Геннадий Гвоздев чувствовал невероятную усталость. Он сидел, опустив на колени красивые руки, и ему не хотелось не то, что вставать, но даже и пальцем шевелить. 

Но лежать – все-таки лучше, чем сидеть, не так ли? Вот сейчас он скинет с себя пропыленную одежду, примет душ, слегка перекусит и… и наконец-таки приляжет!

Но что же перехватить?

Изжарить яичницу? Пожалуй… Но как? Просто – или же с ветчиной? Пожалуй, лучше все-таки с ветчиной…

Э-эх! Не хочется вставать – ан надо! Надо! Ибо Геннадий Гвоздев – человек очень волевой. И уж если он себе что-то наметил – то исполнит непременно.

И вот наш герой уже стоит под струями прохладной воды; вот он уже растирает свое молодое, стройное тело мохнатым полотенцем; наконец, он объявляется на кухне и собственноручно жарит себе яичницу с ветчиной…

Аппетит у Геннадия Гвоздева – отменный. В два счета он уплетает яичницу, бутерброд, краснобокое яблоко, выпивает две чашки чая, съедает несколько конфет «Белочка» и «Кара-кум», после чего ложится малость вздремнуть, а когда просыпается, то видит, что стрелки настенных часов приближаются к половине шестого.

Пожалуй, пора и вставать! Сладко потянувшись, Геннадий Гвоздев поднимается с дивана. 

Тут следует отметить, что Геннадий Гвоздев – человек не только волевой, но и интеллигентный. И, как и всякий интеллигент страны Советов, довольно прилично играет в шахматы.

Так что, конечно, и удивляться тут нечему, когда на кухонном столике появляется шахматная доска с расставленными на ней фигурками, а за щекой нашего героя – новая конфетка «Кара-кум». Рядом с доской раскрыта и изрядно потрепанная книжица «Шахматы до Стейница»; в напряженной тишине Геннадий Гвоздев двигает по полю брани деревянные фигурки.

За этим занятием его и застает жена.

– О! И что это тут наш папка делает? Играет в шахматы? – приветливым голосом восклицает она, появляясь на пороге кухни с тяжелой сумкой в руке.

Геннадий Гвоздев хмуро передвигает по доске белого слона. Жена ставит сумку на пол. Рядом стоит дочь, уцепившись за подол маминого платья.

Лида подходит к мужу и ласково треплет его за чуб:

– Эй, Ботвинник, очнись!

Дочь уже пытается взобраться к отцу на колени. Геннадий Гвоздев отстраняет ее и сосредоточенно двигает по полю черного ферзя. Жена начинает вынимать из сумки продукты – хлеб, булку, яички, сливочное масло – и складывать все это возле доски!

Нет, в такой варварской обстановке решительно невозможно проследить за всеми нюансами шахматной партии! Так что Геннадию Гвоздеву поневоле приходится переместиться, вместе с шахматной доской, в иное место.

Этим местом оказывается диван под часами с ходиками, на котором он не так давно почивал.

Тут Геннадий Гвоздев благополучно оканчивает партию Пола Морфии победным матом. Затем пробует себя в роли Чигорина, Петрова, Алехина – выходит недурно! Время летит, как стрела: и глазом не успел мигнуть, а уже без четверти семь!

Ну-с, и что там присочинила на ужин его женушка? Какие такие блюда будут поданы ему, на сей раз?

Чинной поступью главы семейства, Геннадий Гвоздев вступает в епархию жены – на кухню.

Ба! А где же ужин?

Стол девственно чист. Если, понятно, не считать детской книжки-раскраски, которую Аленка, взобравшись с ногами на стул, разрисовывает цветными карандашами. Жены, как и ужина, нет!

Где же она?

Первое, что приходит на ум – это заглянуть в ванную. Так и есть! Жена укрылась от него своем излюбленном месте - в ванной! И, склонившись над тазиком, стирает там детские трусики, колготки и прочую мелочевку. 

– Ну, и что там у нас с ужином? – осведомляется Геннадий Гвоздев, постукивая указательным пальцем по запястью левой руки. – Уже, между прочим, без пятнадцати семь! 

– Спасибо за напоминание,– отвечает супруга, разгибая спину и утирая лоб мокрой покрасневшей рукой. – Но, к твоему сведению, я не реактивная.

Ответ – не слишком-то вежливый... но… Смирение! Вот еще одно из тех редких качеств, которыми обладает наш герой!

Ни слова не сказав жене в ответ на ее дерзкий выпад, Геннадий Гвоздев возвращается к дивану…

Стрелки часов монотонно волочатся по циферблату, и Геннадий Гвоздев смиренно возлежит на диванчике, почитывая Аргументы и факты (без особого, впрочем, интереса). Проходит пять минут… десять… пятнадцать! Когда же, наконец, его соизволят пригласить к столу?!

Ведь и ангельское смирение не безгранично! И когда наш герой вновь появляется на кухне, в воздухе начинает веять грозой.

Да и как не быть грозе, скажите на милость? Ужин просрочен на добрых сорок минут! А на кухне – тишь да гладь: ни жены, ни еды как не было, так и нет!

Но даже и в такой форс-мажорной ситуации Геннадий Гвоздев сохраняет спокойствие и толерантность. Скромно, очень скромно просовывает он свой нос в ванную и, смиряя раздраженные интонации в голосе, произносит:

– Лида… так я не понял? Мы будем сегодня ужинать, или нет?

– Обожди, – отвечает жена. – Достираю белье – потом…

– А нельзя ли,– предлагает Геннадий Гвоздев свой, альтернативный вариант,– сначала поужинать, а уже затем заниматься всей этой дребеденью?

– Нет,– отвечает жена, принимаясь за стирку. – Нельзя.

– И сколько же еще ождать?

– Пока не достираю.

И вновь Геннадий Гвоздев выказывает себя весьма терпимым и покладистым семьянином. Он не вступает в перепалку с женой – просто стоит в дверях ванной, привалившись спиной к дверному косяку и скрестив руки на груди.

– Ну, что ты гипнотизируешь меня, как Кашпировский? – не выдерживает жена. – Уже скоро дырку прожжешь.

Не прерывая елозить в тазике какое-то там тряпье, она делает ему свое, встречное предложение.

– А хочешь, чтобы было быстрей – возьми, и помоги.

Что-о?! Помочь? Уж не ослышался ли Геннадий Гвоздев? Он с изумлением округляет свои ясные очи.

– То есть, ты хочешь, чтобы я… я… – Геннадий Гвоздев взволнованно постукивает кончиками пальцев по своей груди, пытаясь осмыслить эти в высшей степени странные слова,– занялся стряпней?!

– А что тут такого?

О, Боги!

Что тут такого! И она еще спрашивает? Она предлагает ему заняться своей, чисто женской работой – и не видит в этом ничего такого!

– Ну, хорошо,– говорит жена, разгибая спину; мыльная пена капает в тазик с ее тонких припухших рук. – Не хочешь готовить – возьми, достирай белье. А я, тем временем, что-нибудь приготовлю.

Физиономия Гвоздева цепенеет, как маска.

– Что? И это тебе не подходит? Ну, а Аленку-то ты мог пораньше из садика забрать? Или я, как Фигаро, должна повсюду поспевать сама?

Супруг производит легкое шевеление пальцами правой руки:

– Я не мог…

– Почему это? Это ж, как раз тебе по пути? А мне надо было еще сделать крюк. Или, может быть, забрать дочь с садика тебе тоже не позволяет твое мужское самолюбие?

Физиономия Геннадия Гвоздева вытягивается от изумления.

– Ну, ты даешь! Да ты хоть знаешь, где я сегодня был, а?!

– Где?

– На се-но-ко-се! – супруг произносит это слово четко, по слогам, чтобы жена как можно лучше уяснила его смысл. – Нас бросили на заготовку сена для коров! Понятно? И, к твоему сведению, я наломался там, как лысый черт!

– До такой степени,– с иронической смешинкой в глазах уточняет жена,– что у тебя уже не осталось сил, чтобы заскочить в садик за ребенком?

– А нас, к твоему сведению, не стали завозить на завод! – возражает Геннадий. – Нас, к твоему сведению, выкинули на Николаевском шоссе! А это, между прочим, – совсем в другом конце города!

– Ну, и во сколько же ты явился домой? – уличает супруга. – Я вижу, и посуда немытая, и диван – могу поспорить, на что хочешь – уже хорошенько примят…

– Неважно! Я навкалывался, как лысый черт! И теперь хочу есть! Есть! Понятно?

Он разворачивается и делает несколько спортивных пробежек по кухне. Ярость начинает закипать в его груди. И – прорывается наружу.

– Хорошо! – влетая в ванную, взрывается Геннадий Гвоздев. – Хорошо! Согласен! Пусть будет по-твоему! Ну, так что там тебе надо перестирать?! Трусы? Колготы? Где они? Давай! Сейчас! Сейчас я тебе тут все перестираю, раз ты неспособна!

Он вырывает колготы из рук у жены и швыряет их в тазик.

– Повернись!

– Зачем?

– Па-вер-ниись! – рычит супруг.

Геннадий Гвоздев хватает жену за плечи и рывком ставит к себе спиной. Присев на корточки, он пытается развязывать узел на пояске ее фартука. Наконец ему удается распутать этот гордиев узел; он стягивает фартук через голову жены и, с кривою ухмылочкой на устах, выскакивает с ним на кухню.

Здесь Геннадий Гвоздев напяливает фартук. Желая насолить жене еще сильней, он, вдобавок к этому, повязывает на голову еще и цветастый женский платок.

– Ну, что? Довольна? – с драматическими вибрациями в голосе восклицает несчастный супруг, вздымая руки над головой. – Добилась своего? Завяжи!

– Что завязать?

– Бретельки!

Стараясь погасить улыбку на лице, жена заходит за спину мужу. Но лишь только ее пальцы касаются пояса - раздается негодующий крик:

– А-а! Сама! Своими собственными руками завязываешь мне пояс!

– Но ты же меня попросил...

– А ты и рада стараться! Я вижу, тебе нравится делать из меня бабу!

С этими словами, Геннадий Гвоздев устремляется в ванную.

– Хорошо! Пусть я буду бабой! Пусть!

Его глаза мечут молнии.

– Ну, так что тут тебе постирать? – гремит несчастный муж. – Вот это белье? – его указующий перст вытягивается в направлении тазика. – Хорошо! Давай! Давай! Сейчас я тебе все, все тут перестираю!

Он яростно окунает в тазик руки, выхватывает колготы – словно гремучую змею – и, расплескивая воду, начинает терзать их со злобной физиономией.

На его плечо ложится мягкая ладонь жены:

– Гена, успокойся. Ты порвешь колготы, и потом Оксанке будет нечего одеть.

– А-а! Так тебе жаль это тряпье?! А меня! Меня,– Геннадий Гвоздев стучит себя кулаком по груди,– тебе не жаль?

– Ладно, Гена, иди. Я достираю сама.

– Нет уж! Нет! Из-ви-ни-те! Но я – сам!

Жена пожимает плечами и выходит из ванной. Не проходит и минуты, как следом выскакивает нахмуренный супруг. Он нервно сдирает с себя фартук и швыряет на стул.

– Что, уже настирался?

Глава вторая
На заготовке кормов 

Летнее солнышко плывет высоко над землей. На синем небе – ни облачка; в ярких лучах сонно блестит река Кошевая. Ее левый берег – невысокий, кряжистый, поросший мхом – скрыт под зеленым шатром акаций и верб; перед деревьями, у зеленой воды, стоят тугие ряды камышей. В тихих плесах и заводях нежатся белоснежные лилии, произрастают колючие водяные орехи. С правого берега тянется отвесная гряда, напоминающая некий каньон. Быть может, это какой-то древний славянский бог, еще в перуновы времена, взял в руки топор и отколол от холма добрую его часть? Или же река некогда подступала к подошве этой возвышенности и вымыла ее край? Как бы там ни было, эта высокая бледно-лимонная круча издавна известна местным жителям под названием «Глинища», и отсюда испокон веков наши предки брали великолепную глину не только для строительных нужд, но и для всевозможных гончарных изделий.

Между этими-то Глинищами и берегом реки простирается отлогая низина, плавно переходящая в довольной обширную пойму, поросшую высокой сочной осокой и молодым камышом. На пойме мы видим фигурки мужчин в сапогах, косящих «зеленую массу». Скошенный ими камыш и траву перетаскивает на берег пестрая группа мужчин и женщин, одетых по-пляжному – одни вытягивают траву из водяной хляби граблями, другие переносят ее вилами и укладывают в невысокие стожки. Еще одна группка – по всей видимости, представители конструкторского отдела – соорудила из куска брезента волокушу, нагрузила на нее сено и, впрягшись в лямки, бредет к бережку, воскрешая в памяти бессмертную картину Ильи Репина: «Бурлаки на Волге». 

На суше, между двух стожков, стоит грузовик, уже почти до бортов наполненный зеленной массой. По этой массе топчется девушка в темно-коричневых резиновых сапогах – она уплотняет корма для коров. Ее габариты как нельзя лучше соответствуют этой цели. Фигура – пышная, крепкая, или «мацатая», как говорят на Украине – еще не успела расплыться (что непременно произойдет с ней в ближайшие пять-шесть лет) и привлекает взоры мужчин пышностью форм. В особенности если принять во внимание, что на девушке – довольно смелый купальник бордового цвета, прикрывающий ее женские прелести по самому минимуму. На голове – соломенная шляпка, из-под которой выбиваются чуть рыжеватые волосы и довольно красивыми волнами ниспадают на спину и грудь. Глаза под густыми бровями – темные, смешливые и озорные; при улыбке на смуглых щечках появляются милые ямочки.

Два работника с вилами в руках переносят «зеленую массу» из ближайших стожков в грузовик; солнышко припекает.

– Гена, дай мне, пожалуйста, воды! – просит девушка.

Ее голос звучит сладко, как мед, а лицо озаряет нежная улыбка.

Геннадий Гвоздев, к которому обращены эти слова, небрежно втыкает вилы в землю, утирает со лба пот тыльной стороной руки, и какой-то вальяжной, покачивающейся походкой направляется к бидону с водой. Кажется, он идет не к бидону даже, а к некой даме на балу, с намерением пригласить ее на танец. Вид у него при этом довольно меланхоличный. Почерпнув воды, он несет ее девушке.

– А почему именно Гена, а? – с грубоватой веселостью басит напарник Гвоздева – молодой человек исполинских размеров, с жирным брюшком и округлой красной физиономией. – Почему не Ваня, например?

– А потому!

– Нет, ты объясни, объясни нам, почему снова Гена – а не Ваня? – добродушно гудит исполин. – Ведь я же стою у самого бидона! Мне только руку протянуть, взять кружку с крышки и набрать воды. А Генке надо еще воткнуть вилы в землю, утереть пот со лба, обойти машину, дойти до бидона…

Девушка опускается на колени, перегибается через борт и, протянув руку к кружке, которую ей подносит Геннадий Гвоздев, впивается в него ласковым взором.

– Нет, вы только поглядите, что она себе позволяет! – в благодушном негодовании восклицает толстяк. – Ирка, прекрати сейчас же! Кому я сказал! У него же семья, дети! Смотри, дождешься, жена придет с жалобой в профком! Оно тебе надо? Хочешь заигрывать – так заигрывай со мной! Я – парень молодой, холостой, как ветер… моя половина только вчера в командировку уехала… Ой-ей-ей!

Этот возглас вырывается у балагурящего Ивана после того, как девушка выплеснула ему на спину остатки воды.

– Вот это да! – восклицает он в притворном негодовании. – С Генкой любовь крутит – а меня водой обливает! Где справедливость, люди?!

– Спасибо, Гена!

– Пожалуйста,– Геннадий Гвоздев берет кружку у девушки и ленивой поступью относит ее к бидону.

– Ай-яй! Что делается, а? Люди добрые, что тут творится, вы только поглядите! Сплошная аморалка!

– А тебе завидно?

– Да, завидно!

Стать у Геннадия Гвоздева гибкая, красивая; живот поджарый, плечи довольно широкие. Волнистые пряди волос ужасно красивыми кольцами ложатся на гладкий, слегка выпуклый лоб. Нос – прямой, изящный, с легкой горбинкой; щеки прямые; губы очерчены тонко и очень красиво, с небольшою как бы припухлостью. Движется Гвоздев вкрадчиво и легко, как лев на охоте.

– Нет, вы только посмотрите на это безобразие, а! – разражается новой тирадой Иван. – Ирка, у тебя что, шея на шарнирах, что ли? Куда Генка – туда и ее шея поворачивается. Куда Генка – туда и Ирка, точно на поводке идет! Генка пошел к правому борту – и Ирка уже тут как тут, у правого борта ошивается. Генка двинулся к левому борту – и Ирка у левого борта маячит, никак от его синих плавок своих ясных глаз отвести не может. Гена, у тебя там что, магнит в плавках спрятан, чи шо? Все, люди, завтра тоже надеваю синие плавки, и пускай Ирка на меня одного глядит!

– Гена, помоги мне, пожалуйста, слезть,– просит между тем девушка.

– Ну вот! Опять Гена! А почему не я? Давай я тебя с машины сниму! Мне ведь не тяжело! Ага… Все ясно! Все понятно… Так, так, так! 

Перебросив ногу через борт, и утвердив стопу на колесе, черноокая красавица протягивает к Гвоздеву руки; она спрыгивает ему на грудь под это многозначащее: «так, так, так!», и Геннадию Гвоздеву не остается ничего иного, как подхватить девушку в свои объятия, которая, в свою очередь, незамедлительно обвивает его за шею. Несколько мгновений Геннадий Гвоздев держит девушку на руках, а затем осторожно опускает на землю.

– Спасибо, Гена!

– Пожалуйста, – галантно бормочет Геннадий Гвоздев.

– Ну, все, пропало дело! Любовь-морковь! Признайся по-честному, что ты в него втюрилась?

– Да, втюрилась!

– Слыхали?

– Ну и что? – смеясь, отшучивается Ира. – А если он тут – самый красивый из вас, что ж мне прикажешь делать, а?

– Да? И что же в нем такого красивого? Признавайся.

– Глазки.

– Ух, ты! Глазки Генкины ей понравились, надо ж, а! Да я как вмажу полкило водяры – у меня такие глазки! Мама мия!

– Ну, все, хватит трындеть,– хмуро обрывает Гвоздев. – Давайте работать.

– Действительно… Гена, подсади меня, пожалуйста, на машину!

– И не совестно тебе, а? – восклицает толстяк. – А Вани что, руки отсохли?!

Он поднимает свои могучие руки, демонстрируя их силу. Девушка ставит ногу на колесо. Геннадий Гвоздев подсаживает ее в грузовик.

– Спасибо, Гена, – благодарит Ирина, перевалившись через борт.

– Пожалуйста. 

– Даа… Я вижу, мое дело – швах,– басит толстун. – Эй, Фантомас! Давай, подъезжай вон к той куче!

Из окна кабины вываливается тощая рука, потемневшая до локтя от загара, и от этого кажется, что на нее надета длинная перчатка; рука безжизненно повисает на дверце. Вслед за нею высовывается и голова – лысая, костлявая, с каким-то нездоровым сине-зеленым отливом. Уши у шофера большие и оттопыренные, а глаза – как у наркомана.

– К какой? – справляется Фантомас.

– Вон той,– Иван указывает на стожок.

Двигатель запускается с ужасающим скрежетом. Ира поднимается с четверенек на ноги, машина дергает с места и девушка, всплеснув руками, падает ничком на траву.

– Эй, Фанто! – кричит толстяк шоферу. – Не тяни руль на себя, а то взлетишь!

Прыгая по кочкам, машина подкатывает к стожку. Ирина снова встает, Фантомас тормозит, и девушка совершает новый полет.

Ирина, с рассерженным видом, встает на ноги.

– И ты что ныряешь туда-сюда, как поплавок? – басит Иван.

Между тем, Геннадий Гвоздев бросает тайный взгляд в другую сторону – к реке. Вернее, его взор притягивается к некой белокурой особе. Она стоит к нему спиной и вытягивает граблями «зеленную массу» из поймы на сушу.

Толстяк поднимает на вилы пук сена:

– Ну что, дадим стране корма?!

Геннадий Гвоздев подключается к погрузке. Через пятнадцать минут ударной слаженной работы машина загружена, и Гвоздев помогает девушке спуститься на землю. Иван с шофером обвязывают траву веревками.

– Ну, кто едет разгружать? – спрашивает Ирина, устремляя зовущий взгляд на Гвоздева. – Гена, поехали?

Гвоздев неопределенно сдвигает плечами – он явно колеблется; что-то как бы удерживает его на месте. Виляя тугими полными бедрами, девушка направляется к кабине. Она ставит ногу на подножку и, призывно оглядываясь на Гвоздева, зовет его вновь:

– Ну, так ты едешь?

Геннадий Гвоздев чешет за ухом, потупив очи. Видя его нерешительность, Иван вонзает вилы в зеленую массу на грузовике:

– Ладно! Раз Генка не хочет – так уж и быть, поеду я!

Он забирается в кабину вслед за Ириной.

Лязг. Скрип. Подозрительный стук, и какое-то явно нездоровое тарахтение. С немалой натугой машина заводится, выезжает на грунтовку, проезжает вдоль Глинищ, забирает вбок и начинает подъем по желтой излучине дороги.