Д.И.Спектор (1926-2014) 

           

Это отрывок из воспоминаний моего отца, который в 1942 году 16-летним подростком был эвакуирован из Ворошиловграда в Барнаул. Там он сумел поступить в машиностроительный институт, учеба в котором давала бронь (освобождение от службы в армии). Но уже с первого курса добровольцем ушел в армию. Служил в военно-морском флоте. Во время одной из десантных операций был тяжело ранен. Осколок снаряда попал в шею. Как сказал доктор, голова чудом осталась на плечах. Потом всю жизнь ощущал последствия ранения. Тем не менее, после окончания войны сумел поступить в военно-морское училище в Севастополе, окончить его. Но мечты о морской службе так и не стали реальностью. Сразу после экзаменов отец был демобилизован по здоровью. Вернулся в родной город и всю жизнь проработал на ставшем родным тепловозостроительном заводе. Сначала мастером в цехе, потом конструктором. Всегда горевал, что так и не стал капитаном. Но инженером был классным. На заводе его ценили. А мы им гордились… 

                                                                                                                   Владимир СПЕКТОР
 
 
 ...В работе и учебе пролетел еще один год. Начался 1945-й. Он был наполнен радостью  побед на фронтах Отечественной войны, которая, это уже было понятно, подходила к концу. Долгожданный День Победы мы  встретили необычно. Был объявлен большой сбор. Поступил приказ надеть «форму три» (то есть, нарядную) и выстроиться на огромном плацу бригады.
 Когда наш командир Кухта объявил о Победе над проклятыми фашистами, можете представить, что творилось  в душе каждого из нас. Бескозырки  и фуражки летели в воздух, кругом кричали и радовались, вспоминая в душе своих родных и друзей, погибших на фронтах и не доживших до этого дня. Конечно, кричали: «Ура товарищу Сталину!» 
Вечером было факельное шествие во Владивостоке, потом торжественный ужин, мы пели любимые песни.  Жены офицеров испекли огромный торт, который поставили посреди бригады, и каждый, кто хотел, отламывал кусок. Мне кажется, что, несмотря на все трудности, люди тогда были добрее в отношении друг к другу, было чувство единой семьи. 
Нашей радости не было конца. После отбоя мы ещё долго обменивались впечатлениями о прожитых днях. 
Но вскоре эйфория прошла, и мы стали готовиться к войне с Японией. Во Владивостоке появилась светомаскировка. Увольнения в город были прекращены. И вот, однажды, ночью, под утро, объявили боевую тревогу. Мы выстроились на плацу нашей бригады, и командир Кухта зачитал  приказ Верховного главнокомандующего о том, что «… верный союзническому долгу Союз Советских Социалистических  Республик объявляет империалистической Японии войну». Мы  стояли, не шелохнувшись, слушая слова приказа. 
- Таким образом, - сказал Кухта, - наша бригада входит в действующую армию, и на нас распространяются все законы военного времени.
 Конечно, мысли были тревожные. Война есть война. Кто знает, сколько она продлится и как все  это окончится.
 Назавтра несколько звеньев торпедных катеров под командованием капитан-лейтенанта  Малика ворвались в один из портов Маньчжурии и потопили 11 кораблей противника, не потеряв ни одного своего катера. Через несколько дней мы узнали, что все участники рейда награждены орденами. Малик был награждён звездой Героя Советского Союза, кроме того, ему было досрочно присвоено  звание капитана третьего ранга. 
Война с японцами шла и на суше, и на море. Дважды наш катер был задействован в обеспечении десантных операций. Снаряжали и отправляли в поход моряков тщательно.  Женщины, стоящие на пирсе, кричали, чтобы мы не промочили ноги. Но веселье было показным, им просто прикрывали волненье за судьбы молодых, красивых ребят.
 Конечно, ощущения были не из легких. Но для меня те походы оказались благополучными. Вскоре  меня зачислили в состав сопровождающих на малые десантные корабли, их ещё называли «морские охотники». На них направлялись в десант пехотинцы. И вот новый поход. Вышли в море, когда было еще темно, я стоял на верхней палубе у кормы. Ходу было не много, спустили шлюпки на воду,  и по очереди солдаты  стали заполнять места в шлюпках.  Вдруг с берега ударили по нам  несколько орудий японцев. Я увидел, как одна из шлюпок перевернулась, и тут почувствовал сильный удар в затылок, что-то горячее потекло у меня по шее.  Я ещё успел дотронуться до неё рукой, увидел кровь на пальцах и потерял сознание. Очнулся в кубрике, где фельдшер перевязывал мне рану. Она оказалась глубокой, большой осколок разворотил шею и прошёл буквально в миллиметре от трахеи. Было очень больно. Когда мы вернулись в бригаду, меня положили на носилки и отнесли в медсанчасть. Доктор сказал, что я родился в рубашке – ещё чуть-чуть, и голова была бы отдельно от туловища. Он  предложил отправить меня в госпиталь, но я наотрез отказался. Хотелось поскорей вернуться к товарищам. Спасибо врачам, они согласились лечить меня в медсанчасти. И начались мои муки, страдания. 
 Меня положили на стол, вытащили осколки от снаряда, обработали и зашили большую рану, усадили на кровать, так как лечь я не мог. Я не мог даже глотать слюну. Дни тянулись медленно, а  каждое утро медсестра чистила  мои раны. 
- Потерпи, матросик, - говорила она, видишь, как повезло тебе – жив остался.  А я со слезами на глазах не показывал виду, что мне очень больно. Недели через три начала спадать температура, я сам пытался вставать с кровати, раны стали заживать. Как сказал доктор, молодой организм победил все возможные осложнения. 
 Война с Японией подходила к концу, я через окно лазарета видел военнопленных японцев. Почти все они были небольшого роста. Позже, когда я выздоровел, я сопровождал колонну военнопленных на роботу в один из заводов Владивостока. Многие хорошо говорили по-русски, работать они не хотели, и вскоре всех военнопленных отправили назад в Японию. 
А пока я продолжал лечение, ко мне приходили мои товарищи из нашей роты, и приносили то пачку печенья, то плитку шоколада. 
И вот настал день моей выписки. Было тепло, я с небольшим головокружением вышел во двор нашей бригады и пришел в мою роту. Я был вообще худощавым, а  после ранения похудел еще килограммов на пять. Командир нашей роты Пицюрковский подбодрил меня, обещал посадить на усиленное питание. Шли дни, я постепенно втягивался в ритм ротной жизни. 
После окончания военных действий меня и моих сослуживцев наградили медалью «За победу над Японией». Вручал сам Кухта, и мне было приятно почувствовать пожатие его руки, я уже говорил, что он был для меня олицетворением воинской доблести.
Начались обычные будни, занятия по материальной части, по политучебе, еженедельное мытье палубы в нашей роте и другие работы. 
Не за горами был новый 1946 год. Я прочел указ правительства, что студенты, начиная со второго курса, могут быть демобилизованы. Я сам не знал,  что  делать, как вдруг мой вопрос решился сам собой. Меня вызвали в штаб бригады и предложили поехать учиться в Военно-морское училище в город Севастополь. Радости моей не было предела. 
                 Как я не стал капитаном…

 …Через день наш поезд подошел к Харькову, и тут меня озарила идея добраться самостоятельно до Ворошиловграда, ведь я столько лет не видел родителей и мой любимый город. Попутными, пригородными поездами приехал я на свою малую Родину. По дороге к дому прошёл мимо нескольких разрушенных зданий. Город только оживал после войны. И вот  я уже в своём  дворе, в форме моряка. 
Да что говорить, сбежались почти все соседи посмотреть на меня, потрогать мою форму. Я был счастлив увидеть  родителей, сестру, всех близких мне людей. Пробыл я дома только два дня, провожать меня пошли почти все, кто мог.  Таким же маршрутом  добрался я до Харькова. А уже через несколько дней поезд остановился на севастопольском вокзале.  Я увидел ужасную картину – всюду высились лишь стены домов, город был почти полностью разрушен. 
Добраться до училища мне помогли матросы с других кораблей, дорога была очень длинная. В центре уцелели лишь Графская пристань, памятник погибшим кораблям, Штаб флота.
Училище находилось в Стрелецкой бухте. Пройти в него можно было только через контрольный пункт, предъявив свои документы. Оформив все дела в канцелярии, я пошел осмотреть территорию училища. Первым делом увидел огромный плац, на котором размещались несколько палаток, два или три двухэтажных домика и огромный трехэтажный корпус. Меня поместили в одну из палаток,  и я стал готовиться к сдаче вступительных экзаменов.
 Предварительно все прошли довольно серьезную медкомиссию. Кстати, гражданских ребят среди нас вообще не было, только такие, как я, моряки-фронтовики. И вот сдан последний экзамен. Через несколько дней нас выстроили на плацу и зачитали приказ о зачислении в училище. 
Нет слов, как приятно  было услышать и свою фамилию. Я попал  в 111 класс, то есть это означало – первый курс, первая рота, первый взвод. 
Нас познакомили с командиром курса капитан – лейтенантом по фамилии Овсов. Это был уже немолодой человек с рябым лицом, в разговоре с нами мне понравился его тон и довольно деловые напутствия на дальнейшую нашу жизнь.  Так как занятия должны были начаться 1 сентября, то нас всех распределили на месяц на различные корабли  в должности дублеров одного из офицеров. Я попал на тральщик. Корабль этот вытравливал немецкие мины для обеспечения безопасного движения  пассажирских судов. Немцы представили нам карту, на которой были обозначены места установки мин, и тральщик без особого труда срезал минрепом якорь, на котором находилась мина, затем мина всплывала, и мы должны были ее из пушки расстрелять. Вид  у мины был ужасен – весь круглый корпус был облеплен ракушками, а рога, которые торчали, во все стороны, напоминали огромные бородавки. Попасть в мину было довольно трудно. Очень часто мы спускали за борт шлюпку с тремя матросами, они подплывали к мине, навешивали на один из рогов тротиловую шашку, поджигали бикфордов шнур и быстро отходили от места взрыва. Мина взрывалась мгновенно, образовав столб воды высотою, примерно, около 100 метров. На месте взрыва плавало большое количество убитой рыбы, и чайки очень ловко вылавливали её своим клювом. Наш кок тоже не зевал, и на ужин в эти дни команде подавалась жареная рыба. Почему-то она была  не очень вкусная, может быть, потому, что морская?
Но я немного отвлекся. Представили меня командиру корабля капитан – лейтенанту Королеву. Он сразу произвел  впечатление очень вежливого и симпатичного человека. Усадив меня в кресло,  довольно долго беседовал со мной о жизни, откровенно делился своими мыслями. Ему было далеко за 40, и он признался  мне, что не растет в должности лишь потому, что не может переносить качку. Вскоре я убедился в этом, когда наш корабль попал в пятибалльный шторм. Ему было очень плохо, я стоял недалеко от мостика, и он, позвав меня на мостик, шепнул, чтобы я побыл за него, а он пойдет  в каюту немного полежать. Я качку переносил хорошо, и поэтому его предложение было для меня, как награда. И вот я стою на мостике боевого корабля, впереди меня матрос у штурвала, а рядом сидит штурман, прокладывая путь. Мне хотелось кричать и петь от счастья. Но это ощущение длилось недолго, так как пришел помощник командира, старший лейтенант. 
Он не очень вежливо попросил меня покинуть мостик, и потом, сколько раз я встречал его, он так ни разу  не обмолвился со мной и словом  - то ли невзлюбил, то ли ещё почему-то. В свободное от вахты время я влезал на самую большую мачту – плотик, там находились вахтенные матросы. Оттуда  мы вместе любовались красотами безбрежного моря. Почти всегда наш корабль сопровождали дельфины. Зрелище было незабываемое.
 Незаметно пролетел месяц, и я, поздоровевший, окрепший, вернулся в училище. Командир корабля по-отцовски попрощался со мной, пожелал удачи и в шутку сказал, чтобы я после окончания училища сменил его. «А меня пусть уже спишут», - сказал он. Мы пожали друг другу руки, я по сходням сошел на берег и больше ни разу не встречал этого замечательного человека. В училище нам разрешили носить короткую стрижку, выдали новые погоны с якорем, ленточку на бескозырку с надписью «Черноморское военно-морское училище» и галун золотого цвета со звездочкой, который нужно было пришить на левый рукав форменки. Когда похолодало, нас разместили  в большом корпусе, где рядами стояли одноэтажные койки.
 Моим соседом оказался симпатичный  парень, я с ним подружился. Мы много времени проводили вместе, размышляя о нашем будущем. Он все время говорил, что жениться нам не удастся, так как ни одна девушка не захочет выходить замуж за моряка, который все время находится в море. Он без конца повторял слова адмирала Нахимова, что « в море мы дома, на берегу в гостях».
 Каждое утро начиналось  с физзарядки, причем всегда без тельняшек, независимо от того, хорошая погода, дождливая или морозная. Затем построение по взводам, и мы шли на утренний чай. Это своего рода завтрак. После чая - на занятия в классы.  Дисциплин было очень много, все сложные: астрономия, минно – тральное дело, тактика флота, служба наблюдения и связи, артиллерийское дело… 
Мне особенно нравились занятия по астрономии и артиллерии. По ежегоднику, например, можно было определить, когда взойдет солнце с точностью до секунды. Отклонение в одну секунду соответствует, по- моему, одной миле. Нас готовили командирами малых кораблей, курс был сокращен, а требования были отнюдь не меньшими, если бы мы проходили все по полной программе. Очень нравился курс вождения корабля со всеми морскими командами при отчаливании от пирса и, особенно, причаливании. Пришвартовываться к пирсу большому кораблю проще, он сбавляет ход и медленно подходит к причалу. А вот, когда мы эту операцию отрабатывали на торпедном катере, оценки получали не весьма приличные. Нужен был большой опыт в этом деле.
Прошел первый семестр. Экзамены я сдал хорошо, и мне разрешили на каникулы поехать домой. Билет на поезд до Харькова я не достал, еле пролез в тамбур между вагонами, замерз до ужаса, а проводник, видя, как я мучаюсь, всё же, не пустил меня в вагон. Но все это мелочь по сравнению с тем, как мы замерзали в нашем корпусе.  Дело в том, что корпус был сдан без отопительной системы. Вероятно, думали, что в Крыму зимы не бывает и очень даже ошиблись в этом. В помещении было плюс 6 – 7 градусов. Спать было очень холодно, а, если ночью хотелось в туалет (а он был на улице), то бежать до него  по морозу было выше наших сил,  и вскоре у главного подъезда образовалась солидная ледяная глыба.
 Уже в конце февраля поставили в помещении огромную бочку, и мы по очереди топили ее дровами. Тепла от нее было мало, но это уже было кое – что. Холодно было и в классах, нам разрешали сидеть в шинелях, но интересный факт – никто не простудился и не заболел гриппом. Видимо, напряжение и возраст сыграли большую роль. Но, я неоднократно замечал, что у меня болела голова. Однако,  к врачу идти я и стеснялся, и боялся.
Подошли выпускные экзамены, мы уже примеривали офицерские кителя, фуражки. Я был одним из лучших курсантов,  в моей ведомости почти не было четверок. После экзаменов был составлен проект приказа министра военно-морских сил о присвоении нам звания «лейтенант», как вдруг грянула большая для меня беда – прибыла выездная медкомиссия главного Черноморского госпиталя, и нас всех направили для прохождения медкомиссии. Я, ничего не подозревая, подставил руку для замера кровяного давления. Военврач как- то подозрительно на меня посмотрела, а нервы мои были с детства негодные. Я еще больше разволновался и услышал приговор, который меня ошеломил:
-Что с Вами, почему у Вас такое высокое давление? А что у Вас за страшные рубцы на шее? 
Я сказал, что был ранен, но отклонений от нормы я не замечал, тем более, что при поступлении прошел медкомиссию без замечаний. Военврач предложила мне прогуляться к морю и через полчаса прийти еще замерить давление. Мое волнение не улеглось, я шел к врачу, как на эшафот. Второй раз уже  меня осматривали два врача, процедура повторилась, и в моей книжке появилась запись  - не годен!?
 Я плакал. Побежал, в прямом смысле, к начальнику училища контр-адмиралу (фамилию его запамятовал), в ответ услышал «я с медициной дружу».

Неужели всё пропало? Осознать это было невозможно. Во дворе училища я встретил  командира нашего курса Овсова. Он пошел со мной, говорил что-то врачам, пошел даже к председателю медкомиссии. Меня снова заставили раздеться, выслушивали, стучали, снова измеряли кровяное   давление и…  Предложили лечь в госпиталь, кажется,  в Кореизе или Симеизе, но  я отказался и пошел, потрясенный, к себе в роту. Ребята меня окружили, предлагали написать письмо начальнику Военмора Кузнецову, я с горя махнул рукой, сел на койку и заплакал.
 Утром пошел прощаться с преподавателями, которые, как могли, утешали меня.  Вместе со мной были отчислены еще несколько человек, но разве это  могло служить утешением? Устроили всем неудачникам прощальный обед, даже с водкой. Я получил выписку из училища, все проездные документы, и вот вечером большая компания ребят провожала меня на вокзал. Я все помню, как в тумане. Вообще, это был какой-то кошмарный сон. Все, к чему я так стремился, вдруг неожиданно рухнуло. Какая-то апатия, неопределенность охватили меня.
 Почему мне так не повезло, почему судьба распорядилась со мной так несправедливо? Я был бы хорошим командиром,  отдал бы все  силы и знания для защиты  Родины, не осрамил бы высокое звание офицера флота. До сих пор ощущение трагедии, нет-нет, и возникает во мне, хоть я уже давно на пенсии, и позади, на мой взгляд, весьма достойный жизненный путь. Моим кораблем стал родной тепловозостроительный завод. Но это уже другая история.