Татьяна Янковская

Из книги «Уроки эмиграции» (глава «Несотворённые кумиры»)

Когда моя дочь переехалa в новую квартиру в Бруклин Хайтс, вместе с ней и её немногочисленными пожитками туда переехал стул Тома Уэйтса. Сколоченный из толстых некрашеных дерявянных плашек, посеревший от времени, деревенский, простой – следы незамысловатого дизайна заметны только в спинке пирамидкой, сужающейся от сиденья вверх ступеньками с обеих сторон – стул и по сей день занимает почётное место в её квартире, как сам Том Уэйтс занимает почётное место в нашем семейном пантеоне американцев, чьё творчество мы полюбили за годы жизни в Америке. Его песня «Собаки дождя» подсказала мне сюжет рассказа «Мася».

Без большой натяжки можно сказать, что Том Уэйтс – американская реинкарнация Владимира Высоцкого: он сочинитель и исполнитель песен, актёр театра и кино, поэт, музыкант, обладатель неподражаемого хриплого голоса. Каждый из них написал цикл песен к «Алисе в стране чудес» (спектакль с песнями Тома Уэйтса поставил знаменитый Роберт Уилсон), каждый пережил свою «battle with the boose»–схватку с алкоголем. Авторское пение обоих настолько уникально, что попытки других исполнять их песни обречены на неудачу. Когда в 1974 г. рок-группа Eagles включила в свой альбом одну из ранних песен Уэйтса, что способствовало началу его популярности, он назвал их исполнение «немного антисептическим». То же самое можно сказать и о большинстве попыток пения «под Высоцкого». Одно из главных отличий между ними, помимо особенностей национальных культур, сформировавших их, – невероятная эксцентричность американца. Он даже с появлением на свет учудил – умудрился родиться на заднем сиденье такси. Это было в Калифорнии в 1949 году. Так и чудит с тех пор, не вписываясь в рамки стандартов ни в жизни, ни в творчестве. Он принципиально не комильфо и гуляет сам по себе.

В начале 1990-х певец продал свою квартиру в Нью-Йорке отцу Наташиной подруги Франчески, тоже в некотором роде эксцентрику: в свои хорошо за пятьдесят тот передвигался по городу на мотоцикле в демонстративно расстёгнутом шлеме, таким образом протестуя против посягательств на свою свободу. Мужчины обмыли сделку в баре, и Том уехал, оставив новому владельцу кое-какую мебель. Когда Наташа совершила паломничество в эту квартиру, отец Франчески сказал: «Ладно уж, забирай один стул». Так фигура Тома Уэйтса стала для меня реальной и осязаемой.

Однажды я везла на машине в аэропорт Олбани свою молодую коллегу, чёрную американку с Юга. Слушая всю дорогу кассеты с моими любимыми песнями Уэйтса, она никак не врубалась, повторяя растерянно: «Какой это жанр? Джаз, кантри, фолк, рок-н-ролл, блюграсс?» На мои вопросы, как ей это нравится, твердила только, что не может понять, какой это жанр. Не определившись с жанром, она не могла расслабиться и наслаждаться. Как много таких! Без пастуха они потеряны. Наверно, не случайно, когда эта молодая женщина начала работать в филиале Оак-Мицуи в Южной Каролине, её пасли, а меня за несколько лет до этого – нет. Всё время её пребывания у нас на заводе в Хусик Фолс с ней носились, как с писаной торбой; вот и меня попросили отвезти её в аэропорт. А когда я летала в командировки в Южную Каролину, то брала машину напрокат, как все, и ехала сама. Даже в Японии меня никто не встречал, я сама добиралась до отеля недалеко от фирмы Мицуи на автобусе и такси. Было ли дано распоряжение сверху помочь ей «вписаться» или же меня считали достаточно самостоятельной, своей, вписавшейся, несмотря на то, что я из России?..

Мой рассказ о Томе Уэйтсе не укладывается в рамки жанров, как и его творчество. Сразу скажу: это не гламурно-глянцево-кулуарный взгляд через замочную скважину. Когда пишешь о том, что любишь, материал сам диктует форму – так считаю я и, возможно, так считает Том Уэйтс, хотя в его случае отголоски разных музыкальных стилей – это и дань тем, кто оказал на него влияние. Отступление от твёрдых жанровых рамок характерно в первую очередь для русской традиции: ещё Пушкин боролся за право внетрадиционного, внежанрового подхода к литературе, а Толстой писал, что «в новом периоде русской литературы нет ни одного художественного прозаического произведения, немного выходящего из посредственности, которое бы вполне укладывалось в форму романа, поэмы или повести». Песни Тома Уэйтса тоже «не укладываются в форму». Так, несколько из его 16 оригинальных дисков (есть еще альбомы избранного, записи с концертов, саундтреки, участие в сборниках) номинировались на Грэмми в разных жанрах: современной фолк-песни, рок-музыки и альтернативной музыки, причём случалось, что один и тот же альбом номинировался в разных жанрах, например, «Вариации мула».

Высоцкий работал в одном жанре – авторской песни (хотя часть написанного им можно отнести к родственным по форме городскому романсу, дворовой и блатной песне), но внутри жанра его песни чрезвычайно разнообразны, как тематически, так и интонационно. Русские поэты – ловцы интонаций, говоря словами Ахматовой. У американских разнообразие в большей степени проявляется через внешнюю форму. Песни Владимира Высоцкого не отличаются богатством мелодий, как у многих других русских авторов, а Том Уэйтс – мелодист, и это роднит его с традициями России, континентальной Европы и Латинской Америки. Его песни исполнялись в 140 кинофильмах, он написал музыку к 14, снялся в 30. Он автор музыки и песен к фильмам Джима Джармуша, Фрэнсиса Копполы и других, к спектаклям Роберта Уилсона («Чёрный всадник» и уже упомянутая «Алиса») и своим собственным (мюзикл «Шальные годы Фрэнка»). Сыграл в отмеченном наградами фильме Роберта Олтмена «Короткие встречи», снялся с Роберто Бениньи в одном «из самых парадоксальных фильмов Джармуша «Вне закона», к которому написал несколько песен. Участие в фильме Копполы «От всего сердца» в 1980 году стало судьбоносным для Уэйтса: его музыка к фильму была номинирована на «Оскара», а главное, произошла встреча, которую он назвал «сдвигом парадигмы в своём музыкальном развитии». И не только музыкальном: сценаристка Кэтлин Бреннон стала его женой, музой, помощницей, соавтором и матерью его троих детей.

Том Уэйтс категорически не снимается в рекламе, более того, подаёт в суд на корпорации, которые без его ведома используют его музыку в коммерческих целях. Выиграв иск против Опеля, пустил полученную компенсацию на благотворительность. Зато он не возражает, чтобы его смотрели и слушали в интернете миллионы любителей современной музыки, наплевав, где это зависит от него, на закон об авторском праве, жёсткое применение которого в последнее время ограничивает доступ не только ко многим лучшим произведениям кинематографа и литературы, но даже к научным публикациям. Он весьма популярен за границами Соединённых Штатов, в том числе и в России.

Критики изощряются в остроумии, описывая его голос. Например, Дэниел Дурхольц пишет, что Уэйтс поёт так, будто его голос вымочили в бочке с бурбоном, потом подвесили в коптильне на несколько месяцев, после чего вынесли на улицу и проехали по нему на автомобиле. Вымачивание в виски – впрочем, и в пиве тоже – не просто метафора. Начало карьеры Тома шло с трудом, приходилось много ездить по стране с уже известными музыкантами, выступая «для разогрева» в начале их концертов, что часто принималось в штыки их фанатами. Такая жизнь, по свидетельству Уэйтса, с неизбежностью включала «принятие на грудь” в больших количествах, что стало сказываться на его здоровье и творчестве; в песнях появился пессимизм. Но Том никогда не презирал и не высмеивал завсегдатаев ночных баров: «Нет ничего смешного в пьяницах… Я действительно начал верить, что есть что-то забавное и удивительно американское в том, чтобы быть пьяным». Замени «американское» на «русское», и смысл не изменится. Высоцкий в своих песнях о любителях «заложить за воротник” тоже смеётся не над ними, а вместе с ними, сочувствует им и понимает, как и их собратьев-наркоманов: «Добровольно принявшие муку, эта песня написана вам» – обращается он к товарищам по несчастью («Палата наркоманов»). Когда Уэйтс познакомился с Кэтлин Бреннон, ему было столько же лет, сколько Высоцкому, когда тот встретил Марину Влади. Эти женщины продлили им жизнь. Но если Уэйтс сумел избавиться от зависимости более тридцати лет назад, то строки Высоцкого, посвящённые Влади – «я жив, двенадцать лет тобой и Господом храним» – стали предсмертными.

Многие песни Тома Уэйтса очень лиричны, находясь при этом на грани абсурда, эмоционального гротеска, даже сюра. Но он остаётся человечным, его перехлёсты и перегибы порождены избытком чувственности и остротой восприятия мира. «А на вкус она, как море, и она ждёт меня…» «И я пью шампанское из твоих тонких голубых вен…» «На белой, как кость, кобыле затерялся у Кэтлин в волосах…»

Она приходит на его могилу
            Накинув мамину шаль

Побриться что ли

Или кончить всё разом [1]

Это цитаты из песни к фильму «Ночь на земле», тоже Джармуша и тоже с неподражаемым Бениньи. Вот строчка из другой песни к этому фильму: «Всё, что у меня есть – это горсть цветов на моей могиле”. Уэйтс не боится говорить о кладбищах – это один из его любимых образов – потому что рядом всегда пульсирует жизнь. Ему свойственны тёплая, игривая интонация и задиристость подростка («Иду насвистывая мимо кладбища…»). Юмор у него не «снижающий», а подбрасывающий вверх – так ребёнок или цирковой жонглёр подкидывают мяч. Метафоры балансируют на грани смысла, намекают на него, в стихотворном пространстве много воздуха и лёгкость полёта, даже порханья, но зачастую это порханье осы. Его экспрессия не перерастает в ужасы, характерные для немецкого эксперессионизма, сюрреализм проявляется не в уродливом преображении знакомых предметов, а в ироничном гипертрофировании реальности. Это тоже роднит его с Высоцким. «А ветер дул, с костей сдувая мясо и радуя прохладою скелет». Думаю, Том пришёл бы в восторг от этих строк Владимира, а тот сумел бы оценить песню The piano has been drinking, not me («Запой у пианино, не у меня»). «Гвозди в душу мою забивают ветра» – это мог бы написать Том Уэйтс, если бы говорил по-русски.

Сравнение выявляет и очевидную разницу между ними – у Высоцкого и в весёлых, казалось бы, песнях, чувствуется трагизм; Уэйтс лишён этого: у него даже за видимой трагичностью лексики с иронической ухмылкой прячется игра. Однако подспудный трагизм русского разлива, видимо, притягивает Уэйтса, не случайно он написал «Русский танец». Это инструментальное произведение, но на середине его вдруг вырывается нетерпеливый, прокуренный, испитой крик души автора: «Ещё! Ну ещё! Адын, два, три, четыре!» – и опять пошли грохотать сапоги вприсядку. Есть несколько видеороликов российских авторов, снятых под эту музыку. В одном из них в качестве видеоряда использован танец Барышникова под песню Высоцкого «Кони привередливые» из фильма «Белые ночи». И он вполне органично ложится на музыку Уэйтса! Волей поклонника двух родственных талантов, уловившего возможность взаимозаменяемости, вот так, опосредованно, произошла творческая встреча двух гениев. 

Различий у Высоцкого и Уэйтса много, ведь каждый из них глубоко национален. Их песни насыщены образами из народного фольклора, мифов, из жизни низов и маргиналов, солдат и богемы, язык богат идиомами, слэнгом, опирается на отечественные культурные символы. Всё это делает их трудными для перевода – но не для понимания, ибо сила таланта и мощная энергетика, магия слов и музыки завораживают слушателей на уровне интуиции, подсознания, рисуя яркую, хоть и не понятную до конца, картинку, как, например, в песне «Танго до упаду», под которую Роберто Бениньи танцует с Николеттой Браски в домике, затерянном в джунглях Луизианы («Вне закона»):

Let me fall out of the window with confetti in my hair
Deal out jacks or better on a blanket by the stairs
I'll tell you all my secrets, but I lie about my past
Send me off to bed forever more

            (Дай мне выпасть из окна с конфетти в волосах
            Сдай вальтов или выше на одеяле под лестницей
            Я расскажу тебе все секреты, но навру о своём прошлом

            Отправь-ка меня спать навсегда)

Лет десять назад ко мне обратился за помощью известный нью-йоркский телеведущий и спортивный комментатор Бад Мишкин. В юности он побывал в Советском Союзе, полюбил русский язык и музыку, популярную среди молодёжи 1970-х годов, а теперь решил выступить с концертами из песен Окуджавы, Высоцкого и эстрадных хитов тех лет. «Слова понимаю, смысла не понимаю» – с порога объявил он мне. Мы погрузились в мир русской поэзии, но иногда содержание стихов, особенно Высоцкого, всё же ускользало от Бада, как, например, в очарововавшей его песне «Я несла свою беду…»

И беда с того вот дня

Ищет по свету меня,

Слухи ходят вместе с ней с кривотолками.

А что я не умерла,

Знала голая ветла

И еще перепела с перепёлками.

Чуткость обоих авторов, Высоцкого и Уэйтса, к своему времени и вневременным феноменам, которые не знают национальных границ, делает возможным наслаждение их искусством даже для тех, кто не вполне может оценить прелесть их поэзии из-за ограниченного знания языка и чужой культуры. Недаром Дженнифер, подруга моей дочери, которая в колледже жила с ней в общежитии, а потому постоянно слушала записи русского барда, сказала мне: «Я лублу Владимира Высоцкого». К тому же дело не только в языке и культуре: как сказал поэт, «мысль изречённая есть ложь». Это относится ко всем искусствам, даже к музыке, самой абстрактной из них, а потому, казалось бы, наиболее всемогущей в выражении внутреннего мира автора. И все же он будет стремиться достичь правды самовыражения, работая на пределе возможного, пытаясь изведать неизведанное и постичь непостижимое, заходя с непарадного входа, а то и через окно или печную трубу, не боясь быть странным, смешным, непонятым. На репетициях, как заметил в интервью на NBC Джимми Фэллон, Том Уэйтс не просит своих музыкантов «сыграть погромче» и т.п., а выкрикивает непонятные фразы. Том объясняет, что возможности нотной записи ограниченны, нет символа для каждого чувства, поэтому он изъясняется с музыкантами языком жестов или кричит им: «Играй, как водопроводчик в леотарде! Играй так, как будто у тебя оса в трусах!» По интенсивности это близко к поединку Высоцкого с микрофоном:

На шее гибкой этот микрофон
Своей змеиной головою вертит.
Лишь только замолчу – ужалит он, –
Я должен петь – до одури, до смерти.

Перекликается это и со словами Поля Сезанна «я хочу изобразить текучесть воздуха, твёрдость камня…» Наверно, в этом и состоит кредо истинного художника, истинного поэта – пытаться приблизиться к Истине и мучительно страдать от недостижимости этого. Хочется сказать больше, чем можешь выразить.

Это больше, чем дождь, льёт сегодня на наш парад [2]

Это больше, чем гром, это больше, чем гром

Это больше, чем дурной сон теперь, когда я трезвый

Ничего, кроме печальных времён, ничего, кроме печальных времён

Наши карманы не выстланы золотом

Никто не поймал букет

Не разжиться нам мёртвыми президентами [3]

Ничто не плывёт нам в руки 

И я должен сказать тебе больше, чем «до свиданья»

Теперь это больше, чем рождённые горем серые небеса

Хотя Том Уэйтс включён в Зал славы рок-н-ролла, он известен не столь широко, как, например, оказавшие на него влияние Боб Дилон или Рэй Чарльз. Но я отношу его к американским гигантам – таким, как Томас Вульф, менее известный, чем Хемингуэй или Фолкнер, но признанный одним из самых значительных американских писателей ХХ века. Эти фигуры largerthanlife [4], не поддающиеся контролю, не вписывающиеся в прокрустово ложе мейнстрима, дополиткорректные.

В отличие от Высоцкого, Том Уэйтс серьёзный музыкант. Он постоянно экспериментирует, ищет вызова, чтобы не заплесневеть в довольстве собой. «Вы должны быть осторожны, чтобы избежать того момента, когда голова отключается и вы начинаете играть только пальцами, ищущими знакомого удобного положения. Вы должны разрушить эти привычки или новизна исчезнет; вы будете делать только то, в чём уверены и что вам приятно. Я учусь преодолевать привыкание, играя на инструментах, о которых ничего не знаю, как фагот и вотерфон». Кроме обычных для него фортепиано и гитары, он с успехом вводит в музыкальное сопровождение аккордеон, банджо, тромбон, волынку, шарманку, физгармонию, маримбу, ударные – и многие другие инструменты, в том числе старинные и экспериментальные, даже крик петуха, как в песне «Я уйду» («Вечером я побрею гору…»). Его стиль обогатился ритмами румбы, танго, вальса, влиянием кабаре в духе Курта Вайля и народных песен Америки и Европы – список можно продолжить.   

У Высоцкого нет музыкальных экспериментов. Во Франции он записал часть своих песен в сопровождении профессиональных гитаристов, что разнообразило аккомпанемент, но, в общем-то, мало что изменило в воздействии его песен на слушателей. Сила Высоцкого в ином – он тоже балансирует на грани, но другой, обнажающей смысл до предела, когда самоотдача в искусстве переходит в самопожертвование, когда «поэты ходят пятками по лезвию ножа и режут в кровь свои босые души», когда, смертельно рискуя, идёшь «по канату, натянутому, как нерв», чтобы «словно капельки пота, из пор осторожно сочилась душа». Это то самое чистое золото, которым кроют купола в России, «чтобы чаще Господь замечал». Ему удавалось доходить до самой сути и высказывать всё, до конца, а за это приходится платить. Он знал это: «Мне есть что спеть, представ перед Всевышним, мне есть чем оправдаться перед ним». Отсюда трагизм в его песнях, может, оттого и жизнь его оказалась короче…

Для меня эти два Поэта, Артиста, Музыканта, появившиеся с разницей в 11 лет в противоположных точках земного шара, – свидетельство разнообразия и безграничности человеческих возможностей, а также подтверждение глубинного родства, объединяющего всех нас.

Нью-Йорк

2017 г.