Борис Москалюк  

     Пока закипал электрочайник, он на какое-то время  задержался у окна. Там, за широким панельным стеклом, стояла настоящая зима. Со слабым морозцем и умеренно спокойным снегопадом, когда каждая снежинка, падая, медленно кружась, исполняла свой ритуальный танец.

    Очевидно, поэтому в его памяти и всплыла  мелодия песни «Снегопад», Песни любви и женской мольбы некогда весьма популярной в исполнении Нани Брегвадзе. Жене нравилась эта песня, особенно припев: «Снегопад, снегопад, если женщина  просит, Бабьелето  её торопить не спеши». Хотя он часто слышал песню, но никогда не вдавался в её текст, в смысл навязчивых слов припева. Однако на этот раз мелодия, возникшая  на какое-то мгновение в мыслях, особенно слова, зацепили его… За душу. Романтичный мотив песни внезапно отозвался укором совести. В очерствевшей мужской натуре давно не было места сантиментам... А тут вот – пробило. Неожиданно пришло понимание того, о чём он в последние годы даже не догадывался. С годами все врачи, по его мнению, черствеют.  становятся если ни скептиками... то циниками Чего стоит «шутливая « фраза: «Будем лечить?! Или, пусть живет?» 

    Понять себя, свое в данный момент состояние, он пока не мог. Так сталось, вспомнилось, что нечто подобное исходило от жены при расставании с ним. Да?! В её негромком голосе, в сдержанной просьбе, - «Не задерживайся. Не задерживайся, пожалуйста!», - когда она сегодня провожала на работу, звучали нотки душевной мольбы. Так было и вчера. Нет, это были не дежурные фразы, привыкшей к нему женщины. Почти из года в год она просила его об одном и тем же, умоляя, увещевая по-своему, бывать подольше с ней, дома,И только сейчас ему стали понятны песенные строки : «Неизлитую боль лебединого слова… ему я хочу посвятить!» - стал понятен их искренний смысл.

    Вот и сегодня, отправляя его спозаранку на работу, она с упреком в который раз настаивала на том, чтоб он (будучи на пенсии) оставил врачебную практику; отказался от той четверти профессорской ставки, которую медицинский университет пока сохранял за ним. И чем чаще она на этом настаивала, ровно столько раз он воспринимал её чаяния за возрастную манию, маразм. Обострения приходились, как правило, в дни непогоды. И, чем назойливее были проявления её беспокойства и заботы о нём, тем все упрямее становился он, поступая наперекор её надеждам. Уже к семи утра профессор был в больнице.

    Не стал спорить с женой и на сей раз, внимательно, безропотно выслушав  ее советы, поступил, так как счел нужным. Хотя и слыл он человеком  вздорным.

    Проспать или опоздать - для него, что потерять! Вставал рано. На работу и с работы предпочитал в любую погоду добираться пешком, А. расстояние то было приличное. И он был - далеко не молод. Однако, личным примером показывал, что и у вас получится, стоит только захотеть. Ни на понаслышке знал, по себе чувствовал, что мужики после сорока пяти лет, как бы они не хорохорились и как бы это не казалось странным, испытывают страх  потерять не потенцию, а, во-первых, мышечную силу, особенно работяги; потом, что присущее в основном интеллигенции – разум, память; а последним – это «мужскую силу». Поэтому на вопросы как уйти от этих трех бед у него был один ответ: двигаться!

    Расшумевшийся чайник вернул его к действительности. День он привычно начинал с кофе, в своем небольшом «профессорском» кабинете (о чем говорила бронзовая табличка на двери с перечислением званий: «заслуженный врач, профессор, доктор наук»). Приготовив себе чашку, другую растворимого кофе (делал он это почти механически), пил небольшими глотками, не торопясь, вприкуску с сухариками и вареньем, зачерпывая его из банки серебряной ложкой с удлиненной ручкой. Варенье у него в кабинете не выводилось, только от недели к неделе сменялось как на дегустации одно другим. Было оно разное, из ягод и плодов собственной дачи. Он же любил любое, ощущая в десерте жар лета и теплоту женских рук, жены и невесток. Более, нравилось ему клубничное – с приятным вкусом и сильным ароматом. «Чудно, подумал он, - людям хочется -  имою лета, а летом – зимы». С этой любопытной заковыркой он вышел в коридор. День предстоял тяжелый, операционный.

    Уже по-пути в ординаторскую, идя длинным просторным коридором, он вновь невольно заглянул в окно: зимняя картинка завораживала. И далее на ходу обдумывая дневной план действий, подобно часовой стрелке приостанавливался у постов дежурившего медперсонала, бегло интересуясь самочувствием  больных. 

    Затем зашел в ряд палат - с послеоперационными  больными, где кого-то из них приободрил словом, кого-то, шутя, пожурил. Известно ведь, слово лечит. По его мнению - медицина держится на трех китах - это диагностика, хирургия и послеоперационный уход, где и необходимы ни меньше чем лекарства, вовремя сказанные слова поддержки. 

    По натуре профессор был человеком не многословным, скупым на похвалу. Слыл даже ворчуном, твердя при случаи студентам, что «паскуден мир науки, паскужен », из-за таких как они тупиц… И, тем не менее, свое достоинство он нес высоко. У него было непривычное имя и труднопроизносимое отчество. Меж собой коллеги дано прозвали его Эскулапий. Прозвище льстило ему, Как-никак, а называли по имени бога врачевания в древнеримской мифологии.

    В последние время, его более всего раздражало то, что в местной медицине стало все до безобразия шатко, валко – выпирала сплошь отсебятина. С чем он смерится, естественно, не мог. Прежде всего, он осуждал леность. Не только окружающих людей, но и в себе… Подсознанье знает о Вас всё!

    Обругав себя за черствость к жене и своё непонимание её чувств, вернулся в кабинет. Его почти не касались семейно-хозяйственные проблемы Эту ношу она взяла на себя. А, ведь когда-то он увидел в супруге только эротичную интеллигентность?! 

    И это утро не обошелся без замечаний. Отчитал пациента в коридоре, у дверей заведующего отделением, за то, что тот был с покрытой шапкой головой и в верней одежде, хотя и в бахилах, небрежно натянутых на обувь.

 «Есть три места, которые должен уважать каждый человек, - поучительно произнес он, - это храм, школа и больница! Потому надо чтить здесь установленные правила и вести себя с благочестием! Шапку надо снимать!».

    Что-что, а отчитать он, Эскулапий, умел. В бытность, когда чтили партийную номенклатуру, его как главного специалиста пригласили проконсультировать на даче, помочь приболевшему первому секретарю обкома партии. Там, выслушав жалобы высокопоставленного больного, а все люди смертны, попросил того раздется, обнажится. Тот как-то замялся. И тогда он громко скомандовал; «Штаны снимайте! И трусы тоже!» Обомлевшая при этом камарилья обомлела. Каждый был готов вмиг тут же скинуть вместо босса свои портки. Глядя на это эскулап сдерзил; «Прикажите мне это сделать?! Могу!» Позже этой своей бестактности, профессор сам удивлялся.

    А за окном снег продолжал кружиться и падать, надевая на темную аллею деревьев стерильно белые халаты. От умиления этой картиной стало  уходить первоначальное раздражение и недовольство собой.

    Плюс к этому, успешно прошла утренняя первая операция(по удалению грыжи - выпячивания между шестым и седьмым позвонками).

    И все б так, если бы не случайно подслушанный им, где-то близко к полудню, разговор, который, кстати, или не кстати, шел у дверей его кабинета.

    Обидела, задела за живое, его, профессора, в том разговоре, фраза, оброненная молоденькой медсестрой Татьяной: «Профессор, теперь в нашем отделении ни какие палаты, ни больных не ведет.  Он просто присутствует при обходе»…  

    - «Почему? Что значит  «не ведет»?» -  робко, но с некоторой настойчивостью, уточняла у нее пожилая женщина. Вероятно, мать одного из больных.

    - «У него нет своих больных», -  ответила бесхитростно медсестра.

    - «Но, он, же профессор?» - вновь переспрашивала посетительница.

    - «Ну и что?- девица-медсестрица упорно вопросом на вопрос продолжала отстаивать свое. - Теперь он только консультирует».

    - «А, если не профессор, то кто тут главный?»  - спрашивала женщина.

    - «Главные здесь нынче те врачи, которые оперируют. Делают же операции из них ни все, - разъясняла она. - Всего несколько человек (в отделении на 120 больных было 12 врачей) и то каждый по своей специализации», - по- свойски продолжала вести  этот «ликбез», - медсестра Таня.

    «Эх, Таня-Танечка! Лупанария1 И не более» - про себя в сердцах, тяжёло вздохнув обругал медсестру профессор. Даже матюгнулся. Однако тут же мысленно сам себя за это осудил. В древнем Риме так называли легкомысленных женщин. «Знала бы она, понимала б - подумал он, - что болезнь - причина, а врач – следствие». В жизни всё бывает: показалось, почудилось, увиделось, а решение как и окончательный диагноз, может быть только одним! Любой врач это фактор риска, а оперирующий врач тем более. Хороший доктор, например, по ногтям ног пациента, даже одного большого пальца, может понять многое, чем страдает человек: гибок ли его позвоночник, как питается и чего не хватает в его  организме … Ныне ж молодые врачи, по его личным наблюдениям, из десяти человек у семерых ничего не находят.  

    Меж тем, истинной причиной его обострившегося раздражения, казалось невинной передряги, было то, что в бесхитростных наивных рассуждениях молоденькой медсестры была горькая для него доля правды. В штате больницы он не состоял и был-то здесь «гастом», по-немецки, профессором по приглашению… На русском же языке в прошлом такое положение называлось однозначно – «присутствие». Он, действительно, при необходимости консультировал тамошних врачей. Присутствовал, если они просили, обращались, при некоторых сложных операциях, иногда оперировал и сам, дважды в неделю участвовал в общих обходах больных, как поговаривали злые языки, в качестве «свадебного генерала». Его изрезанное сознание помнило многое… Словом, он давно, считай, добровольно служил больнице и больным, находясь в этом учреждении не столь за деньги, как по совести и призванию. Фактически же удерживали его здесь две причины: как не суди, его опыт, практика коллегами были востребованны и, другое – персональный кабинет. Да и прозвище Эскулап. обязывало. К поборам никогда никого не принуждал. Но когда благодарили - не отказывался. Брал и щенками…А.брать или не брать? - вопрос, который на протяжении всей его врачебной практики заставлял по этому поводу дискутировать со своим внутренним «Я». Успокаивали совесть только: клятва Гиппократа, врачебный долг и сознание того, что за помощь целителям во все времена платили всегда и везде. Кстати, профессор не был ханжой, соглашался и с мнением коллег, что часто цена жалует и своеобразный терапевтический фактор, «еслипациент проявит своё намерение, и заплатит необходимую сумму, то вероятность помочь ему по-настоящему избавиться от проблемы многократно возрастает».

    Заслуги. Награды. Заведование кафедрой. Статус главного специалиста области. Всё осталось в прошлом. «Потолок!» О прожитом и настоящем не сожалел. Жил в своём мире. Дорожил лишь персональным кабинетом в больнице, как черепаха собственным панцирем.» Г-образный кабинетик, который он в шутку, в дань увлечения творчеством Диккенса, называл «лавкой древностей» был для него сосредоточием прошлого. Здесь было все: награды и дипломы, фотографии и репродукции им любимых картин, подделки сделанные им и сувениры К примеру, шуточный презент: скальпель с гравировкой «Большой скальпель – Большому хирургу!». Начиналось то как? Вначале был санитаром. Тогда и сказали:  «Подумайте о другой профессии!» В ответ – «Фигушки!» Так, в годы молодости он приобрел упорство, начав карьеру как медбрат, затем как врач-ординатор, фанатично днюя и ночуя в больнице, проводя операции одну за другой – экстренные и плановые Было ли это лучше или хуже? Время рассудило по-своему.

    Оперировать приходилось почти ежедневно, случалась даже по несколько операций на день. Справлялся. Казалось даже, в самых сложных, нештатных ситуациях. Без практики «знаю – как», считай, хирург не хирург, а не более, чем врач. В череде лекарских буден  нынешний день для эскулапа ничем не отличался от других. Обычный. Разве что, это был День Святой Мученицы Татьяны. По канонам церкви – мученицы за веру, к тому же и покровительницы студенчества. И грешно было бы в такой день ему, профессору, с высоты своего положения и прожитых лет, обижаться на наивные  уждения молодости, тем более по имени Татьяна. В отношении ж лично себя, оценив как профессионал свою ситуацию и сравнив её со случаями неизбежной самохирургии (о чём знал по специальной литературе, когда рядом нет того, кто б мог провести тебе операцию и ты решаешься сделать операцию саму себе) он доктор, по прозвищу Эскулапий, не должен жить и любить наполовину: «Болезнь, смерть и угрызения совести – вот три несчастья. Всё остальное – счастье». Главное, понял, что у него есть жена, та единственная женщина, которой только он и нужен в этом суетливом мирозданье…

11 февраля 2012