Евгений Иванов, член Межрегионального союза писателей

г. Мариуполь

                                                   ПРЕДИСЛОВИЕ

   Золото Запорожской Сечи - это не просто красивая сказка о таинственном кладе, написанная неким автором в качестве сценария для очередного приключенческого фильма. Это живая история, похожая на легенду, которая на протяжении двух веков будоражит сознание многих искателей приключений. Это реально существовавшая казна, которую Запорожские казаки собирали столетиями, приобщая к ней все самое ценное, что было добыто в походах, войнах и налетах на сопредельные регионы. В 1709 году, когда после Полтавской битвы статус запорожцев покачнулся и надежд на то, что им удастся отстоять самоуправление в России, не осталось. Атаманское окружение стало всерьез задумываться о судьбе своего золотого запаса. В этот период, казаки, посвященные в великую сечевую тайну, приняли решение, поражающее воображение своей смелостью и дерзостью - вывезти сокровища с территории Российской империи и обосноваться в любой стране Востока, Америки или в столетие назад открытой Новой Голландии, переименованной в 19 веке в Австралию. Там предполагалось за казначейское золото выкупить территорию, на которой вновь возродиться вдали от родного Днепра привычная вольница.

Г Л А В А   1 

НОР  -  НАХИЧЕВАНЬ   1834 год

       Ранним морозным утром, когда новый день лишь только заявил о себе багряным заревом на горизонте, монах Симон вышел из теплой трапезной монастыря, где с ночи витал неповторимый аромат свежего хлеба. Дубовая, грубо отесанная дверь, с коваными навесами,  предательски скрипнула под его рукой и тупо уперлась снаружи в быстро собравшийся сугроб переливающегося серебром рыхлого снега.

- Надо будет послать послушников, чтобы расчистили после ночного снегопада дорожки в храм. – Подумал про себя монах и плотно прикрыл за собой дверь.

   Иеромонах Симон более пятидесяти лет служил Господу в армянском монастыре Сурб-Хач, в том, что на Дону, и даже считался одним из его создателей. Именно тогда, в самом начале 80-х годов 18 века, когда на этом месте простиралось чистое поле, его больного и слабого подобрали переселенные из Крыма армяне-христиане. Они вылечили, выходили незнакомого юношу, позже обучили своему языку  и дали приют на всю оставшуюся жизнь. С тех пор Симон ни разу не покидал стен обители. Прошло много лет, сменилось несколько настоятелей монастыря, практически не осталось тех братьев, кто помнил, при каких обстоятельствах он здесь появился, кроме, пожалуй, его самого.

     Выйдя из трапезной, он пошел по глубокому хрустящему снегу, опираясь на длинный посох к главной церкви обители, чтобы встретиться с недавно назначенным новым архимандритом. За прошедший год, с момента назначения священника на эту должность, у Симона не было возможности пообщаться с ним откровенно,  да и не был он любителем раскрывать свою душу даже перед духовными отцами. Но сейчас, когда прожитая жизнь осталась позади, настал тот час, когда нужно было кому-то довериться и посвятить в ту сокровенную тайну, хранителем которой он, монах Симон, являлся много лет.  Ступив на крыльцо, он толкнул тяжелую, сбитую из крепких толстых сосновых досок дверь, и сразу оказался в сумеречных сенях, пахнувших влажным деревом  от свежевымытого пола. За столом, при свете толстой свечи сидел келейник архимандрита, недавний послушник по имени Баграт.  Он сосредоточенно, вытянув трубочкой губы, затачивал ножом гусиные перья и складывал рядом, слева о себя. Увидев старца, он вскочил с места, едва не уронив стул. В монастыре Симон не дослужился до особо высокого положения, а всего лишь исполнял обязанности эконома,  отвечая при этом за хозяйственную деятельность, но в силу почтенного возраста и заслуг вызывал у всей братии должное уважение.

- Спасайся, брат. – Произнес Симон традиционное монастырское приветствие и трижды перекрестился, склонив голову.

- Спаси, Господи. – Ответил келейник и, нащупав рукой стул, отодвинул его ближе к стене. – Его высокопреподобие ждет вас, отец Симон.

    Он пропустил старика в покои настоятеля и закрыл за ним дверь.

Архимандрит Арутюн Аламдарян был назначен настоятелем монастыря всего год назад. Не задолго до этого он вообще вел мирской образ жизни и преподавал в Тифлисе армянскую словесность и закон Божий. Только четыре года назад, по неизвестным никому причинам, он принял постриг в Эчмиадзине и до этого назначения был викарием в Закавказской армянской епархии. Однако, находясь в монастыре, он по привычке, а, может быть, по зову души  продолжал заниматься науками и обучением грамоте детей бедных прихожан.

   Симон переступил порог кельи и осмотрелся. Узкие переплеты оконных рам, слабо пропускали дневной свет, поэтому в помещении царил полумрак. Большая лампада, заправленная растительным маслом, подвешенная к потолку на трех посеребренных цепях, освещала  единственный в храме образ Богоматери и высеченный в камне контур Святого Креста.  Почти в центре кельи возвышался массивный стол с резными ножками. Восковая свеча в медном подсвечнике бросала красноватый свет на развернутый пергамент, над которым склонился молодой послушник. Тот усердно выводил гусиным пером буквы, при этом, стараясь не капнуть чернилами на стол. Архимандрит сидел поодаль от него в кресле и, развернув на коленях толстую книгу в красном кожаном переплете,  диктовал непонятный Симону текст на греческом языке. На священнике был черный повседневный подрясник, а на ногах домашние чуни из черной овчины.      

-  Молитвами Святых Отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас». – Произнес Симон молитву, обязательную для получения разрешения войти в келью настоятеля.

- Аминь. – Ответил Архимандрит и, подойдя к монаху, протянул ему свою руку.

   Тот в ответ поцеловал ее и добавил:

- Ваше преподобие, благослови.

        Аламдарян положил Симону руку на плечо и, трижды перекрестив, жестом разрешил ему войти в помещение.                       

- Отдохни, сын мой. Когда будет надобно, окликну. – Обратился он к послушнику, и как только тот удалился, вернулся на свое прежнее место.

     Весь необходимый официальный этикет, обязательный в присутствие посторонних лиц, был соблюден, поэтому, оставшись наедине со старцем, настоятель спросил:

- Что беспокоит тебя, отец Симон, ты не болен? – Он отметил, что голос старика звучал с простуженной хрипотцой, а глаза обрамляли воспаленные веки.

- Хворь телесная ничто в сравнении  со страданиями духовными. От них спасаюсь молитвами.

- Тогда что же тебя привело ко мне?

     Симон вновь перекрестился и тяжело вздохнул.

- Грешен я, отец Арутюн и грех мой за старостью, прошению не полежит.

       Настоятель поднял на старца удивленные глаза и развел руками.

- О чем ты, Симон? Для всех из нас ты всегда был, есть и далее будешь образцом добродетели, покорности и послушания.

- Грешен я. – Повторил Симон. - Но грех мой против самого себя, потому как большую часть своего бренного существования жил под именем, которого не получал при Крещении.

 - Поясни.

    Симон провел морщинистой ладонью по влажному от пота лбу и, не глядя в глаза архимандриту, продолжил:

- Я не потомок тех переселенцев, которые прибыли сюда из Крыма. По рождению я Запорожский казак и зовут меня на самом деле Семеном, а не Симоном. Братья, нашедшие меня в этих местах назвали так ради того, чтобы я не попал в руки царских жандармов.

- Ты совершил какое-то преступление? – Спросил отец Арутюн.

- Нет, Преподобный, в этом я перед Богом честен.

- То, что ты поменял свое имя, это не столь тяжкий грех, чтобы каяться в нем. Я вижу, тебя волнует нечто другое.

-  Ты прав, Преподобный. – Старец опустил глаза и, потерев немеющие руки, продолжил.    -  Все мы бренны. Мы гости в этом мире, а вечно будем пребывать только в царствие небесном. Не подобает мне предстать перед Творцом, не сделав того, что не сделано. Но и сделать то, что я должен, уже не могу.

   Настоятель слушал его молча, не перебивая.

- Дело в том, что я являюсь хранителем казацкой скарбницы и, в свое время, дал обет  передать ее тем, кто за ней вернется. Всю жизнь я ждал наступления этого момента, но чувствую, что очень скоро наступит мой час встретиться со Всевышним. Поэтому не могу унести с собой в могилу эту тайну.

- Ты хочешь исповедоваться? – Осторожно спросил отец Арутюн.

- Не сейчас. Пока у меня к тебе только просьба. – Он полез за пазуху и вытащил оттуда золотую монету с отверстием на тонком кожаном шнурке. -  Если после моей кончины, кто-то придет  в монастырь в поисках меня, покажи им эту монету. У тех людей должна быть такая же, у нас это своего рода пароль. Поэтому расскажи им, где я спрятал сокровища моего народа.

- А где ты их спрятал? – Полушепотом спросил Арутюн.

- Это я скажу тебе, только на смертном одре. Пока я жив, я  хранитель этой тайны. А когда подойдет мое время, обещай лично проводить меня в последний путь, тогда обо всем и узнаешь.

- Не тревожь свою душу, Симон.- Он осекся на полуслове и спросил, - Или ты желаешь, чтобы наедине я называл тебя Семеном.

- Не нужно ничего менять. В монастыре я стал Симоном, поэтому и умру под этим именем.

   Неожиданно он закашлялся и Арутюн протянул ему глиняную кружку с водой.

- На вот, испей.

    Симон сделал два глотка и поставил кружку на стол.

- А теперь, прости меня, отец Арутюн, мне еще нужно за дровами съездить. Сегодня мороз, а печи топить почти нечем.

- Бог простит. – Ответил настоятель и, перекрестив старца, добавил. –  Господь тебе в помощь.

       Выйдя от архимандрита, Симон вернулся к себе в келью, накинул поверх подрясника овчинный тулуп и пошел в конюшню. Его конь, на котором он обычно ездил за хворостом и  продуктами, был ему единственным  верным другом. Как иеромонах, Симон по своему статусу не мог иметь семью, поэтому животное стало для него самым родным и близким живым существом. Он мог часами находиться в конюшне, ухаживая за скакуном и общаясь с ним, как с живым человеком. Увидев хозяина, конь тряхнул гривой и затоптался на месте.

- Здравствуй, Орлик. – Потрепал его Симон по холке и протянул ко рту небольшой кусочек сахара. – Сейчас поедем кататься.    

     Он взял коня под уздцы и вывел на хозяйственный двор, где стояли сани. Молодой послушник в это время засыпал на них теплое сено, принесенное из конюшни.

- Хватит таскать солому, а то хворост класть некуда будет.- Остановил он рьяного паренька. – Лучше принеси сбрую.

    Симон очень щепетильно относился к конской сбруе: хомут, уздечку, подбрюшник и шлеи, он всегда старался делать сам с учетом особенностей телосложения коня. Для этого он всегда выбирал самую лучшую кожу и не жалел на это денег.

   Через несколько минут, вооружившись топорами, монахи выехали с территории монастыря.

     День стоял солнечный и ясный. Свежий снег ослепительно блестел на солнце, создавая атмосферу душевного покоя и умиротворения. Послушник управлял вожжами, а Симон лежал в санях на спине и смотрел в небо, невольно вспоминая всю свою жизнь. Мерные покачивания саней разморили старика, и он не заметил, как сомкнул глаза в блаженной дреме. Сколько он находился в забытьи, он не знал, но пробудился оттого, что конь громко заржал и остановился. Симон поднял голову и посмотрел по сторонам.

- Что случилось? – Спросил он у послушника, протирая глаза.

- Не знаю, отец Симон, что-то конь перестал меня слушаться, и ведет себя, как-то странно.

     Орлик действительно пытался развернуться, беспричинно ржал и постоянно дергался из стороны в сторону.

     Симон поднялся в полный рост и, прислонив ко лбу ладонь, в качестве защиты от солнца, устремил свой взор на простирающуюся впереди равнину.

- Что это? – указывая рукой в сторону, опередил его послушник.

    По белоснежному склону холма, как сухие листья по реке, плавно катились серые комочки. Симон не сразу понял, что это волки и еще какое-то время стоял и смотрел на них, как завороженный. Конь сам, не ожидая команд со стороны людей, развернулся и с места пустился в галоп. Симон не удержался на месте и навзничь упал в мягкое сено саней. На ощупь он нашел брошенный топор и инстинктивно сжал его в своей руке.

    Как не старался конь унести людей подальше от беды, но сани и глубокий снег не давали ему возможности уйти от преследования. Волки неумолимо сокращали расстояние. Их было семь или восемь, скорее всего это был выводок, который волчица вывела на охоту. Хищники бежали по глубокому снегу, то на миг, пропадая из виду, проваливаясь в сугробе, то вновь вырываясь из него, поднимая за собой белое облако. Они не лаяли и не рычали, а молча бежали за повозкой, сверкая белыми клыками. Часть из них уже почти поравнялись с санями, но не пытались напасть на людей, а продолжали бежать рядом, стараясь догнать коня и напасть на него сбоку. Молодой послушник, глазами полными ужаса, смотрел по сторонам, не выпуская из рук вожжи. В то же время,  он мужественно старался не поддаваться панике, хотя шансов на спасение не оставалось никаких. До спасительного жилья людей еще было достаточно далеко. И тогда Симон принял для себя самое важное решение. Он сбросил с себя тулуп и, прижимая к груди топор, спрыгнул с саней.

    Волки, как по команде тоже остановились на месте и стали окружать человека. Симон ранее никогда не видел так близко волка. Ему казалось, что это та же самая собака только дикая. А теперь, глядя в желтые глаза волчицы, они понял, что волки – это волки. Их нельзя остановить, как обычную собаку, грозным окриком, привычной командой или лакомством. Человек, попавшим к ним,  автоматически становится или соперником или жертвой.

    Поднявшись из сугроба, Симон вскинул руку на трех подбежавших к нему молодых волков. Те отпрянули в сторону и остановились, ожидая вожака. Волчица, медленно стала подбираться к нему сзади. Симон услышал ее тяжелое дыхание и развернулся. В этот момент, что-то  внутри Симона перевернулось. Глядя смерти в лицо, в нем  вновь возродился прежний воин, каковым он был в далекой молодости. Он сжал рукоятку топора, как эфес сабли, и сделал шаг навстречу волчице. В этот момент, с противоположной стороны один из волков, прыгнул на него и впился зубами в плечо. Резким движением Симон сбросил его и на лету нанес удар прямо в голову. Хищник не издав ни единого звука, замертво упал в снег. Почуяв запах крови, звери почти одновременно набросились на бедного монаха, они хватали его за руки, ноги, грудь, а тот продолжал оставаться на ногах, размахивая вокруг себя окровавленным топором.

    Сколько продолжалась эта смертельная схватка, Симон не помнил, для него все происходило, как в тумане. Окончательно обессилев, он уронил свое оружие в сугроб и посмотрел вокруг себя. Некогда белый снег стал алым от крови, вокруг валялись изуродованные трупы животных, куски шерсти,  мяса и обрывки его одежды. Несколько хищников, хромая и повизгивая, удалялись от него в сторону заросшей кустарником балки. Боли Симон не чувствовал, его одолевали лишь смертельная усталость и внезапно нахлынувшая апатия. Он сделал несколько шагов в ту сторону, куда удалились сани, и упал, потеряв сознание.

     Приняв постриг, Арутюн Аламдарян не пытался полностью уйти от мирской жизни. Он продолжал общаться со светскими людьми и в тайне занимался тем, чем ранее увлекался в миру. Его безудержной страстью оставалась поэзия, вечерами он с удовольствие читал новые творения Пушкина, Жуковского и Кольцова, а иногда и сам пробовал себя в этом качестве.

   Этим морозным днем, он сидел за своим рабочим столом, занятый созданием своего очередного творения. Вдруг, где-то во дворе он услышал подозрительный шум возбужденных голосов. Он прислушался. Ему не показалось, на монастырском дворе действительно звучали отрывочные крики, но из-за толстых стен и двойных стекол он не мог разобрать слов. Он подошел к окну, но из-за образовавшейся ледяной корки на стекле, так ничего и не смог рассмотреть. Положив перо на чернильницу, он вышел в сени, но к своему удивлению не застал на месте своего келейника. Обычно тот никогда не отлучался без его разрешения.

- Баграт. – На всякий случай позвал его архимандрит и прислушался в надежде услышать либо отклик его, либо приближающие шаги. Но ни того, ни другого не последовало. Это еще больше насторожило Аламдаряна. Он вернулся в келью, накинул на себя балахон и вышел во двор.

   К его удивлению на монастырском подворье царила непривычная суета, монахи один за другим бегали, то  к жилому блоку, то оттуда к роднику. Кто-то из них тащил в руках старое тряпье, кто-то нес в деревянных ведрах воду, а кто-то прижимал к груди святые образа. Из-за спины Арутюна вдруг выскочил диакон Гурген  со стеклянными баночками в руках. Он очень торопился, но, увидев архимандрита,  остановился возле него  и свободной рукой молча трижды перекрестился.

- Что случилось, отец Гурген? – настоятель ко всем пожилым членам братии обращался именно так, считая, что обращения «брат» с его стороны, свойственно только по отношению  к младшим по возрасту или положению.

- Горе у нас великое, Преподобный. – Ответил тот и вытер рукавом накатившую слезу.- Отца Симона в поле волки загрызли.

- Как? – Опешил архимандрит от услышанного известия. - Он же утром был у меня.

- Да, отец Арутюн. А ближе к обеду поехал в лес за хворостом и не доехал.

- Он жив? – Спросил архимандрит, опасаясь услышать  самое страшное известие.

- Когда его привезли,  еще дышал, но уже был без сознания. – Ответил диакон, при этом, совсем по-детски всхлипнув.

- Срочно пошлите кого-то в город за лекарем. – Распорядился Арутюн и пока Гурген продолжал стоять рядом, спросил. – А где он сейчас?

 - Его отнесли в братскую обитель.

       Отец Арутюн старался никогда не выражать своих эмоций ни голосом, ни движениями, но в этот раз не мог себя сдерживать, особенно после того разговора, который у него со старцем состоялся утром.  Он буквально вбежал в жилой корпус и остановился на пороге. Прямо на деревянном полу лежал  Симон, прикрытый окровавленным подрясником. Настоятель не сразу узнал в нем прежнего эконома, так как его некогда спокойное лицо было изуродовано рваными ранами, которые продолжали кровоточить.  Монахи плотным кольцом окружили неподвижное тело и беспрерывно крестились. Лишь благочинный Аракел – первый помощник настоятеля пытался что-то делать. Он присел на колени возле тела Симона и прижался своим ухом к его груди.

- Он жив? – не своим голосом спросил отец Арутюн.

    Аракел поднялся с колен и отрицательно замотал головой.

- Кажется, отошел. – Он трижды перекрестился и сложил ладони в замок на уровне груди.

     Монахи расступились, пропуская настоятеля к телу. Отец Арутюн подошел ближе к покойному и, склонив перед ним голову, произнес:

- Упокой Господи душу иеромонаха Симона и прости ему все согрешения вольные и невольные, и дай ему царствие небесное. – Он трижды перекрестился, а затем, сделав шаг в сторону, обратился в Аракелу. – Подготовьте его к погребению по православному обычаю, обмойте, переоденьте и отнесите тело в часовню.

   Монахам не в первый раз приходилось хоронить своих братьев, поэтому они самостоятельно, без чьих-либо распоряжений, начали сами срезать с Симона прилипшие  куски подрясника, тут же смывая с его тела бурые пятна засохшей крови. Арутюн отошел к массивному кресту, прикрепленному к стене, и начал тихо читать молитву.

- Отец Арутюн. – Неожиданно прервал его помощник. – Вам стоит на это посмотреть. - Он указал рукой на перевернутое тело Симона.    Тот лежал нагим лицом вниз, вытянув руки вдоль тела.

    Настоятель за время службы в монастыре еще не привык смотреть на покойников, поэтому, несколько помедлив с ответом,  нерешительно подошел к телу. От увиденного зрелища, он невольно  поморщился. На левой руке несчастного Симона не хватало двух пальцев, кожа на левом плече была практически сорвана, бледные ноги старика  были сплошь поражены дырами от вырванного мяса. Тошнотворный комок предательски подкатился к горлу настоятеля, и он невольно прикрыл  ладонью рот.

 - Преподобный.- Вновь обратился к нему отец Аракел. – Взгляните на его спину, на ней какой-то рисунок.

    Отец Арутюн только со второго раза заметил, что на спине покойного старца имеется странная татуировка.

- Похожа на женскую голову. – Произнес он, разглядывая рисунок.

- А может быть, какая-то карта. – Предположил Аракел.

     После этих слов настоятель вспомнил, как еще утром Симон рассказал ему о неком кладе, который он охранял всю свою жизнь. Он не стал комментировать догадку своего помощника, а лишь распорядился:

- Возьмите в канцелярии чистый пергамент, который мы обычно используем для подготовки документов и перенесите на него этот рисунок, а потом занесите ко мне. 

   Он вышел во двор и остановился на крыльце. Морозный воздух покалывал щеки и голые руки, но отец Арутюн не замечал этого. Слезы накатывали на его глаза, он поднял голову вверх и прикрыл веки. Неизвестно почему, но он чувствовал себя виновным  в смерти старика. Может быть, он не должен был отпускать того за дровами в лес в этот день. Ведь сам по себе его утренний приход  уже свидетельствовал о том, что старик предвидел скорый приход своей смерти, а точнее сказать предчувствовал. С другой стороны, кто же мог знать, что все так трагически закончится. На протяжении многих лет он почти ежедневно занимался заготовкой дров для монастыря, и ничего необычного в этом не было, это была его прямая обязанность. – Так размышлял Отец Арутюн, пытаясь оправдать себя в том, в чем  виноват не был. Но, что случилось, то случилось и никто из смертных не в состояние  вернуть время вспять, чтобы уберечь себя и других от трагической случайности. Сделав несколько глубоких вздохов, он все же направился в свою келью.

     Через несколько минут, без стука к нему  вошел благочинный Аракел.

- Отец Арутюн, я все сделал, как вы сказали. – Он протянул настоятелю свернутый пергамент. 

   Тот развернул его на столе  и, перевернув несколько раз, не зная с какой стороны его лучше рассматривать, произнес:

- Вы правы отец Аракел, этот рисунок очень напоминает карту, но без Симона нам с ней не разобраться.

- А может быть, стоит попробовать? –  Задумчиво предложил тот и прищурил и без того узкие глаза. – Кое-какие наблюдения мне дают основания полагать, что эта карта, если конечно это действительно карта, имеет прямое отношение к кладу Симона и вполне возможно, что усопший спрятал его именно здесь.

- Извольте объясниться. – Поднял на него удивленные глаза настоятель и жестом предложил присесть на лавку.- Мне лично непонятно о каком кладе Вы говорите. – Слукавил он.

- Дело в том, что я достаточно давно служу в нашем монастыре и старцы, которые помнили Симона еще молодым, рассказывали, что нашли его где-то в этих краях. Он стал жить вместе с ними и принял в то время самое активное участие в строительстве монастыря, даже место для него подбирал лично. При этом, он сам вместе с послушниками рубил камень в балке для фундамента, возводил стены, поэтому знал все особенности этого строения. Постоянно сам руководил всеми последующими строительными работами, но самое главное не в этом, а в том, что еще, будучи послушником, он никогда, даже после изнурительных работ,  не снимал с себя власяницу, видимо, не хотел, чтобы кто-то из братьев видел эту татуировку.

- Извините, отец Аракел, но мне не ясен ход ваших рассуждений.

- Я хочу сказать, что  рисунок на его спину был нанесен задолго до того, как он попал к нашим предшественникам. Он не был армянином и не имел поблизости родственников, но, тем не менее, по какой-то причине не желал покидать этих мест. Следовательно, в этой татуировке заложена некая тайна, имеющая отношение именно к этому месту, где сейчас стоит обитель. И я не сомневаюсь, что эта тайна связана с кладом, потому что, как рассказывали старики, Симон периодически выезжал на телеге за пределы монастыря и возвращался затемно. Так было на протяжении нескольких первых лет его пребывания здесь. – Он вопросительно посмотрел на настоятеля и, не увидев в глазах того живого интереса, продолжил. – Я предлагаю, тщательно осмотреть подвалы монастыря. Вполне возможно, что за годы своего проживания в стенах обители, Симон мог перенести тайные сокровища именно сюда, для надежности.

- А с чего вы взяли, что рисунок на спине может быть вообще как-то связан с сокровищами?

- А на что еще может указывать этот рисунок? – Вопросом на вопрос ответил Аракел, чем поверг настоятеля в замешательство.

   Отец Арутюн сначала подумал, что вполне возможно Симон до беседы с ним мог посвятить в свою тайну и Аракела, как первого помощника настоятеля, но тут же отбросил эту мысль. Не мог старик рассказать об этом еще кому-то, кроме него. В этом не было никакого смысла.

      Настоятель насупил брови и строго посмотрел на Благочинного. Меньше всего ему хотелось в этот час рассуждать о каком-то кладе.

- Не гоже сейчас, когда нас постигло такое горе,  говорить об этом.  - Решил прекратить этот неуместный разговор  Арутюн. -  Займитесь лучше  организацией погребения усопшего раба Божьего Симона.

   Аракел, опустив глаза, покорно поклонился и скрестил пальцы рук на уровне груди. Видимо, он тоже осознал, что слишком увлекся в своих догадках и выбрал не подходящее место и время для обсуждения предстоящих поисков спрятанных сокровищ.

   Постоянно кланяясь, он медленно попятился к выходу.

- Да и еще… – Отец Арутюн жестом остановил его, когда тот уже собрался покинуть келью, - Не делитесь ни с кем своими предположениями по поводу карты. Пусть пройдет сорок дней после кончины Симона, а потом вернемся к этому разговору.

- Как скажете, Преподобный». – Аракел поклонился и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

       Отец Арутюн, тем временем, свернул пергамент в трубочку, вытащил из стола золотую монету, которую утром передал ему Симон, и все вместе положил в нишу за алтарем церкви.

    Однако, вернуться к этому разговору Арутюну Аламдаряну не было суждено. Буквально сразу же после похорон Симона, глубокой ночью неизвестная шайка разбойников ворвалась в покои монастыря. Они собрали всех монахов в церкви и начали жестоко их избивать.  Видимо, Аракел не смог удержать в тайне свои предположения относительно клада и весть о загадочной карте покинула пределы монастыря. Бандиты настойчиво требовали показать им место, где хранятся сокровища.   В целях запугивания монахов, они публично стали пытать отца Арутюна огнем, в надежде, что кто-то из монахов сжалится над своим настоятелем и выдаст заветную тайну. Но все молчали. Отец Арутюн не выдержал пыток и скончался. Тогда грабители перевернули верх дном все монастырские постройки и сам храм. Не тронули только алтарь, особенно тщательно они обыскивали подвалы храма в поисках тайников, но так ничего и не нашли. Только к утру, забрав с собой всю церковную утварь, они покинули монастырь.

    Следствие по этому делу длилось долго, но ни убийц священника, ни мифических сокровищ найти не удалось. Лишь в личном архиве убиенного настоятеля среди многих бумаг, что хранились в тайной нише за алтарем, обнаружили рисунок, отдаленно напоминающий то ли карту, то ли профиль женской головки и золотую монету с небольшим отверстием  на узком кожаном шнурке.

Г Л А В А   2 

НАШИ   ДНИ

     Май в этом году выдался на удивление теплым и солнечным. Дана Василиу всегда любила этот месяц, не только потому, что свой День рождения отмечала в мае, а потому, что как любая творческая натура с приходом весны вместе с природой расцветала сама. Для нее этот месяц был не просто календарным периодом, а то дивное время года, когда вдохновленная весенней красотой, свежими красками и легким упоительным воздухом, она обретала положительный заряд оптимизма, новых идей и перспективных проектов. Дана уже несколько лет работала на румынском телевидении и вела цикл передач об истории и этнографии родного края. Она считала себя успешной бизнес-леди, но при этом не совсем успешной женщиной. Внешне она была довольно привлекательна, о чем часто свидетельствовали восторженные лица мужчин и завистливые взгляды женщин. Ее отличала точеная фигура, как у античных греческих скульптур, выразительные голубые глаза в обрамлении бархатных ресниц и черные, как смоль, густые длинные волосы.  Однако, как показала жизнь, привлекательная внешность в сочетании со смазливой мордашкой не всегда бывает залогом женского счастья.  Ее предыдущие два брака  оказались не совсем удачными. К тридцати пяти годам, Бог так и не дал ей детей, а мужья, как выяснилось позже, имели мало общего со сказочными принцами на белом коне. Дальнейшие попытки наладить свою личную жизнь так и не увенчались успехом, поэтому, со временем Дана решила полностью посвятить себя  любимой работе и карьере. Вот и сейчас, в выходной день она сидела в своей городской квартире в полном одиночестве и, глядя на экран монитора, монтировала итоги своего последнего репортажа с празднования  «Дня Скалоянула» в одном из старых сел близ местечка Крайова. Этот национальный обряд, отмечается там с античных времен и по преданию, ранее способствовал стремлению крестьян  вызывать дождь после длительной засухи.  Конечно, сейчас в это уже мало кто верил, но сам по себе обряд сохранился и продолжает праздноваться исключительно благодаря своему национальному колориту и красочности. Дана в который раз пересматривала свои видеозаписи и с каждым разом собственный репортаж ей нравился все меньше и меньше. В конечном итоге, это ее изрядно разозлило. Теряя душевное равновесие, она раздраженно захлопнула ноутбук и уставилась в окно, пытаясь немного успокоиться. Раньше в такие минуты, она находила утешение в сигаретах, но уже больше месяца назад, как бросила эту пагубную привычку. Однако на смену ей пришла другая не менее вредная страсть. В моменты повышенной раздражительности или внезапной депрессии она стала бесконтрольно поглощать шоколадные конфеты в неограниченных количествах. Вот и сейчас, она потянулась к уже начатой коробке конфет, но в последний момент смогла себя остановить. Однако, эта страсть была не характерна для нее. Когда нужно, она могла держать себя в рамках и не поддаваться настроению. Жизнь сделала ее сильной, поэтому любая неудача или внезапно свалившаяся проблема заставляла ее не опускать руки и жалеть себя, а искать новые пути ее решения. Она подошла к окну и долго смотрела на панораму утонувшего в летней зелени города, погрузившись в собственные размышления настолько глубоко, что даже не заметила подъехавшего к подъезду такси.

Текст книги по ссылке:

Скачать файл: Evgeniy_IVANOV_Tayna_staroy_karty.pdf [1,41 Mb] (cкачиваний: 58)
Посмотреть онлайн файл: Evgeniy_IVANOV_Tayna_staroy_karty.pdf