Евгений Лобанов, Екатеринбург

— Саш, ну поговори ты с ней! Может, хоть тебя она послушается!..
Женщина лет сорока, явно красивая... лет шестнадцать назад, когда еще не была она беременной той, о ком сейчас говорила, устало прислонилась к дверному косяку. Саша молча чистил картошку. Из-под ножа вилась затейливая стружка.
— Перебесится, — сказал он наконец. — Возраст такой. Себя не помнишь?
— Перебесится?! Я... Я такой... такой не была!
Хлопнула дверь ванной.
Мужчина, вздохнув, продолжал снимать стружку с картофелины.
— Толку-то! — проговорил он под нос. — Толку-то...
В ванной шумно лилась вода. Саша дочистил картофелину и швырнул в раковину нож. Из комнаты дочери доносился громкий рэп.
— Оля, сделай потише!
— Ага. Разбежалась. Сейчас.
У нее получилось что-то вроде «щаз-з-з!».
— Ты как с матерью разговариваешь!
В кухне зашелестела вода. Потом зашуршало полотенце. После — раздалось негромкое:
— Маринка... Маришка... Ну не надо, ну, успокойся! Неприятности какие-то у Ольки...
Приглушенный всхлип.
— ...Ты что думаешь, она признается? Сама-то признавалась родителям?..
Оттолкнув мужа, Марина идет в их общую комнату. Громкий рэп не прекращается.

Спустя полчаса все трое сидят за кухонным столом. В стекло бьется — из последних сил — муха. Откуда-то сверху опускается и давит — все сильнее — тишина.
— Как в школе? — нарушает молчание Марина.
Тишина давит с такой же силой.
Оля пожимает плечами. Допивает чай и так же молча уходит к себе.
...Ночью Марина засыпает на груди мужа.

***
— Сашка! Это ты по телефону болтаешь?
— Нет. Олька опять зависла.
— Ольга, хватит трепаться, мне позвонить надо!
— Обойдешься! — с тихой злостью говорит дочь. И добавляет громче. — Уже и по телефону поговорить нельзя! Вы всё о себе да о себе...
Трубка летит на родительский диван. Марина смотрит на полную презрения спину дочери.
— Ты... — Марина задыхается. — Ты... как с матерью?!
— Родила, и все, что ли? — в полуповороте интересуется дочь.
— Пошли, — говорит спокойно Саша. — Поговорим.
— О чем? — спрашивает Оля. В ее голосе — едва заметная горечь. — Мне уроки надо учить. Много задали.
— ...За что? — по щеке скатывается слезинка. — За что она так на меня, Саша?!
— Маришка, милая, с ней просто что-то происходит, но она...
— Так выясни, что! Ты отец или не отец?
— ...Но она сама не знает, что. Откуда ж я знаю?
— Не знаешь... — горько говорит Марина. — Ты никогда ничего не знаешь...
— Я лучше посуду помою, — произносит Саша. — Или, пожалуй, белье поглажу. ...Нет, давай так: я помою посуду, а ты погладишь. Успокоишься.
— Я спокойна, — отвечает Марина и внезапно взрывается. — Я спокойна! Я спокойна!! Я спокойна!!!
Хлопает дверь. В серванте дребезжит посуда.
«...Надо успокоиться, — думает Марина. — Саша прав: надо успокоиться. Но почему? Что с ней? Не говорит ничего. Переживает молча. А я не экстрасенс, я не умею читать мысли...»
Утюг медленно скользит по стиранной вчера рубашке. Скользит, разглаживая морщинки.
«Решать... — думает Саша. — ...Как мы любим все решать за других! Девочка выросла. Она еще сама не понимает, что выросла. Чувствует... Да, готовится к взрослой жизни — интуитивно, — когда все приходится решать самому... Решай, Олька, решай...»
— Д-дур-р-дом, — произносит он вслух.
Выключает утюг. Надевает рубашку. Она почему-то пахнет морем.

***
— ...Как вас зовут? Ундина?
— Марина! — смеется девушка.
— Все равно — дочь моря. А меня — Саша. Вы не будете против, если я приглашу вас в кафе?..

— ...Какое кафе, ты чего?! Целую гору вон гладить! И есть нечего. Олька уже через полчаса придет...
— И что — не сможет приготовить поесть? Как она жить будет, если мы за нее все решаем?
— Да уж... ты решаешь... — цедит Марина.
На Сашином лице появляется грустная усмешка.

***
— ...Есть хочу! — с порога заявляет дочь.
— А ты приготовила?! Почему все я да я? — взрывается Марина.
— А у меня дискотека через час! Я света белого не вижу! Уроки, уроки, уроки! Могу я?..
Не договаривая, она исчезает в своей комнате, бросая за спину:
— Голодная буду! Раз вы такие...
— Оля!
«Я мог бы сказать Марине, что не одна она варит и жарит. Но изменится ли что-нибудь?..»
— ...Ну, иди сюда... иди ко мне, Маришка! Родная моя девочка...
— За что? — тихо шепчет Марина. Она чувствует: земля уходит из-под ног.
— Может, все-таки погуляем? Посидим в кафе...
— Нет, — Марина качает головой. — У меня сил нет. У меня нет никаких сил...

***
— Оля, можно к тебе?
Саша толкает дверь.
— Нельзя!!! — визжит дочь и что-то прячет в карман юбки. Кажется, фотографию.
— Может, поговорим?
— У меня дискотека через сорок минут, а я еще не накрасилась!
Саша молча закрывает за собой дверь. Трудно помогать тому, кто не хочет принимать помощь.

***
Саша сидит за столом — читает книгу. Марина, полулежа на диване, смотрит очередную «мылодраму». Она смотрит в одну точку на экране, она не отводит от нее взгляд даже во время рекламы. Саша отрывается от книги. По Маринкиной щеке ползет слезинка.
— Малыш, — говорит он. — Ундинка моя... Пойдем... Мы с тобой уже сотню лет не были в кафе. Мягкий свет, музыка... Ты успокоишься. Ты быстро успокоишься...
— Да... — отрываясь от точки на экране, говорит Марина. — Ты прав. Да. Ундина. Пойдем. ...Пойдем!
Она поднимается решительно.
Распахивается входная дверь. На пороге — злая, почти взбешенная Ольга.
— О-оленька, что с тобой?! — рвется к ней Марина.
— Ничего! — бросает дочь, огибает мать и скрывается в своей комнате. Хлопает дверь.
В серванте дрожит посуда.
Марина опустошенно опускается на диван.
Ужинают все втроем — молча. Ольга избегает внимательного отцовского взгляда. Внезапно она вскакивает из-за стола, не доев, и пулей вылетает из квартиры.
— Ты куда?! — запоздало кричит Саша.
— ...Не мог за ней броситься, что ли? — спустя минуту выговаривает ему Марина.

***
Дочь возвращается заполночь, когда аптечка уже наполовину опустошена, телефон раскалился, Саша и Марина сидят — один на кухне, другая — в комнате, а над ними — давящая тишина.
Ольга молча, не обращая внимания на родителей, проходит к себе, закрывает дверь. В замке поворачивается ключ.
«...У Ольки истерика возрастная, у Маринки — истерика от Олькиной истерики... ...А я жарю мясо, как будто мне все равно. Нельзя ничего решать за других. Только — за себя... Нарешал в жизни за одного... другую... До сих пор ходят, нос воротят...»
Когда Саша вернулся в комнату, Марина спала, обняв подушку.

***
Утром она просыпается одетая. Подушка почти просохла. Оля вытаскивает заветную фотографию, долго-долго смотрит на нее и говорит:
— Сегодня. Будь что будет... Все равно.
...«Надо решать, — говорит себе Саша. — Надо решать. Сколько можно?! Нервы... нервы... Ничего не изменится». Вспоминается недавняя фраза дочери: «Вы всё о себе да о себе...»

***
Вечером Ольга влетает в квартиру — сияющие глаза, неожиданный, непохожий на вчерашний резкий — нежный грудной голос:
— Мама! Мама-а-а! Мишка меня любит! Любит!!! А я переживала... боялась... Думала, ему Любка нравится. А он меня любит. Меня!!! А... А где папа?
— Ушел... папа... — с трудом выговаривает Марина. — Совсем... ушел...