Яков Рабинер:  

Сюжет придуман мной, но, конечно, нечто подобное могло
 иметь место в любое время и в любой стране.

Черновой вариант этого рассказа я набросал  в конце 70-х годов . Он стал своего рода откликом на события, связанные с террористической активностью леворадикальной организации «Красные бригады». 
 Беспощадные убийства, грабежи банков, захват заложников чередовались один за другим. Газеты просто захлёбывались «сенсациями» такого рода. На этом фоне и разворачивается фабула моего рассказа.


               УБИЙСТВЕННАЯ ПРАВДА


 Театр «Артемида» гудел, как гудит  улей с пчёлами вокруг  ненароком попавшего в него чужака. И впрямь, спектакль «Убийственная правда», который собирались ставить в «Артемиде», был «пришельцем»,  абсолютно неожиданным для репертуара театра, его труппы и театральных критиков.  
 Уже за месяц до премьеры нескольким особенно виртуозным писакам из театрального мира были заказаны благожелательные статьи о спектакле. 
 В театре неустанно что-то колотили, сбивая огромные щиты для интерьера и натягивая на рамы расписанные художником декорации. 
 Запах кожи в костюмерной доводил тех, кто там работал, до жуткой головной боли и даже обмороков. Спектакль был о террористах из «Красных бригад» и актёры, занятые в нём, должны были быть одеты во всё кожаное: кожаные куртки, кожаные брюки,  кожаные ремни. Прибавьте к этому ещё и кожаные фуражки.
 Репетиции были тяжёлыми, порой создавалось впечатление, что большая группа неврастеников по совету какого-то чокнутого психоаналитика решила, что лучшим выходом из глубокой шизофрении будет создание именно такого спектакля. 

 - Нет, нет, и нет, - морщился и злился постановщик Курцио Маретти, - так не пойдёт. Сколько я могу это с вами репетировать?!. То, что вы сейчас мне продемонстрировали – это чистейшей воды самодеятельность, которую я лицезрел однажды на деревенской сцене в Тоскане. Пусть меня хватит удар на этих проклятых подмостках, но я не успокоюсь, пока не получу от вас то, что мне нужно. Вам предстоит сыграть свои роли так убедительно, как никогда раньше. Зрители должны абсолютно поверить в то, что перед ними крутые ребятки из «Красных бригад». В противном случае, после такого шума вокруг этого спектакля, я не завидую ни вам, ни себе, ни театру вообще. Его разнесут по кирпичику, требуя свои деньги обратно.
 - Слушай, Рикардо, – обратился он к актёру, стоявшему ближе всех к нему. - По сценарию за тобой охотится интерпол и все эти полицейские свиньи. А ты ведёшь себя с девкой, как последний молокосос, измученный поллюциями и онанизмом. Ты же террорист, чёрт возьми. Все эти обычно убаюкивающие бабу сантименты и ухаживания – выдумка гнилых интеллигентов, вроде меня. Тебе ведь, как считает твой герой, принадлежит будущее.  
 Доходит это до твоих куриных мозгов или у тебя водянка в голове и я напрасно трачу здесь своё красноречие?  Итак, пройдём всю мизансцену сначала. 

 Самым   нежеланным в  часы репетиций было появление Конти. Он – хозяин театра, но предпочитает называть себя директором, что выводит из себя постоянно нервного и жёлчного Маретти.
 - Каждый сверчок знай свой шесток. Это здание принадлежит ему, - бросил как-то раздражённо в узком кругу актёров Маретти, - но театр принадлежит мне и свои замечания он может поместить у себя в заднице. 
 Конти доносили об этих репликах Маретти, но он ничего не мог предпринять. На этом дьяволе да ещё на ведущем актёре Рикардо, как здание на плечах кариатид, держалась его «Артемида». Приходилось прятать своё уязвлённое самолюбие в карман. До подходящего случая.  За несколько дней до премьеры, Конти вызвал Маретти к себе.
 - Если ты думаешь, - сказал он ему, - что я пригласил тебя в кабинет распекать тебя за твои остроты по моему адресу, то ты глубоко ошибаешься.   И всё же, я хочу тебе сказать, что в моей заднице найдётся место и для тебя и для твоих пошлых шуток. Завтра я закрою «Артемиду» и ты вместе с остальными остряками станете в очередь за пособием по безработице. У меня уже достаточно денег, чтобы сделать это и дать себе отдохнуть от тебя, Рикардо  и от всей вашей банды, которая, я надеюсь, будет так же выразительна на сцене, как и в жизни. Я сделал большую ставку на этот спектакль, но и ты - не меньшую. Случись что со спектаклем и уверяю тебя - цикута, которую придётся испить всем нам будет разделена поровну, а я, в свою очередь, постараюсь её сделать для тебя максимально горькой, мой дорогой, несравненный, блистательный Маретти.  

 Если за месяц до премьеры «Артемида» напоминала прикрытый плоскостью крышки растревоженный улей, то в день премьеры – осаждённый сарацинами Константинополь. 
 Конти ужасно нервничал, бегал по театру и распекал всех подряд. Он был зол и оттого, что, как всегда, запаздывает Рикардо и оттого, что департамент полиции выделил только одного полицейского для «Артемиды» и оттого, что, как ему казалось, его надувают все, кто только может, начиная от сторожа и билетёра и кончая этими театральными звёздами, от которых проку пока никакого.
 - Если я переживу всё это и останусь цел, - жаловался он пришедшему за кулисы министерскому чиновнику, то за мной лучшее вино, которое вы только найдёте, уважаемый. 
 - Я ловлю вас на слове, - отшучивался чиновник. - Учтите, Конти - я знаю толк в винах.
 Но Конти никак не отреагировал на эту шутку чиновника. Ему надо было перед кем-нибудь выговориться  и кто будет при этом свидетелем его раздражения: фонарный столб или чиновник министерства, ему было глубоко безразлично. 
 - Он опять опаздывает, этот великий Рикардо, - бурчал Конти себе под нос.  Где-то недоцеловался с очередной потаскушкой. Наверняка и в ус не дует, ему наплевать, что если он не явится, то сорвётся спектакль и я вылечу в трубу.  

 Оставив гостя, Конти помчался к служебному входу. 
 - Пьетро! – гаркнул он сидевшему на высоком стуле сторожу, которому он поручил следить за тем не пришёл ли Рикардо и немедленно сообщить ему. Заснувший Пьетро нервно дёрнулся и процедив  «не пришёл», тут же прикрыл веки,  намереваясь опять хорошо покемарить, как только от него отстанет  назойливый хозяин. 
 Сам Конти, между тем, спустился по стёртым ступенькам напротив костюмерной и прошёл через огромную полузатемнённую комнату, которая находилась как раз под зрительным  залом. Поздно вечером после спектакля здесь будут расставлены столы и стулья для всех работников театра и специально приглашённых гостей. И Конти, дав подержать свой бокал старой Марселле, произнесёт тост. О, это будет особо витиеватый тост. Он даже набросал его на бумаге, чтобы ничего не забыть.  Вот он, в кармане пиджака.  
 Прокружив по многочисленным театральным переходам, Конти вновь вернулся в кабинет. Чиновника, которого он внезапно бросил, в кабинете не было, но Конти  даже не обратил на это внимание.  

 Он решил ещё раз позвонить в полицию. Слишком накалённой была обстановка возле кассы, и к тому же, вся эта свистопляска вокруг темы спектакля повергала его время от времени в безотчётное беспокойство. Первые страницы газет напоминали залепленную горчичными пластырями спину больного. Они пестрели физиономиями молодчиков и девиц сплошь с фанатичными, ничего хорошего не обещающими взглядами, фотографиями окровавленных тел, искалеченных автомобилей, разрушенных динамитом домов и подъездов.
 Вспомнив о Марселле, Конти подумал, что надо бы предупредить её, чтобы смотрела сегодня за всеми в оба. Чёрт знает, что может произойти. Один Рикардо чего стоит. Кстати, возможно, что  этот сукин сын звонил ему в кабинет.  Может быть, стоит посадить сюда Марселлу, пусть сидит у телефона. Но попробуй найти её сейчас - носится по театру, как знающая все закоулки собора церковная мышь. 

 Старую Марселлу многие не любили. Её считали доносчицей и подхалимкой, а Маретти ехидно  называл её не иначе, как «глаза и уши фараона». 
 Марселла была для Конти, действительно, незаменимым источником сведений обо всём, что происходило в театре. Она проработала в «Артемиде» 20 лет.  Дома ей было невыносимо грустно и одиноко и она часто оставалась ночевать в театре. Тогда Конти давал ей ключи от своего кабинета и она спала на его диване, укрывшись зимой своим стареньким тёплым пальто, а летом куском театрального занавеса.  
 Конти перестроил «Артемиду», сменил чуть ли не весь штат, но Марселлу не тронул. Он умел ценить верных ему людей. Марселле было вменено в обязанность оповещать актёров о репетициях и начале спектакля, раздавать им тексты и, что казалось наиболее важным в глазах Конти, следить за дисциплиной.
 «Марселла идёт!» - эти слова были как предупредительный сигнал для всех, кого он заставал на месте. Вот и сейчас он прозвучал в костюмерной, мимо которой недавно прошёл Конти. Все в комнате моментально напряглись, напустив на себя особенно усердный вид. Марселла открыла дверь, засунула в дверной проём лицо, повертела глазами, как жестяная сова в часах, и исчезла так же внезапно, как и появилась. 
 Она знала – сегодня особенно беспокойный день. Судя по всему, сбор будет очень большим и, может быть, на Рождество она получит от Конти за все свои старания  приличные премиальные. «Раньше он делал это чаще, – думала Марселла. - Куда чаще.  Да и вообще театр здорово изменился. Набрали этих молодых и что от них ждать. Один Маретти чего стоит?! Она его боится. Да что она, когда сам хозяин и тот старается не связываться с ним: оскорбит в два счёта на глазах у остальных. 
 А этот Рикардо? Вчера напугал её до смерти.   Вышел вдруг в коридоре из тени и застрочил в её сторону из бутафорного автомата. Она его не узнала, закричала, у неё был сердечный приступ, а им, конечно, всем было весело. Особенно веселился Рикардо. Не зря ему поручили сыграть роль главаря этих молодчиков. Он и без всяких причиндал - вылитый бандит и террорист. Себя и будет играть в спектакле, должно у него хорошо получиться. Была бы она на месте Моретти - тоже поручила бы ему эту роль. 
 Она чувствовала себя накрепко привязанной к театру и не только не представляла себя без «Артемиды», но и «Артемиду» без себя.  Эти Рикардо и Моретти так ведут себя, как-будто до них ничего и не было в театре. Видела она много таких.  Уходят одни, приходят другие. Только она, Марселла, всегда здесь. А эти молодые да зелёные, зубы молочные только-только вылезли, а уже хотят её, старую, перехитрить. 

 Время было оповещать актёров. Гримёрная Рикардо была первой на её пути. Она знала, что Рикардо в театре нет, но всегда больше доверяла своему нюху, чем чьей-то информации. Она всё же остановилась у его двери. Ей послышалась какая-то возня за дверью и ещё она услышала чей-то сдавленный хохот и шёпот. Тогда она опустила своё сморщенное, как переваренная компотная груша  лицо поближе к замочной скважине. То, что она увидела, поразило её. Рикардо стоял почти рядом с дверью, застёгивал штаны и явно заслонял собой кого-то, чья шёлковая комбинация мелькнула на секунду перед её глазами. 
 Рикардо давно проник в театр через подвал, которым уже никто давно не пользовался. Он знал, что Конти волнуется и расставил повсюду своих людей, которые должны были оповестить хозяина о приходе Рикардо. Ему же хотелось позлить Конти, а заодно сделать его более сговорчивым, когда речь пойдёт о зарплате. К тому же, его ждали в театре не только все эти сыщики хозяина.
 Рот Марселлы   приоткрылся от удивления. Она так и забыла его закрыть. Постояв ещё немного, она на цыпочках отошла от двери  и побежала разыскивать Конти, стараясь удержать в памяти только что виденную картинку. 

 Пустые коридоры театра внезапно оживились, теперь по ним сновали туда и сюда загримированные актёры, рабочие тащили на сцену декорации, начался обычный театральный ералаш, который всегда предшествует премьере. 
 Зал был набит битком. Прошло уже минут десять после семи. Спектакль должен был начаться ровно в семь. Зрители стали нервничать, хлопать, свистеть. Через двадцать минут хлопки, свистки   и даже ругань усилились. Всех билетёров почему-то как ветром сдуло. Обратиться было не к кому. И не ясно было, что происходит: то ли какой-то актёр неожиданно заболел (были предположения), то ли что-то там у них не заладилось с декорациями. 
 А между тем,  когда закрылась театральная касса и площадка возле неё опустела, рядом с театром остановился бежевого цвета микроавтобус. Дверцы его распахнулись и на булыжную мостовую стали спрыгивать молодые люди в кожанках. Их было, как утверждали позже свидетели, человек двадцать. Дежуривший у застеклённой двери полицейский успел только рот открыть, как тут же, схватишись за бок, свалился и застыл неподвижно на ковре, которым было покрыт театральный вестибюль.
  Выстрела не было слышно, так как на пистолет того, кто стрелял, был навинчен глушитель.    
 - Ниро, Луиджи и ты, – скомандовал один из молодчиков, - остаются у кассы. Остальные – со мной!  

 Не было никакого шума и потому никакой паники. Бесшумно упал на пол коридора Конти. Уткнувшись в его бёдро, легла преданная ему Марселла. В гримёрной и в артистических уборных лежали те, кто должен был вот-вот выйти на сцену. Они лежали в тех же кожаных куртках,  кожаных брюках и кожаных юбках, что и новоявленные пришельцы. Со стороны всё могло показаться  странным фантасмагорическим кошмаром. Казалось, что банда близнецов решила уничтожить в одночасье, без всякой на то причины, своих единокровных братьев и сестёр. 
 Зал насторожился только тогда, когда кто-то и, похоже, с большой высоты, рухнул за кулисами. То был один из светотехников, другой лежал на полу, так и не успев вскарабкаться на верхотуру к юпитерам. Свист в зале моментально пресёкся и все развернули свои лица к занавесу. Но он продолжал висеть и своим видом словно успокаивал сидящих в зале, напоминая им, что  ведь это театр и ничего страшного не произошло. Просто кто-то там ещё репетирует или достраивает декорации, ещё немного терпения и спектакль начнётся. 

 Занавес стал медленно подниматься. Публика облегчённо вздохнула и оживилась. Погас свет в зале, а на сцене, наоборот, зажёгся. И у самой кромки сцены стояли, бок о бок, люди с одинаково решительным жёстким взглядом, одетые  в кожаные куртки и с автоматами в руках.  
 Зал взорвался аплодисментами. Всё показалось очень талантливым и необычайно выразительным действом: этот шум за кулисами вначале, а теперь эти актёры на сцене, так убедительно и драматично  выстроившиеся перед зрителями.

 Они начали стрелять в зал одновременно с теми, кто должен был открыть огонь на выходе из зала, а затем спустились по ступенькам, добивая раненых. 
 Рикардо всё же удалось спастись. Когда началась расправа за кулисами, он сумел улизнуть из театра, воспользовавшись тем же подвалом, через который он проник в «Артемиду» в обход «бдительных» стражей Конти.
 Отбежав на квартал от театра, он тут же позвонил по телефону-автомату в полицию. 
 Вскоре карабинеры и спецназ окружили небольшое здание «Артемиды», предполагая, что в театре всё ещё находятся  террористы. Ворвавшись, наконец, вовнутрь, они обнаружили повсюду только кровавый хаос: застывших в «помпейских» позах убитых, искорёженные и забрызганные кровью кресла, испещрённые пулями стены.
 Мёртвой тишиной пугала теперь «Артемида» снующих мимо неё прохожих, а зимний ветер ещё долго трепал над её фасадом огромное полотнище, на котором было написано красным шрифтом название спектакля - «Убийственная правда».