Евсеев Сергей


В начале было слово. И слово это было «мама». И в слове этом был заключен весь смысл и весь свет  окружающего мира. Да, вот именно – весь свет. И  весь мир был заключен в этом простом и емком слове, с которого начинается первая страница букваря, первое осознание себя, да и вообще все-все начинается… Все то, что и называют осознанной жизнью. 
Мама – это свет, который озаряет начало нашей жизни. И который, если только человек остается человеком, святой лампадкой теплится в его сердце на протяжении всего земного пути. Хочет он этого или нет. Да, мамин негасимый свет в конце концов источается, скукоживается до малой лампадки. А в начале – в начале, когда деревья были большими, когда мир был просто необъятным, таинственным, загадочным и страшным, свет этот мамин был подобен свету солнца, потому что он озарял весь твой маленький мир – мир твоего раннего детства. Солнце вставало по утрам вместе с мамой, заполняя все вокруг своим ласковым и нежным светом, который ты ощущал даже во сне, чувствовал его через крепко сомкнутые веки. И от света этого шло великое тепло, которое согревало все твое существо до самых-самых глубин, заставляя на мгновение замереть твое маленькое сердечко, когда ты ощущал на своем виске или щеке теплое мамино дыхание, ее родной, ни с чем не сравнимый запах… Это длилось самую малость, всего какой-то миг, что казался тебе вечностью, в которой ты постепенно и растворялся, сморенный сладким утренним сном. 
И свет этот неземной возвращался к тебе вместе с мамой уже поздним вечером, когда она приходила с работы, едва слышно отворяя дверь –  он заполнял собою всю квартиру. И весь мир. Так казалось. И ты бежал со всех ног в коридор навстречу маме и с разбегу утыкался ей в колени, обхватив их своими ручонками… И в этом долгое время заключался весь смысл всей твоей маленькой жизни, которая в ту пору была подобна несмелому, едва пробивающемуся сквозь траву, сучья и прошлогоднюю пожухлую  листву ручейку. Чистому, прозрачному, звонкому, устремленному в далекие, неведомые дали. В большой и загадочный мир. И мир этот постепенно, шаг за шагом, открывала для тебя твоя мама, все расширяя и расширяя его границы и горизонты. Но долгое-долгое время твой детский мир был ограничен домом и двором. И маленький этот мир твоего раннего детства был прекрасен. И необъятен, как сама вселенная. А центром этого мира, этой вселенной, пересечением всех путей-дорожек, началом и концом их был твой дом. Хоть и не тот, самый первый, в который тебя принесли из роддома, но зато тот, в котором ты осознал себя человеком и начал шаг за шагом осваивать и познавать окружающее пространство. И откуда начался твой собственный путь, который и называется жизнью. Путь по расширяющимся с каждым днем орбитам – сначала в песочницу, затем за ручку с мамой в ближайший магазин, что уж точно находился в другой галактике, а еще через какое-то время – в школу, которая располагалась уж далеко за пределами той вселенной, центром которой был твой дом. Школа открывала пути к новым, неизведанным и манящим мирам… Путь к которым неизменно пролегал от родного порога.   Недаром же говорят, что родительский дом – начало начал. 
…Дом этот был огромен, он возвышался над миром, как неохватный взглядом многопалубный красавец корабль, чьи трубы и антенны упирались, кажется, прямо в небо. Вечерами корабль этот расцвечивался многочисленными оранжевыми и желтыми огоньками окон-кают, что призывно манили нас, ребятню, в сизом сумраке летних и зимних вечеров своим уютным, теплым светом. И этот дом-корабль был несказанно прекрасен и по-своему загадочен, потому что в любом его окошке, за темными разноцветными шторами таилась неведомая жизнь, в каждом – своя, незнакомая и до щеми в маленьком твоем сердечке – притягательная. За каждым окошком, в этом манящем пятне таинственного света, была своя история, и своя тайна. Со двора загадочными казались тебе и твои собственные окна, хотя никакой тайны за ними вроде и не было. В самом светлом, кухонном, окне хлопотала у плиты бабушка, готовя нехитрый ужин для всей нашей небольшой семьи из трех человек, главой которой была, конечно, мама. Бабушка же была в твоей жизни величиной постоянной и естественной, как день и ночь, как земля и небо. Бабушка была всегда рядом, отчего казалось, что она – неотъемлемая часть тебя самого, вечная спутница твоей маленькой жизни. Она излучала тихий ровный свет, вселяла чувство умиротворенности, покоя. Она была вот именно – хранительницей домашнего очага и важной неотъемлемой частью дома. Без нее, ее ежедневных нехитрых забот и трудов, казалось, весь этот незыблемый домашний уют просто рухнет, рассыплется, как карточный домик. 
Что такое – этот самый карточный домик, я к годам трем уже прекрасно знал, потому что бабушка моя имела привычку раскинуть на досуге игральные пестрые карты. Из них она каким-то чудесным образом узнавала, что ждет каждого из нас в ближайшем будущем. «Легкая дорожка, казенный дом, крестовый король, ценные бумаги, – все это с бабушкиной легкой руки в разные дни нашей жизни ждало нашу маму, когда она собиралась, например, в командировку или просто – утром на работу… Благодаря бабушке в моей жизни появились и как бы ожили самые лучшие на свете книги: большие, толстые, в добротных, хотя и изрядно потрепанных переплетах, с яркими  притягательными картинками. Книги для меня составляли целый мир, другой мир, удивительный и манящий, который, казалось, никогда-никогда нельзя будет охватить и постичь полностью ни своим маленьким сердцем, ни, тем более, умом. А бабушка как раз и помогала охватить весь этот увлекательный мир, скрывавшийся за толстыми обложками многочисленных книг из старого шкафа, терпеливо день за днем, страница за страницей открывая для меня все новые и новые горизонты, страны и миры. И не только книжные. Помню, когда я уже достиг весьма солидного – «предшкольного» возраста, она, бывало, оторвав свой взор от читанной-перечитанной книги и задумчиво уставившись куда-то в окно, через какое-то время заводила свой неторопливый рассказ о том, как жили люди в «старое время». Немудреные эти рассказы из собственной ее жизни завораживали меня так, что я слушал   бабушку с открытым ртом, боясь даже пошевелиться… 
Бабушка была для меня няней – Ариной Родионовной. И долгое время моим ангелом-хранителем. Причем не эфемерным, а реальным, во плоти. Мама же  была праздником, солнышком, которое где-то высоко-высоко в небе и потому зачастую просто недосягаемо. Мама была как свет в окошке. Так говорила бабушка. И чем реже в родном окошке нашего огромного дома-корабля промелькивал этот ласковый свет – тем все сильней и сильней тосковало по нему мое бедное детское сердечко. И тем сильнее я любил источник этого света – свою ненаглядную маму. 
Все мои сокровенные детские тайны, все  переживания, радости, грусти и печали хранили прочные кирпичные стены нашего дома. Да, дом наш  был самобытным и пестрым миром со своей аурой, своими сказками, надеждами и мечтами. Он сохранял свою неповторимую атмосферу: добра, света и счастья – во все времена года: осенью ли, зимой или летом. Дом был надежной пристанью и защитой от внешнего, часто – довольно грубого и даже агрессивного мира. Таковым представлялся весь наш огромный дом-корабль в целом и, главное, наша небольшая квартира во втором этаже, которая была лишь его малой частью, но зато нашим – с мамой и бабушкой отдельным домом.  И ты знал, что если тебе во дворе угрожала какая-нибудь опасность – в виде  задиристого «пришельца» из соседних дворов или же в виде злобной и всегда всем недовольной соседки по подъезду тети Моти – нужно было лишь  со всех ног добежать по лестнице до двери своей квартиры во втором этаже, постучать в нее и быстро юркнуть в образовавшуюся щель, как только бабушка начинала ее отворять, – и все опасности, страхи и угрозы оставались за твоей спиной, за плотно прикрытой входной дверью твоей квартиры. Дом – это все, что нужно человеку, а тем более маленькому человеку, чтобы чувствовать себя на этой земле уверенно, комфортно и счастливо. Ведь дома и впрямь все было для счастья: игрушки, книги, альбомы для рисования, цветные карандаши. Да мало ли чего там еще всякого было, уж лучше перечислить, чего не было… Ты лихо объезжал эти свои «владения», все три небольших комнаты на трехколесном своем первом велосипеде с кузовком, периодически заглядывая к бабушке на кухню, откуда постоянно доносились разнообразные вкусные запахи…
… И только мама, дорогая моя, любимая, самая красивая на свете мама – так редко появлялась в этом Доме. Ну точно, как свет в окошке. Мама среди недели приходила со своей работы довольно поздно. И к тому же часто оставалась на круглосуточные дежурства, даже по выходным. Мама у нас была «большим» человеком: она преподавала в профессионально-техническом училище – обучала взрослых «дядек» и «теток» мудреной специальности радиста. Она учила своих подопечных азбуке Морзе и работе на радиоключе. Потому что только таким способом и можно было передавать важные сведения, например о погоде, с самых дальних точек и уголков нашей огромной, необъятной страны. После окончания училища мамины ученики разъезжались и разлетались по всем этим дальним «точкам» и часто, по праздникам, присылали маме толстые письма с красивыми поздравительными открытками внутри и с красочными марками на конвертах. По этим маркам можно было изучать географию страны. Но тогда я этого еще не понимал, меня эти марки привлекали своей яркостью и необыкновенными изображениями на них: незнакомых далеких городов, таинственных сопок, кораблей и даже, представьте, белых медведей и китов (чудо-юдо рыба-кит!). Как же я гордился своей мамой в те далекие-предалекие времена, когда все только-только начиналось и, казалось, что мама всегда будет молодой и ослепительно красивой, а жизнь будет длиться вечно. 
Маленький человечек, надежно защищенный от «страшного» внешнего мира, каким я был в ту далекую мифическую пору, постоянно жил ощущением сказки, чуда. Порывы ветра за окном, шум деревьев, солнечные блики на полу, дождь, снег, звезды в сизом ночном небе – все это вызывало ощущение какой-то тревожной тайны, чего-то большого и необъятного, что часто-часто приводило меня в неописуемый   восторг. Тайна и сказка таились буквально во всем: в бабушкиных мудреных словечках, в книгах, в картинках из тех же самых книг, в маминых шкатулках с разноцветными брошками и бусами, в замысловатых росписях, голубым по белому, кухонных тарелок, в затейливом узоре старого ковра на стене, в листьях-цветочках на тюлевых пыльных шторах, в бликах солнца, играющих в драгоценных хрустальных вазах в серванте. Но самое настоящее чудо – сказку наяву, дарила  мне моя любимая мама в те редкие дни, когда одевала меня во все новое и брала с собой на работу, на детские праздничные утренники, всевозможные концерты, представления, или даже, – вот уж праздник так праздник! – в настоящий театр.  С замиранием сердца шагал я в такие счастливые дни рядом с мамой, едва поспевая за ее стремительным шагом, крепко держа ее при этом за руку, как будто боясь упустить  из рук свое счастье. И через мамину теплую ладошку мне передавались пульсирующие   горячие струи, наполняя теплом и трепетом все мое существо. Мы быстро проходили по нашему большому, надежно защищенному со всех сторон великанами-домами двору, оставляя в конце концов за спинами наш громадный многоярусный дом-корабль, и оказывались в следующем дворе, потом еще в одном, пока не выходили наконец через ажурные чугунные ворота на большую улицу, посередине которой в обе стороны с шумом и ревом проносились огромные машины, грохотали и металлически лязгали на поворотах красно-желтые трамваи с добродушными «физиономиями», то и дело подмигивали, переключаясь с зеленого света на красный и обратно, светофоры, закрепленные на высоченных столбах. А со стороны многочисленных  магазинов  громко, на разные голоса, перекрикивая друг друга, зазывали купить свежего молока, квасу либо мороженого голосистые продавщицы в кипенно-белых колпаках и передниках… Словом, прямо за углом нашего дома моему изумленному взору открывались «иные миры», в которых было столько всего нового и интересного. Например, старый каменный  фонтан с тяжелой темной водой в квадратном бассейне, его окружавшем, в котором плавали пожухлые листья вперемешку с разноцветными бумажками и прочим мусором. Или огромный памятник в виде высоченной стелы, устремленной к небу, расположенный на противоположной стороне улицы в небольшом скверике, окруженном старыми домами. В основании этого памятника была кособокая, выложенная из бетонных плит звезда, из которой росли синие и оранжевые цветы, названия которых я в то время еще не знал. Или  – громадная решетчатая ракета из стальных прутьев, возвышающаяся над детской площадкой соседнего двора,  с острым конусом верхушки, до которой, казалось, невозможно добраться по этим металлическим перекладинам, до того эта ракета казалась высокой – и впрямь устремленной своим острием в бесконечную синь неба с безмятежно плывущими по нему ватными барашками облаков. Выше ее верхушки были только деревья и дома, столпившиеся вокруг  детской площадки и, казалось, внимательно рассматривающие нас с мамой своими   строгими и подслеповатыми старческими глазами-окнами, в которых отражалось солнце… 
Мама была проводником в новый, неизведанный еще тобой мир – такой огромный, удивительный и прекрасный… Чудесным, разноцветным, многоголосым и завораживающе загадочным делала этот мир сама мама, как бы наполняя его своей светлой сущностью: своей «особостью», женственностью  и красотой.   Так я чувствовал в ту призрачную пору своей жизни, которая называется детством. Так я вижу все то далекое, родное и невозвратное своим внутренним зрением и теперь: мама для меня была и остается источником света, радости и счастья. 
… Помню погожий июньский денек – самое начало лета. Только что прошел благословенный летний дождь – налетел внезапно вместе с ветром и невесть откуда взявшимися тучами среди, казалось, абсолютно ясного солнечного дня, громыхнул громом, разогнав со двора ребятню  по своим подъездам да квартирам, и принялся неистово скакать вдоль и поперек по дворам, детским площадкам, кустам и дорожкам, и лил, как из ведра, добрые полчаса. Как будто небеса прорвало этим вот невесть откуда взявшимся среди июньского знойного полудня порывистым и неожиданно холодным ветром – и вылился из них на наши головы целый сезонный запас воды… Я со священным ужасом и замиранием сердца смотрел, прилипнув носом к окну, на эти бесконечные потоки воды, низвергавшиеся с небес, периодически приседая от неожиданно оглушительных раскатов грома, словно бы и впрямь с треском, как изношенную старую материю, рвущих небеса на части, подобно тому как часто перед мытьем полов рвали на тряпки какую-нибудь ветхую простыню мама с бабушкой, и следил, как отдельные дождевые капли стремительно и извивисто, подобно слезам, скатываются сверху вниз по оконному стеклу с наружной его стороны. С каждым мгновением в комнатах становилось все темней и темней, и от суеверного первобытного ужаса замирало в груди мое маленькое сердечко… Но дома при этом было тепло и уютно, и где-то за спиной бабушка хлопотала возле плиты, нет-нет погромыхивая кастрюлями и чайником, и от этих звуков привычных, домашних быстро развеивался, улетучивался весь этот невесть откуда налетевший  жестяной морок, враз сковавший все мои члены. А за окном, – батюшки-светы! – просто ад какой-то кромешный: темь и жуть, и плотная стена непрекращающегося дождя, сплошные белые полосы, словно  кто-то невидимый и всесильный протянул через двор занавес из разнотонной материи, в  одних местах – светло-серой, а в других – мутно-лиловой. Временами эти потоки   водяных струй напоминали мне бешеную скачку небесных вороных коней – без дороги, наугад – испуганных чем-то или кем-то: кем-то невидимым, но огромным, сильным и беспощадным в своем яром гневе. Гулким цоканьем копыт этих неистовых пегих коней  полнился наш двор. И особенно звонко они, эти копыта, стучали по жестяному козырьку подвала внизу, прямо под нашим балконом… И бег этих безудержных коней казался нескончаемым – бесконечным…. И не было уже никакой надежды на просвет в этой кромешной темени, неожиданно заполнившей собою все вокруг, а значит – на возвращение лета, солнца, тепла… Но через какое-то время с правой стороны начинало постепенно светлеть небо, и дождь неожиданно шел на убыль – его стена, еще минуту назад казавшаяся непробиваемой,  потихоньку откатывалась куда-то в сторону, влево, за ближние дома. А вскоре уж и солнце все уверенней проглядывало  сквозь мокрую листву деревьев и редкий уже – остаточный дождик становился похожим на слепой. 
А когда я, надев в темном нашем коридорчике свои истоптанные сандалии на босу ногу, стремительно вылетел из квартиры и широкими шагами, перепрыгивая через две ступени, преодолел три лестничных пролета и выскочил на двор – ливень уже совсем почти перестал, источился. Только отдельные, запоздавшие капли все еще падали на козырьки подвалов и подоконники откуда-то с крыш и деревьев. И от этого мерного перестука казалось, что дождь все еще продолжается. Но каким удивительным – отчаянно ярким, новым  и неожиданно прекрасным предстал теперь перед моим восторженным детским взором окружающий мир: все вокруг буквально сияло, лучась разноцветными бликами. А в бесчисленных лужах на асфальте, в которых купались голуби, отражалось ярко-синее, насквозь промытое дождем бездонное небо. Все вокруг полнилось необъяснимой радостью, счастьем и торжеством жизни. И где-то там, за дальним углом нашего дома, в столбе солнечного света сверкнула всеми своими семью плавно переходящими друг в друга цветами волшебная радуга-дуга. И я побежал в ту сторону, чтобы прикоснуться к этому чуду, а может, если повезет, оказаться внутри него, что ли… Но на то оно и чудо – чтобы неодолимо манить тебя к себе, а потом внезапно исчезнуть прямо перед твоим носом, подобно миражу, утреннему легкомысленному туману… 
В общем, пока я шлепал своими сандалиями по лужам, радуга исчезла, испарилась в солнечных лучах, постепенно вошедшими в прежнюю свою силу. И я внезапно остановился прямо посреди двора, не добежав даже до крайнего подъезда, поняв, что радугу мне ни за что не поймать, не ухватить за разноцветный ее хвост. Потому что радуга – это нечто волшебное и чудесное, и это «нечто» невозможно потрогать руками,  им можно только любоваться. И то недолго. Потому что чудо не может длиться вечно. Так же как и этот восхитительный летний день, который, едва только перевалив за полдень, неудержимо начинает катиться к закату. Такие вот грустно-философские мысли стремительно промелькнули в моей голове в те заповедные мгновения, пока я наблюдал за радугой и за тем, как она исчезла,  растворившись в прозрачном, напоенном свежестью воздухе прямо на моих глазах. Пока я, наивный дурачок, бежал к ней навстречу. Вместо радуги в воздухе остались только разноцветные бриллиантовые звездочки, поблескивающие на влажных ветках тополей в солнечных лучах. И я застыл на месте, как вкопанный, чтоб хотя бы подольше удержать в поле зрения эти самые звездочки, то тут, то там подмигивающие мне лукаво в потоках солнечного света, напролом идущего сквозь влажные ветви деревьев. И тут перед моим изумленным взором предстало новое чудо: прямо посреди этого солнечного столба подобно сказочному видению появилась мама!  Любимая, ненаглядная моя мамочка… И да – мама в своем летнем светлом платье и впрямь была подобна солнечному свету: в тот осиянный миг свет исходил именно от нее, так мне казалось. И этот  чудесный свет наполнил собой до краев весь наш огромный двор. И я, завороженный этим неожиданным «видением», этим неземным светом и парализованный внезапным щемящим чувством в груди, какое-то время просто не мог сдвинуться с места, наблюдая издалека, как грациозно, словно бы паря в воздухе, приближается ко мне моя мама… Это воспоминание, больше похожее на сон, на светлый весенний фантастический сон – о солнечном летнем дожде, о чудесной радуге-дуге, какой ее рисуют в детских книжках, и о маме, словно бы плывущей в жемчужном, наполненном звоном разноцветных капель, падающих с деревьев, и насквозь пронизанном солнечными стрелами прозрачном колышущемся воздухе  – сохранилось в моей душе на всю жизнь. Может, это и был сон – волшебный детский сон? В самом деле –  такие яркие, разноцветные и счастливые сны, пожалуй, только в детстве и снятся. В нашем незабвенном и невозвратном детстве… Многое бы отдал, чтоб хоть краешком глаза сейчас заглянуть в те разноцветные свои детские сны. Только мама моя из этого сна была очень даже реальной – живой, настоящей, с неповторимым, «родным» запахом и с теплой ласковой рукой, прикосновение которой до сих пор явственно ощущаю на своей коротко стриженной голове…