остановке и другим автобусом доехала.

      – Спасибо, уступили… – усталым голосом ответила Лидия Петровна.

      – Завтра пойдёшь к памятнику Победы? – перевела разговор Вера Николаевна.

      – Пойду, если здоровье не подкачает.  Я всегда ходила. Сейчас на митинге не так многолюдно, как бывало раньше. Да и ветеранов совсем мало осталось.

      – И мы с Алексеем любили этот праздник.  Алексей мой надевал в этот день все награды. Идём по улице – все головы поворачивают. А уж я какая гордая рядом с ним!... Двадцать лет прошло, как Алёши нет. Я теперь не на праздничный митинг хожу, а на кладбище мужа проведать… – немного помолчав, Вера Николаевна предложила, – Дениска, наверное, на танцы вечером побежит? А ты, Лидочка,  приходи сегодня вечерком ко мне. Посидим, поговорим, чайку попьём… 

         Лидия Петровна кивнула, взяла с земли сумки и скрылась за своей калиткой.

         День Победы для Веры Николаевны был особым праздником. С него она исчисляла начало своей жизни, а то, что было до него – военное детство – не хотела вспоминать, а забыть не могла. Только погрузится в воспоминания – слёзы на глазах. До сих пор ей не верится, как они, мама и три сестры, смогли пережить голод и бомбёжки. Зато её глаза вспыхивают радостью, если она вспоминает долгожданный День Победы. Вера Николаевна на всю жизнь запомнила счастливые лица соседей, когда она, девчонка-подросток с русыми косичками, неслась по пыльной улице и, забегая в каждый двор, кричала: «Победа! Победа!»… Её семья, не веря похоронке, всё ещё ждала отца…    

         Когда солдаты вернулись с войны, и началась мирная жизнь, Вера познакомилась со своим будущим мужем Алексеем. В душе она чувствовала: есть и её доля в том, что он вернулся домой,  потому что она, её мама и сестры ежедневно перед иконой Казанской Божьей Матери молились за Победу, за возвращение солдат, и в том числе за Алексея, которого тогда ещё не знала. И Алексей, хоть и был дважды ранен, вернулся! 

        Закатное солнце опустилось за сады, унося полоску света со стола. Вера Николаевна включила лампу. Достала толстый фотоальбом. Вот Алексей в форме сразу после войны – высокий и подтянутый. А вот его портрет: густые чёрные брови, сросшиеся на переносице, лихой вихор… и синие смеющиеся глаза. Хоть фото черно-белое, но Вера Николаевна видит их цвет... 

           Тут её взгляд остановился на фотографии с оторванным уголком, на ней – она с мужем у цветущего куста боярышника, сидят на траве, она в своём любимом белом платье в чёрный горох,  в белых носках и босоножках. Светлые волосы, собранные сзади, открывают лоб.  Голова на плече мужа... И Вера Николаевна погрузилась в воспоминания: как они с Алексеем на весеннем лугу майских жуков ловили… как дом строили, и соседи им помогали…

       – Вера, ты дома? – она услышала голос соседки, быстро закрыла альбом и вышла навстречу, – я раз постучала, другой – никто не отвечает.

        Лидия Петровна стояла в дверях и держала тарелку с блинами.

        – Проходи, Лидочка. Я и не слышала, как ты стучала: фотографии смотрела... Жалко, что Алёша так рано ушёл. Иногда забудусь, разговариваю с ним, и, вроде, на душе легче,– Вера Николаевна достала из шкафа плетёную вазочку с пряниками, из холодильника – банку с яблочным повидлом.

         –  Я вот блинов напекла, с творогом, – Лидия Петровна придвинула ей тарелку, присев на табурет. – Да, без Алексея плохо. Он и мне, бывало, помогал по-соседски. Что говорить, подорвал здоровье своё: всё по окопам… да ранение ещё…

         Вера Николаевна, ставя на стол чашки, продолжила разговор:       

         – Да…Уважали его…Когда открывали Памятник возле завода, ему доверили ленточку перерезать… И в школу каждый год приглашали! О жизни на фронте рассказать, о боевых товарищах, о себе... На фронт добровольцем ушёл. В семнадцать лет. Прибавил себе год в военкомате… Пол-Европы в пехоте прошагал. И до Берлина дошёл!.. Любил повторять: «Наша возьмёт!»… А когда совсем слёг, каждый год в День Победы ждал пионеров. Знал:  придут они, в белых рубашках и красных галстуках, с цветами, с горнами и барабанами. «Бом-бом-бом-бом!» – слышалось во дворе, когда к дому подходили. А у меня сердце выпрыгивало!.. Посажу ребят за стол, пирогами с вишней угощаю, смотрю: они хоть и  стесняются,  а с удовольствием кушают, хвалят…

       –  А мы отца с войны ждали. Я всё представляла, что однажды он подойдёт незаметно сзади и закроет ладонями мне глаза… Не дождались... Он в танке заживо сгорел… В письме своём последнем, из Белоруссии, как чувствовал, написал: «Эх, жить чертовски хочется!.. Не плачь, утри слёзы. Жалей, люби детей. Целую вас в последний раз»… Хорошо, фотографии сохранились. Внук Денис на него похож: такой же рослый и плечистый! 

           Помолчав, Лидия Петровна тихонько запела: «…Лежат в земле сырой Сережка с Малой Бронной и Витька с Моховой…»  Вере Николаевне тоже вспомнилась эта песня. Пластинку с ней в исполнении Марка Бернеса она хранила в шкафу. Она бы поставила её сейчас, но сломанный проигрыватель давно выбросили. 

         Вера Николаевна потянулась за блином:

          – Для внука старалась? – Перевела разговор, – Дениска приехал: так он уже все экзамены сдал? 

      –  Да нет, – Лидия Петровна опустила голову, словно провинившийся ребёнок, – бросил он институт. Родители столько денег в его учёбу вбухали… Теперь ему повестку за повесткой из военкомата шлют. Вот он у меня от армии и прячется… 

      –  Ой, да как же так?! – Вера Николаевна заслонила ладонью рот и пристально посмотрела на подругу. 

      –  Ты, Вер, молчи…– голос Лидии Петровны стал тише. –  За тысячу километров не найдут! Не отдам единственного внука! Сама знаешь, сколько ребятишек погибло в Афганистане и Чечне. Тебе, Вера, не понять, у тебя нет внуков… 

      –  Да, мне не понять ... – с болью в сердце отозвалась Вера Николаевна.

       Сколько она ни просила Бога, не дал он ей деток. А теперь, когда ушёл в мир иной её муж Алексей, испытала на себе, каково – быть одной…

       Дальше разговор не клеился. Чай допивали молча. Разошлись, думая каждая о своём...

        …Вера Николаевна среди ночи проснулась. От выстрелов. Нехорошо стало на душе: где-то недалеко палят: «А, может, это салют в честь Победы? Что-то рановато…Завтра салют будет. Тренируются, может…»  И снова задремала.  

        Утром поднялась рано, про себя сказала: «Вот и ещё один день начался. Дай, Господи, здоровья мне и всем добрым людям!».  Вскоре дом наполнился запахом выпечки. Вера Николаевна разделила пирожки: в глубокую тарелку сложила и накрыла салфеткой – соседей угостить, в сумку – на кладбище взять. 

        Оделась по-праздничному: светлая вязаная кофта поверх тёмно-зелёного платья. Седую голову прикрыла белым капроновым шарфом, завязала его свободно под подбородком. Медленно ступая, понесла  тарелку с пирожками  по вишнёвому тоннелю, соединявшему дворы.

      – Возьми, Лида, сама покушай и внука угости. Да Алексея моего помяни. А я сейчас пойду его проведаю, – подала соседке тарелку с румяными пирожками.    

          Городское кладбище располагалось неподалёку. Как до конца улицы дойдёшь, повернёшь направо, пройдешь мимо церкви, разрушенной ещё до войны, но так и не восстановленной, окажешься у его ворот. Помогая себе клюшкой, брела  Вера Николаевна по пыльной грунтовой дороге. У ворот кладбища продавали яркие искусственные цветы. Она такие цветы никогда не покупала. Для себя она решила: «Пока силы есть и ноги носят – на могиле Алексея живые цветы будут. Посажу!». 

          Рядом с продавцами цветов сидели две нищенки – просили подаяния. Вера Николаевна положила им по пирожку. На кладбище у многих могил копошились люди. Ограды и памятники блестели свежей чёрной и серой краской, изредка голубой, – их обновили перед Пасхой. Вера Николаевна шла по знакомой дорожке к голубому памятнику с красной звездой наверху.   

         Вот и добралась. Остановилась перед памятником:

      –  Здравствуй, Алёша мой родной… Не могу быстро ходить…Но ты знал, что я в этот день обязательно к тебе приду…

        Наклонилась, пощипала траву на холмике среди красных тюльпанов. Села на скамейку. Смотрит на овальную фотографию – улыбается с неё Алексей. «Что это на ней?» – Вера Николаевна достала носовой платок.  Протёрла портрет – не оттирается. Провела по эмали пальцем и нащупала пробоину. Губы её задрожали:

      – Не поняла сослепу… А это же… это след от пули… выстрел!.. Войну прошёл и  живым вернулся… Чья же пуля его достала?.. Не уберегла я его…

      Долго сидела Вера Николаевна на скамейке у могилы мужа, плакала и причитала. Огляделась – у других могил тоже женщины плачут. Поговорила с ними: такая же беда… 

         Когда с кладбища возвращалась, остановилась у разрушенной церкви. Поднялась на невысокое крыльцо, заросшее сочным чистотелом: «Кто? Кто это сделал? У кого рука поднялась?» – обращалась она к Всевышнему.  За горькими раздумьями не заметила, как спряталось солнце. Сумрачное небо опустилось ниже. По его тёмно-серой глади плыли друг за другом холодные облака. Теперь сады виделись  ей мертвыми заснеженными холмами. Показалось: она замерзает среди них под ледяным небом.

        Не заходя домой, побрела к Лидии Петровне: захотелось поделиться горем с подругой.

        Та усадила её на диван. Выключила телевизор. Внимательно, не перебивая, выслушала. 

      – Кто же это стрелял?.. И я слышала  выстрелы…ой…неужели это…–  голос её осёкся, – неужто это внук мой, Денис?.. Вчера на пистолет наткнулась, когда в его комнате убирала… И пришёл под утро… 

        Потемнев лицом, Лидия Петровна крикнула:

      – Денис, ну-ка, иди сюда! 

       Из спальни появился широкоплечий парень  в чёрной майке с крестом, похожим на свастику.  

      – Где-то я видела этого парня…– попыталась вспомнить Вера Николаевна, – и этот страшный крест на майке… 

      – Денис, это ты на кладбище стрелял? Или дружки твои? – строго спросила Лидия Петровна, – чувствую, что – ты!Завтра же отцу позвоню! Пусть забирают тебя!             

      – Ты чё добиваешься, чтоб я вены себе порезал? – загремел в ушах Веры Николаевны раздражённый голос парня, мгновенно скрывшегося за дверью.

       Грудь Веры Николаевны сдавило так, что дышать нечем. Захотелось поскорее на свежий воздух.  Встала с дивана и – к выходу. 

      – Ну и что с ним делать?! А ничего не сделаешь…Времена такие… – попыталась оправдаться  Лидия Петровна, провожая соседку до калитки, –спросила у него: «Откуда пистолет?», а он гаркнул: «Молчи!»... А фотографию заменить можно…Ты, Вера, прости его, дурака …Внук ведь…

     – Да, времена…– вздохнула Вера Николаевна. 

     У калитки обняла подругу:

     – Лида, у тебя такое горе… 

Запах костра

       До поезда оставалось больше часа. Никита с мамой и младшей сестрой Марусей коротал время на вокзале в Харькове. «Почему время здесь имеет особое измерение, течёт медленно? — размышлял он, сидя на скамейке в зале ожидания. — Когда-нибудь я найду этому объяснение…», — он медленно провожал взглядом движущихся по залу пассажиров с рюкзаками на спине и чемоданами в руках.

       — Мы едем, едем, едем в далёкие края… — напевала Маруся. При этом она наклонялась то к маме, то к брату. — Ну  скоро уже в поезд сядем?

     — Скоро. Потерпи немного. Ночью в дороге поспишь, а проснёшься уже в Москве. Давай пока почитаем, — мама раскрыла книгу с яркими картинками.

      — А мы сходим в большой зоопарк? — девочка примостилась поближе к маме.

      — Обязательно. И слонов, и мишек увидим.

      — Ура!  И потом на Красную площадь пойдём? 

      — Да, конечно.

      — А эта площадь красная как моё новое платье? — Маруся соскочила с места, взялась за юбочку платья с двух сторон и закружилась. — Я в нём пойду.  Никита, а ты наденешь новую рубашку? Хочешь на Красную площадь?

        Никита улыбнулся:

      — Да.

      Он любил путешествовать: радовался каждой поездке и новым купленным вещам в дорогу, но не хвастался, как его сестрёнка.

      — И ещё хочу в Кремль,  — окончание последнего слова он произнёс нечётко.

      — И я крем люблю.  Он сладкий, — облизнулась сестра.

      Никита  рассмеялся. 

      — Иди к маме, она тебе сказку почитает, а я пока поиграю, — он достал из кармана рубашки телефон, и вскоре на его экране начались автогонки с препятствиями. Мама негромко читала сказку.

      — Костром запахло. Мама, значит, шашлыки будут, как на даче? — послышался голос Маруси. Никита тоже почувствовал запах гари. 

      — Не пожар ли где? Или курит кто? — беспокойно заёрзала на месте бабуля в летней шляпке в горошек, сидевшая напротив. Мама закрыла книжку:

      — Что такое? Непонятно…

      Никита прекратил игру, сунув телефон в карман рубашки, желая понять, что происходит. По соседству коренастый мужчина отложил газету, встал и огляделся:

       — Вроде не курит никто, — прошёл между сидениями, приглядываясь и стараясь найти, отчего исходит запах. – А это чьё имущество? — он легонько ткнул  ногой в пухлую, из клетчатой ткани, сумку под скамейкой.

    — Ой, осторожнее, вдруг там…— испуганно зажмурилась бабуля, будто в эту минуту должен был грянуть взрыв.

      Никто из находящихся рядом пассажиров не признал поклажу своей.  

     — Кажется, её здесь не было, когда мы сюда пришли, — мама пыталась вспомнить и понять, как сумка здесь оказалась. — Да, точно не было. Но мы могли не заметить, как её нам подсунули: каждый из нас был занят своим делом...

      Взрослые галдели, строили догадки, откуда она взялась и что в ней. Никита слушал их разговор и тоже недоумевал, как появился недалеко от него этот багаж.   

     — Об этой находке надо сообщить, — решительно высказался мужчина.

      Но тут подошёл темноволосый коротко стриженый парень, в шортах и выцветшей майке, в резиновых шлёпанцах на босу ногу. Он наклонился к сумке и медленно потащил её из-под сидения к себе.

      — Вот ты и попался! — мужчина схватил незнакомца за ухо.

      — Пустите, — съёжился пойманный, бросил ручки сумки и спокойно оттолкнул руку мужчины от уха. Но мужчина тут же крепко обхватил его запястье и не отпускал:

     — Я как раз хотел сдать этот груз в милицию, а теперь  пусть забирают его вместе с тобой. Там разберутся! Документы с собой?

     — Нету... А что я такого сделал? — взволнованно произнёс малолетний подозреваемый. Никита оценивающе смотрел на него, своего ровесника. Ни внешним видом, ни поведением он не вызывал симпатии. «Вокзальный воришка», — определил  Никита.

      — Ещё отрок, а уже бомжонок. Не дай Боже! — сочувственно покачала головой бабуля.

        Парнишка передёрнулся от таких слов. Что-то попытался ответить:

      — Э-э-э… У-у-у…  Да-а-а... — он выглядел растерянным и беспомощным.

        Вокзальный шум заглушил его слова, и Никита ничего из сказанного не понял, подумал, что тот заикается, болен.

       — Ну что вы пугаете мальчишку?  — заступилась мама.

       — Хэ, несовершеннолетние дети с родителями ездят, — не смягчился мужчина,  — а этот сам по вокзалу шастает! Родители твои где?

      — Нету, — еле слышно ответил парень.

       — Ну, вот, пожалуйста! Самостоятельный уже! Что хочу, то и ворочу! А эту старую сумку, зачем тащишь? Что в ней ценного? Признавайся! — настойчиво продолжал разбираться мужчина. — Я, кажется, догадываюсь… Кто хозяин её?

      — Я. Это мои вещи, — тихо сказал  парнишка, глядя в пол.

      — Твои? Тогда открывай! Показывай, что здесь. 

      Все наблюдавшие замолчали и ждали продолжения. Паренёк сначала стоял как застывший. Было заметно, что он стиснул зубы и внутренне сжался, едва удерживая слёзы. Никите вдруг стало жаль его: он казался незлобным и неагрессивным.

      Парень неохотно присел и расстегнул молнию сумки. Все любопытные, и Никита в том числе, окружили его и впились взглядами в загадочное вместилище. Из него новой волной пахнул уже известный запах от доверху плотно набитых, на вид, обгоревших тряпок. Все молча с недоумением переглянулись. Никита скривил лицо и отошёл. Маруся за его спиной радостно выкрикнула:

      — Костром пахнет! 

      Мама смотрела на парнишку огромными  глазами, полными непонимания:

      — Что там внутри?

      — Шмотки... Мои… — с трудом выговорил он, будто ком в горле мешал ему.

      — А внизу,  что под этими угольками спрятано? — прищурив глаза, спросил мужчина, надеясь всё же уличить пойманного в чём-то ужасном. 

      — Ничего не спрятано. Одежда, все вещи мои... Собрал, что осталось... Остальные — сгорели, когда  снаряд в наш дом попал…  А папку с мамкой соседи на огороде похоронили: кладбище обстреливали… — он присел на корточки и застегнул сумку. Повисло молчание. Никите стало не по себе: обидно, что взрослые пытали его, подозревая во вредительстве, да и он сам слёту назвал его «воришкой».  И ужасно жалко, что он остался без родителей и крова. Как теперь жить сироте?

       Тут к нему подошла в форменной одежде работник вокзала:

       — Пойдём!

       — Не надо! — выкрикнул Никита, — вы его куда, в милицию, ведёте?

       — Погодите, — вскочила мама, — куда его….

       — А что вы переполошились? — удивилась железнодорожница. — Он в Белгород едет, к тётке. Сказал, что кроме неё, у него из родных никого нет... Он смог как-то сам доехать сюда из-под Горловки, на перекладных. Попросил  нас  переправить его через границу.  Мы ему билет купили, поможем добраться, а там…. — она помолчала. А потом скомандовала  подопечному, —  бери свою кладь, ты за одну ручку, а я за другую, и вперёд!

       Никита пока слушал её, сердце болезненно сжималось, а в голове стучало: «Чем помочь?»  Сейчас он взволнованно смотрел вслед парню и женщине со злополучной ношей, боясь упустить их из виду в многолюдном зале. И вдруг его осенило:

      — Мама, давай отдадим мои вещи! Они ему впору будут!

      — Ой, как же я не догадалась! Конечно! — она мгновенно расстегнула чемодан, достала из сумочки пакет и стала пихать в него джинсы, шорты, майки, — в Москве тебе новые купим. Беги, догони, отдай!

     — Возьми вот, с капустой… — бабуля опустила в пакет поверх вещей завёрнутый в салфетку пирожок, — тёплый ещё, себе купила на перекус… — и, вглядываясь вглубь зала,  перекрестила дорогу, по которой удалялся юный беженец.

       Никита летел, не чувствуя под собой пола. Толкая пассажиров, обегая чемоданы и сумки, чуть ли не перепрыгивая через них, догнал парня: 

       — Это тебе, на первый случай…—  запыхавшись, протянул ему пакет.

      Тот удивлённо посмотрел на Никиту и, заглянув в пакет, несмело взял его:

       — Спасибо, — в его безрадостных карих глазах вдруг вспыхнули огоньки.

       — Удачи, брат! — Никита ладонью хлопнул его по плечу. Развернулся и побрёл обратно.  Он радовался, что смог вложиться в считанные минуты. — Да, на вокзале их то очень много, то едва хватает, чтобы успеть… А ещё время здесь — разное и бывает непредсказуемым…»

         Когда Никита вернулся, на скамейке отдыхали новые соседи, и уже не было ни мужчины, ни бабули.

     — Немного отдышись, да на поезд скоро пойдём, — сказала мама.

     Никита рухнул на сидение. Пригладив русые волосы, влажные от пота, он сидел неподвижно, ничего не видя перед собой и не слыша вокзального шума. Не было рядом сумки с обугленными вещами, но он чувствовал запах костра — того огромного, что полыхал неподалёку, на востоке его страны... 

    — Сынок, сынок, — мама толкала его в спину, — ты, что, уснул? Бери свой рюкзак! Пора на посадку!

     Они двинулись к поезду. Маруся, не отставая, подпрыгивала и размахивала сумочкой:

     — Мы едем, едем, едем…