Нигер

Платон Беседин

Проснувшись, Джейкоб пересчитал недельную выручку, сунул ее в карман дутой куртки и вышел на улицу. С темного неба, затянутого, как саваном, ночью, накрапывал мелкий дождь. Джейкоб выдохнул изо рта пар и, опустив скрипучий роллет, закрыл палатку.
Плюгавый охранник, вздрагивая, словно ему снились дурные сны, храпел, утопая в пластиковом стуле.
— Доброй ночи, — сказал Джейкоб.
Охранник вздрогнул, будто током ударило, и пробормотал, разлепляя глаза: "Да-да, до свиданья”. Потом, суетливо осмотревшись по сторонам и не увидев никого, кроме Джейкоба, уже собраннее произнес:
— А, это ты Максимка, — из кармана его армейских штанов выпала пачка "Винстона”, — ну, давай-давай…
Ночной проспект был безлюден. Только редкие автомобили баламутили вязкую тишину, стуча колесами по брусчатке. Джейкоб прошел киностудию Довженко с двумя горящими фонарями у входа и спустился в подземный переход, отделанный желтой плиткой.
В переходе привычно пахло мочой, но было непривычно пусто. Не валялись пьяные, не стояли девицы, не торговали фруктами, овощами, колбасой, электронными сигаретами. Под потолком, мерцая, как в фильме ужасов, горела бледная люминесцентная лампа. Джейкоб поежился, взглянул на часы. Полдвенадцатого. Надо спешить на метро. Обычно Джейкоб ходил домой пешком, но сегодня он проспал, и ночью, одному, с деньгами идти не хотелось.
Последние две недели его терзала бессонница. Лишь изредка ночью, как синюю птицу, удавалось поймать два-три часа сна, и они казались благословением. Не помогали ни медицинские препараты, ни народные средства. Джейкоб пытался спать днем, выпросив у соседа раскладушку, но тщетно. Сон не шел.
Он искал причину и наконец решил, что тоскует по родному Нигеру. Джейкоб вспоминал Большой рынок Ниамея и невольно сравнивал его с киевской Шулявкой, где он торговал джинсами. Ему казалось, что в Ниамее была душа, а в Киеве — бизнес-план. Он вспоминал и Большую Мечеть с ее малахитовыми куполами, деревянными подмостками и пирамидальными минаретами. Вспоминал, скучал и клялся, что на январские праздники обязательно слетает на Родину.
Но сегодня, после шести — он едва успел закрыть палатку — Джейкоб вдруг провалился в благостный сон, а когда проснулся, уже стояла беззвездная ночь.
В пустом переходе шаги звучали раскатисто, гулко, словно пробки, вылетающие из бутылок с шампанским. Когда Джейкоб поднялся на ступени, чтобы идти к метро, его окликнули.
Он обернулся, увидел мелкого прыщавого паренька в динамовском шарфе. Тот просил закурить. Джейкоб извинился, сказал, что не курит. "Тогда на сигареты дай”, — не растерялся парень. Джейкоб привык уважать страну, приютившую его; не уважать было себе дороже. Он полез в карман, нащупал несколько гривенных бумажек и спустился, чтобы подать парню. Тот с улыбкой, не благодаря, взял, и в этот момент появилось еще двое. Эти, запакованные в одинаковые блестящие черные куртки, были высокие, крепкие, похожие на телят.
— А ну иди сюда, — сказал один из них, с родимым пятном на щеке.
Один раз, когда Джейкоб еще учился в КПИ, он сделал в подобной ситуации то, что его просили. И получил, как выразились обидчики, в щи. Больше этой ошибки он повторять не хотел. Развернувшись, вырвав руку из кулака паренька в динамовском шарфе, Джейкоб бросился по ступеням наверх и тут же получил под дых. В проходе, ухмыляясь, стоял рыжий парень в спортивном костюме.
Джейкоб скатился вниз. Его стали бить ногами. В живот, в голову. Чей-то ботинок, носком похожий на морду бульдога, угодил в переносицу. Потекла кровь, во рту стало солоно. Джейкоб, инстинктивно отнял от головы руки, зажал нос и пропустил несколько сокрушительных ударов в череп, взвизгнув, как резаный перед Пасхой кабан.
Парни заржали. Удары ослабли. Только маленький, в динамовском шарфе, продолжал остервенело пинать Джейкоба.
Наконец, его, матерясь, оттащили. Джейкоба привалили к холодной стене перехода. Рыжий присел на корточки, доверительно прошептал:
— Деньги есть?
Джейкоб взглядом показал на карман. Рыжий улыбнулся, вытащил деньги, пересчитал.
— Хорошо живут черномазые.
— Мобилу давай, — просипел тот, что с родимым пятном.
Трясущейся рукой Джейкоб залез в джинсы, достал телефон.
— Ты смотри — айфон, — то ли уважительно, то ли насмешливо сказал рыжий.
— А тут, бля, на бухло не хватает, — бросил до сих пор молчащий парень в черной блестящей куртке.
— Ладно, пошли, — сказал рыжий.
— А с нигером что?
— Хуй с ним, с нигером. Ты откуда такой? — спросил он у Джейкоба.
— Из Нигера.
— Откуда, бля?
— Из Нигера, — и зачем-то добавил, — это в Африке.
— Нигер из Нигера, — заржали парни.
— Вчера такой же, как ты, черножопый пеналь не забил, — разозлился мелкий в динамовском шарфе, — обезьяна, твою мать!
Джейкоб понял, что речь идет о матче "Динамо” — "ПСЖ”. Он и сам болел за киевлян, а по выходным на Дарнице играл в футбол со знакомыми пацанами.
— Такое, как ты, чмо черножопое, — заорал мелкий и вновь бросился на Джейкоба.
Он, как тайский боксер, бил коленями и локтями. Джейкоб пробовал закрыть лицо руками, но они, казалось, хрустели вместе с ребрами и лицом. Когда в глазах будто полыхнул салют, как на День Киева, Джейкоб потерял сознание.

Очнулся он в том же переходе. Куртка на груди пропиталась кровью. Джейкоб провел по лицу рукой, почувствовал засохшую корку. Волосы были липкие, словно в дешевом геле.
Опираясь о желтую стену, Джейкоб встал. Мутило, как после наркоза. Он постоял, отдышался. И, шатаясь, пошел вверх по ступеням, к метро.
Вход был закрыт. На дверях висела толстая металлическая цепь и замок. Джейкоб затряс ее то ли от бессилия, то ли стараясь привлечь милицию. Никто не появился.
Джейкоб бросился к дороге вдоль закрытых, похожих на склепы, ларьков. Хотел поймать машину. Он метался, ожидая, кажется, вечность, но дорога пустовала.
Тогда он вспомнил фильм, который смотрел маленьким в центральном кинотеатре Ниамея, про странного американского парня по имени Форрест. Вспомнил и невольно сорвался с места: он побежал вдоль дороги, к себе, на улицу Василенко.
Джейкоб бежал. Он представлял себе квартиру, которую снимал у бабы Шуры, и думал, что первым делом, вернувшись домой, сделает кофе со сливками, отмоется от следов драки и начнет паковать чемоданы.
Вылетит в Ниамей первым же рейсом, приедет в домик родителей, обнимет их, потом двух младших братьев и совсем маленькую сестру. Они сядут за стол, и мать подаст наваристый мясной суп из перца. Смачно прихлебывая Джейкоб будет с улыбкой вспоминать, как питался в Киеве шаурмой и пельменями. После он хорошенько выспится, а проснувшись, поедет в гости к старшему брату, в Маради.
Джейкоб мечтал, и мечты окрыляли.
Когда он увидел свой двор с синими турниками, сломанной каруселью и пузатым флотским фонарем над подъездом, резкой тупой болью прострелило висок, ноги скрутило, будто втянуло в мясорубку и Джейкоб рухнул на промерзлую землю. Веки сомкнулись, как двери в вагоне метро. Он силился разлепить их, но они, будто спаянные, не открывались. Джейкоб заорал "Aider!”1 и вдруг услышал голос рыжего из перехода:
— Ты что наделал, мудила?!
— Да я случайно… может, "скорую”, а? — Джейкоб с трудом узнал испуганный голос мелкого в динамовском шарфе.
— Какая, бля, "скорая”? Валим отсюда!
Раздался гулкий топот, а потом стало тихо.
Джейкоб открыл глаза. Он увидел окровавленного чернокожего парня, привалившегося к желтой плитке стены. Голова его свесилась, точно у пьяного, а изо рта темной струей текла кровь. Парень казался знакомым. Джейкоб силился понять, кто это, но никак не мог сообразить, отчего мысли путались, разбегались, будто перепуганные первокурсницы, и ныла голова, словно в нее напихали ваты.
Вдруг послышались звонкие голоса. Джейкоб обернулся, но переход был пуст. Даже окровавленный парень куда-то пропал.
Джейкоб вдруг ощутил странную дрожь в ногах, и вопреки своей воле зашагал вверх по лестнице. В нагрудном кармане куртки он заметил светло-желтый листок, размером с рекламный флайер. Не останавливаясь, Джейкоб достал его и прочитал, что это авиабилет на имя Джейкоба Нгуну. На плотном картоне с переливающейся голограммой в углу округлыми черными буквами было напечатано "Kiev, Borispol — Paris, Charles De Gaull — Niamey, Houari Boumedienne”.
Когда Джейкоб вернулся, билет все еще был с ним.

1 Помогите! (фр.)