Валентина Яровая

 Из цикла «Записки женщины бальзаковского возраста»
 (Рассказ)

Последнее время меня стали тревожить какие-то воспоминания, выплывали из дальних уголков памяти образы, лица. Я пыталась их объединить во что-то целое, но как ни старалась, не могла. И еще. Во мне рождалась и звучала музыка, как будто слышала я звуки фортепиано. И воспоминания эти стали приходить ко мне после того, как я совершенно неожиданно…
* * *
Улица, как улица большого города. Широкие тротуары, по которым нескончаемым потоком в одну и в другую сторону двигаются люди. Многие спешат, обгоняя друг друга, а кто-то идет медленно, разглядывая витрины магазинов, в которых отражаются и они сами, и серое небо, и лужи. Мимо же мчатся машины и, кажется, сидящим в них нет дела до того, что происходит там, за их тонированными стеклами.
На остановке собралось много народа. Сыплет мелкий осенний дождь. Все нетерпеливо поглядывают в сторону, откуда должен появиться троллейбус или автобус, жмутся под навес. А те, кто с зонтами, храбро подходят к самому краю тротуара, рискуя быть забрызганными проезжающими машинами. В глазах нетерпение, всех раздражает слякоть, долгое отсутствие транспорта.
Вдруг раздается громкий перезвон. Кажется, он идет откуда-то сверху, с неба. Все поднимают головы, и лица их постепенно смягчаются. В нескольких десятках метров отсюда возвышается небольшая церковь. Белоснежная, она и в этот пасмурный дождливый день выглядит празднично и нарядно. Голос колоколов несется из-под ее золотых куполов и кажется таким же золотым, светлым, радостным, как и они сами.
Спешащие замедляют шаг, а люди на остановке вдруг начинают улыбаться. Колокола же то замолкают, то вновь звучат с новой силой, то слышны отдельные удары, отзывающиеся густыми и звучными басами, то с высоким веселым переливом бегут, бегут, догоняя друг друга. И нет ничего прекрасней этой музыки, этих божественных звуков, словно несущихся откуда-то с неба. И уже с явной неохотой заходят люди в подошедший троллейбус, оборачиваются и вслушиваются, боясь пропустить хоть один аккорд, хоть одну нотку
Но все исчезло так же неожиданно, как и возникло. Колокола затихли, музыка умолкла. И в это время из-за туч выглянуло солнце. Создалось впечатление, что и оно, услышав этот перезвон, наконец, прорвало пелену облаков, застилавшую его, осветило землю, засияло на куполах, на лицах людей, отразилось в лужах.
Я смотрела и удивлялась, пораженная этой необыкновенной переменой вокруг. Все остальное, кроме этих звуков, мне вдруг показалось таким ненужным, таким мелким, таким второстепенным. Движимая какой-то неясной силой, я неожиданно подошла к храму и, перекрестившись, ступила на высокое его крыльцо. Вошла внутрь и ощутила прохладу высоких потолков и каменного пола. Темные лики смотрели на меня со стен, ловили каждое мое движение, провожали меня своими чудесными испытующими глазами. Две женщины в синих атласных халатах и темных платках, тихо переговариваясь, убирали остатки парафина от сгоревших свечей перед образами. Мужчина, склонив голову перед иконой Богородицы, крестился и шевелил губами, очевидно произнося слова молитвы. Старушки сидели на лавке у входа и неистово начинали креститься, завидев в дверях вновь вошедшего. Несколько одиноких огоньков в лампадах и горящих свечей возле алтаря не разгоняли полумрак, окутывающий все вокруг
Зайдя за колонну, я увидела гроб. Остановилась, перекрестилась. Молодой священник монотонно, нараспев читал над ним Заупокойную. Слов не разобрать. Всмотрелась. Маленькая седая старушка лежала в гробу. На лбу венчик, в руках крест. Глаза полуоткрыты. И казалось, что она молча наблюдает за всем происходящим вокруг. Подошла какая-то женщина в черном платке, что-то сказала чтецу. Тот утвердительно кивнул головой. Некоторое время стояла рядом, потрогала рукой и разгладила несуществующие складки на покрывале, спрятала выбившуюся прядь волос под платочек старушки, наклонилась и поцеловала ее в лоб. Видно было, как по щеке у нее стекает слеза, она смахнула ее, повернулась и, перекрестившись, пошла к выходу. И тут вдруг солнце опять появилось из-за туч. Маленький лучик, скользнув сквозь витражи, остановился вначале на стекле иконы, висевшей над гробом, а затем, отраженный, спустился прямо на лицо старушки. И оно как бы ожило, стало не таким изможденным и желтым, и, мне показалось, улыбка тронула ее высохшие губы. Это все произошло так неожиданно и так чудесно, что чтец на миг замолчал, вглядываясь в ее лицо. Он, очевидно, тоже что-то почувствовал – осенил себя крестом, а потом громче и уже с каким-то вдохновением продолжил произносить слова молитвы.
Тогда впервые во мне родилась и зазвучала музыка.
Поставив свечки Божьей Матери, Николаю Чудотворцу и Всем Святым, я медленно вышла из храма.
Оглушенная увиденным и услышанным, долго не могла прийти в себя, шла по улице, не замечая ничего и никого.

* * *
Я знаю, что мои родители разошлись, когда мне было около трех лет. Сколько себя помню, жила я с мамой и бабушкой Стасей, маминой мамой. Это была красивая рослая женщина. Работала она медсестрой, и ей удивительно были к лицу белый халат и белая шапочка-пилотка, которую она кокетливо одевала немного набок.
Меня бабушка Стася очень любила, баловала. В альбоме есть ее дореволюционная фотография. Она – сестра милосердия. Я знаю, что, окончив женские медицинские курсы, она работала в госпитале, ухаживала за ранеными, прибывающими с фронта. И еще: часто и много рассказывала она, как бегала на поэтические вечера, где читали свои стихи Маяковский, Хлебников, Андрей Белый, как танцевала с Блоком, и он целовал ей руку. Она хранила томик стихов Есенина, им подписанный. И когда говорила обо всем этом, ее большие зеленые глаза наливались слезами, а она не могла сдерживать их. То была ее юность. И эта юность проходила в Те потрясающие, незабываемые годы больших волнений и перемен. Умерла она, когда мне было четырнадцать лет, вернее не умерла, а погибла, попала под машину, переходя улицу.
С тех пор прошло много времени. Я уже стала забывать ее лицо, только красавица на фотографии все улыбается мне своей широкой белозубой улыбкой.
А вот родителей отца, бабушку Соню и дедушку Леву, я помню хорошо. Маленькая, полненькая с уже седеющей, но все еще шикарной косой, которую она укладывала короной вокруг головы, бабушка Соня была вся такая теплая, мягкая, с ласковыми руками. Дедушка Лева, высокий, худой профессор, ходил всегда с темно-коричневой палкой, и вместо ручки у этой палки была голова какого-то невиданного клыкастого зверя. Я очень ее боялась и обходила стороной, если дедушка оставлял ее где-нибудь в комнате. Запомнила его голос, густой, низкий, зычный, когда он, открывая дверь, еще с порога говорил: «Сонюшка, я пришел!» И тогда бабушка спешила к нему, он целовал ее в пробор на голове, а она брала у него палку, портфель, шляпу и семенила на кухню.
Я очень любила бывать у них, хотя мама всегда была недовольна этим. Но бабушка Стася одевала меня в крахмальное платье, на голову – панамку, давала мне в руки маленькую корзинку, куда клала несколько пирожков, и мы с ней шли навестить их.

* * *
Несколько дней я находилась под впечатлением моего посещения храма. Меня тревожила музыка, постоянно звучавшая в голове, преследовали неясные образы.
Однажды вечером долго не могла уснуть. Все уже давно спали, а меня что-то томило, волновало. Вставала, выходила на крыльцо. Ночь была темной, безмолвной. Я возвращалась в комнату, брала книгу, но откладывала – не читалось. Наконец, уже под утро, все-таки забылась в каком-то тревожном, беспокойном сне. И вижу я себя маленькой, совсем маленькой, и нахожусь я в большой комнате. Комната эта перегорожена ширмой. Здесь же стоит большой черный концертный рояль, вокруг которого собралась вся наша, тогда еще большая и дружная семья. Бабушка Соня с распущенной темной косой перебирает пальцами клавиши, аккомпанируя дедушке Леве. А он, с густой шевелюрой, одетый почему-то в форменную куртку с блестящими пуговицами, поет, и его красивый, могучий бас взлетает высоко под потолок комнаты. Вижу здесь и бабушку Стасю, она начинает читать стихи, когда дедушка заканчивает петь. Все аплодируют им громко и весело. Мама и папа тут же, молодые и красивые и, самое главное, такие милые, радостные. Сама же я прячусь в углу за креслом и наблюдаю за ними. Потом вижу: я остаюсь одна в комнате. Входит бабушка Соня и начинает стелить на крышке рояля, приговаривая: «Маленькая устала, маленькая хочет спать». Поднимает меня и укладывает в эту постельку. А мне чудно и хорошо здесь, на рояле, потому что, когда я ворочаюсь, струны мелодично откликаются в тишине. Бабушка Соня улыбается и говорит маме: «Наша Сашенька так музыкально спит!» И все смеются, и я смеюсь. И я – маленькая, и все – молодые и красивые. Потом, когда в комнате становится тихо, я вылезаю из постельки, спускаюсь на пол, выхожу из комнаты, иду, иду по коридору и оказываюсь на улице, где много людей и машин, и… просыпаюсь.
Вот такой странный сон. Но что интересно: я вспомнила! Выплыло, наконец, откуда-то из дальних уголков моей памяти и стало находить конкретные очертания то, что мне приснилось в ту ночь. Да, это было на самом деле. И большая комната в коммунальной квартире в переулке, в центре огромного города, и музыкально-поэтические вечера, когда собиралась наша, тогда еще дружная, семья, и мои ночи на крышке рояля. Как грустно, ведь их всех уже нет на свете. А я почему-то все забыла. Но воспоминания стали возвращаться ко мне после того, как я совершенно неожиданно в один пасмурный дождливый день услыхала звон колоколов и увидела улыбающуюся старушку в гробу. Видно, очень хорошим человеком была она при жизни, если ангел – а я в этом уверена – в виде лучика солнца снизошел к ней.