Ольга Воробьёва Сумы

                                               Отрывок из романа

                                                       Глава I

Утро не предвещало Максиму ничего хорошего. Во-первых, проспал, а до отхода поезда оставалось ровно один час двадцать минут, во-вторых, с вечера не собрал вещи.

– А всему виной Светка. Затесалась ещё пополудни, а потом еле-еле вытолкал в два часа ночи. Хоть бы девчонка как девчонка, а то ни то, ни сё, правда, в постели «ас». Но это её работа. А куда бабе деваться? Ребёнок на руках, работы нет – шахту закрыли. Вот и приходится торговать по подворотням своим телом, чтобы заработать на кусок хлеба да кое-как задницу прикрыть. Взял бы с собой в Москву на заработки, так ей ребёнка некуда деть, – думал Максим, собирая наспех одежду, документы, запихивая в рот остаток ужина.

Кажется, всё готово. Выключив свет, постоял ещё немного в тёмном коридоре и, пожелав самому себе зелёной дороги, направился к выходу, но вдруг вспомнил:

– Адрес Игоря забыл. Златоглавая большая. Где его искать?

И принялся искать то, что так надёжно было спрятано в нагрудном кармашке рубашки. Не найдя искомого, всё же решительно двинулся навстречу неизвестному.

– А вдруг повезёт, найду хорошо оплачиваемую работу, появятся деньги, а потом, глядишь, и подфартит: женюсь на какой-то вдовушке – тут тебе и прописка, и гражданство. А тогда уже можно найти и девушку своей мечты. Была бы в родном городе работа, никуда бы не уехал, – думал Максим, шагая к остановке, но, увидев хвост автобуса, выругался:

– Мать твою…! Что делать? Один выход: попутка.

Останавливая мчавшиеся машины, Максим пританцовывал, с горечью посматривая на давно потерявшие всякий вид туфли. Наконец-то остановился красный «Жигулёнок».

– Батя, подкинь к железнодорожному вокзалу.

– Садись. Мне хоть и не в ту сторону, но чего ж хороших людей не подвезти. Лишний рубль не помешает.

– Да не обижу, батя.

– Видать, богато живёшь?

– Да богаче некуда, коль убегаю из хренового Донбасса.

– Да, жизнь сейчас в этих краях «бекова…», – с тоской в голосе проговорил мужик.

– Батя, поднажми, опаздываю. До отхода поезда ровно тридцать две минуты. Не успею – капец. Новый билет не за кой хрен будет купить. Снова придётся год терриконы рыть, металл доставать.

– Жму, сынок, жму.

Доехав до вокзала и на ходу заплатив десятку, Максим побежал к поезду.

– Сынок, погодь, много это. Вижу, давно не работал. По туфлям вижу твоим. Негоже в твои-то годы в таких-то туфлях щеголять.

Но Максиму было не до сдачи. Он бежал навстречу новой жизни, сытной, богатой, денежной, он бежал в неизвестность.

Вскочив на подножку уже отправляющегося поезда и сунув впопыхах билет проводнице, заулыбался:

– Успел, сестрёнка.

– Нашёл сестрёнку, да я тебе в матери гожусь.

И только теперь Максим рассмотрел, что перед ним стояла подвыпившая женщина лет за сорок пять, но красивая, пышнотелая, наглая. Она, казалось, поедала его взглядом карих глаз.

– Извините.

– Да чего уж там. Ступай в седьмой вагон. Скажи Зойке, чтобы дала тебе чистую постель. Понял, чистую.

– А что? Бывает и грязная?

– Не грязная, а использованная. У нас знаешь, как бывает, побрызгаешь водичкой, посидишь, чтобы, так сказать, разгладить её, т. е. задницей выутюжить, и по второму заходу можно пускать, а то и по третьему.

– Вот не думал, что такое бывает.

– А всякое бывает, голубок. Приходи вечерком на чаёк. Не пожалеешь.

Добравшись до нужного вагона, Максим нашёл Зойку, лицо которой горело, как маков цвет, от лишней выпитой рюмочки. Подмигнув красавцу, Зойка потребовала билет, но, присвистнув, сказала заплетающимся языком:

– Ну и место у тебя, возле туалета. Не допущу, чтобы такая красота провонялась. Иди в моё купе, служебное.

– Да не хочу я в твоё служебное купе, мне, может, нравится запах туалета, – сообразив, на что намекает Зойка, отпарировал Максим.

– Ну, как знаешь! Ещё и выкобенивается. Мы тоже знаем себе цену. Не лыком шиты. Понял?

Разместившись на своей верхней полке, Максим улёгся, заранее решив, что постель брать не будет.

– Кому постель? Красавчик, постель брать будешь? – пропела Зойка.

– Нет.

– А что же так? Деньги решил сэкономить? Да ведь всё равно использованную постель дашь. Не хочу лишних насекомых набираться.

– Ты смотри, какой он всезнающий!

– Да и не знал бы, да вот мать из последнего вагона подсказала.

– Это Нюрка-то. Вот зараза. И на чай, небось, тебя зазывала? А? А ты сходи, она баба что надо, хоть и подтоптанная.

За их разговором наблюдало ещё пять пар глаз, любопытных, с омерзением смотревших на Зойку, печальных, видевших всякое, стыдливых, впервые встречающихся с наглостью.

– Эй, ты-то будешь брать постельное? – обратилась Зойка к девушке лет двадцати пяти.

– Нет, – стушевалась та.

– Ты уж извини, милочка, деньги-то у всех какие. Вот и я не буду, – сказала старушка, сидевшая на нижней полке.

– Так, матрасы и подушки не брать! А то знаю я вас. Нечего марать государственное-е-е имущество-о-о, – вдруг ни с того ни с сего надрывным, всхлипывающим голосом отрубила Зойка и, быстро смахнув слезу, побежала по проходу вагона.

– Что это с ней? – спросил недоумённо веснушчатый парень.

– Да это она хорохорилась для порядку. А, видать, душа-то у неё добрая, отзывчивая к чужому горю, нищете, – ответила старушка.

Гнетущая тишина воцарилась в купе. Максим заёрзал на полке, хотел было взять подушку под голову, но передумал – не хотелось нарываться на скандал. Подложив кулак под голову, улёгшись удобней, стал рассматривать попутчиков. Его взгляд остановился на девушке, сидевшей на нижней полке, напротив него. Он стал разглядывать её смуглое, курносое личико.

– Косметикой не пользуется, – подумал он про себя. – И не курит – пальчики не жёлтые.

Волосы спелого каштана, туго собраны в хвост. До чего же ему нравятся темноволосые девушки. Она стушевалась под пристальным взглядом красивого парня, легла на полку и, отвернувшись к стенке, предалась своим мыслям:

* * *

– Володька (как любила она называть за глаза своего бывшего мужа) нравился ей с детства, старше её был на семь лет. Каким-то богом считала она его. Парень был высокий, широкоплечий, с золотой фиксой и непокорным вихром вьющихся каштановых волос. Он был идеалом девичьей мечты. Так как он соблазнил её, выскочила за него замуж в семнадцать лет. Володька в свои двадцать четыре года побывал в армии, затем в Сургуте. Да и, вообще, был мастером в любовных утехах. Как же нравилось ей лежать в его объятиях! Вдыхать аромат его тела, чувствовать его в себе. Через шесть месяцев после замужества родился Родька. Всё шло гладко, сладко, казалось, семейному счастью ничего не могло помешать. Рос малыш, любовались, радовались его первому зубику, первому слову, неуверенным шажкам. Но, видать, наскучила Володьке семейная идиллия, уговорил он её, Елену, отпустить его на заработки в Сургут.

– Заработаю денег, куплю там квартиру и вас с Родькой заберу, – уговаривал, словно убаюкивал, он.

Согласилась. Кто же не согласится, если шахты закрыты, работы нет, а случайными заработками здорово не проживёшь. Отпустила. Уехал Володька. Не плакала – боялась ненароком обидеть. Письма писал нежные, но денег не высылал – копил на квартиру. Через год явился. Весь из себя, одет по последней моде, красивый, пышущий здоровьем. Всего один раз взял Родьку на руки, подбросил вверх, но малыш, не привыкший к такому обращению, заплакал. Володька скривился:

– Растишь девчонку, а не мужика.

После этого Родька обходил его стороной, искоса посматривая на папашу, а Володька вообще не замечал сынишку, иногда, правда, кривился, когда тот садился на горшок, а потом сгибался и просил подтереть ему попу. Чтобы избежать лишней неприязни отца к сыну, Елена бросала всё, хватала Родьку в охапку, подмывала и уносила с Володькиных глаз. Боялась спросить, почему он стал таким им чужим. Уже не чувствовала в нём прежнего пылкого мужа, казалось, да это и было так на самом деле, отбывал он свои мужские обязанности. После этих минут ей хотелось не то что плакать, а рыдать. Но терпела. Через два месяца её муж засобирался «домой», в Сургут. Стал поговаривать о разводе, о фиктивном браке в Сургуте. Мол, прописки так не дают, следовательно, гражданства не дадут. Поверила. За пять дней её муженёк оформил развод и довольный, не скрывая своего счастья, которое, казалось, выплёскивало из него, сказал:

– Вот и всё. Не печалься, дорогая, через год приеду, заберу вас с собой. Ты не думай ничего плохого. Денег я вам высылать не буду, а буду копить на квартиру. Как-то проживёте. Вот мамаша моя с тобой остаётся, она в обиду вас с Родькой никому не даст. Правда, мам!

– Оно-то так, – ответила свекровь, – да не нравится мне, что ты от семьи скачешь, милый. Хоть ты и мой родной сын, но чувствует моё материнское сердце, что неспроста ты всё это затеял. Я тебя не бросала, когда отца убило на шахте, а вырастила, подняла на ноги. Не хуже других одевала, обувала.

– Заныла, старая. С вас не убудет. Куда я денусь? Приеду через год и заберу вас всех в маленькие «эмираты» (так он называл Сургут).

– Дай-то, Бог, чтобы твои слова были правдивыми, – думала Елена, утирая горькие слёзы.

Уехал Володька, оставив документы о разводе, Родьку и свою мать. Правда, перед уходом положил на стол сто тридцать две гривны, сказав при этом:

– Купи матери пуховый платок, а то просвету не даёт, совсем заела.

Пусто стало у Елены на душе, горько, обидно. За душой ни копейки. Что делать? На работе сократили два года назад. В «мёртвом» городе попробуй найти работу. Поначалу мыла подъезды в домах, но в последнее время стало некому нанимать, если учесть, что в шестиэтажном доме проживает всего две семьи на весь первый подъезд, а остальные жильцы, забив двери квартир, уехали в Россию на заработки. Сынишке уже шесть лет. Его надо собирать в школу. От папаши уже три года ни слуху, ни духу. Целую зиму малыш сидел в квартире – не было у него ни зимнего пальто, ни обуви. Перебивались на скудную пенсию свекрови. Поговорив с матерью, решилась поехать на заработки в Москву. Едут же люди, находят работу. А что делать? Ходила в службу занятости, но никакой работы не подыскали. Предложили пойти работать на рынок к хозяину. Ходила. И что? Постояла месяца три, получила триста гривен. Что на них купишь? Хорошо хоть в «сэконд-хэнде» купила кое-что себе, свекрови, Родьке. Елена, забыв, что находится в вагоне, дала волю слезам. Как там Родька? Выдержит ли свекровь? Найдёт ли она в чужом городе работу?

Максим молча слушал всхлипывания красивой девушки, но утешить её он не имел права. Как же хотелось ему вытереть ей слёзы, прижать к груди, поцеловать! Но в чужую душу не влезешь. Да и зачем? Постепенно девушка успокаивалась, дыхание выравнивалось. Он понял: она спала. На верхней полке храпел веснушчатый парень.

Долго ворочался Максим. Наконец уснул под равномерное похрапывание и посапывание соседей.