Анна Солодкая

Я - птичка, обыкновенный волнистый попугайчик. Я злая птичка – так говорит моя хозяйка. Она права: нехорошо клевать ее за руку, когда она сыплет мне корм. Эта несносная привычка появилась у меня давно, когда я ещё жила в семье, где было двое замечательных малышей. Они кололи меня прутиком, дергали за хвост, катали вольер по полу, пинали его ногами… Я с ума сходила от страха, даже теряла сознание. И вот, старшему мальчику пришла в голову мысль, что меня больше не стоит держать взаперти. Шалун хотел, чтобы я жила вне вольера. Родителям идея понравилась. Правда, они тупыми ножницами обкорнали мне крылья, чтобы я не летала по комнатам. С этой минуты изобретательные дети имели полную власть надо мной. Они делали всё, что хотели. Было очень весело. Я была и теннисным мячиком, и бабочкой, и даже золотой рыбкой. На моё несчастье, на подоконнике стоял маленький аквариум с парой меченосцев, куда, время от времени, меня опускали поплавать. Только плавать я так и не научилась. Да и бабочкой была плохой – проклевала в сачке дырку. Наконец, ребята поняли, что у меня нет способностей! Ну совсем никаких! Я была и плохим мячиком, и плохой рыбкой… Кому нужна такая бездарная птичка? Я всем надоела и от меня решили избавиться.
                   Однажды утром глава семьи вынес клетку из дома и поставил на скамью, стоявшую вдоль тротуара, а сам ушел. К вольеру прикрепил записку: «Забирайте, кто хочет»! Долго стояла я под палящим солнцем. Никто не обращал на меня никакого внимания. Видимо, отпугивал мой замученный вид. Проходили люди, болтая на своем человеческом языке, но интересовались мной лишь пробегавшие мимо собаки. Они приветливо лаяли, обнюхивая клетку со всех сторон, их тут же дергали за поводок и четвероногие друзья послушно бежали прочь.
                    Очень хотелось пить. В поилку, как всегда, забыли налить воды, клюв мой совсем пересох. Я погибала от нестерпимого зноя. О если бы кто-нибудь из прохожих догадался поставить клетку под лавку, в тень! Но, отчего-то, это никому не приходило в голову. Шло время. Внезапно я ощутила сильный порыв ветра. На моей родине, в Австралии, резкая смена погоды бывает часто. С океана налетели свинцовые тучи и хлынул проливной дождь. Теперь уже приходилось захлебываться в его холодных струях. Я промокла до самых косточек. Закрыв глаза, из последних сил, держалась за скользкую жердочку. Время тянулось очень медленно, а с ним и мои мучения. День стал клониться к закату, незаметно спустились сумерки. Похоже, на этой лавочке предстояло провести всю ночь. Вдруг мой напряженный слух уловил непонятный шорох. Передо мной остановилась пожилая женщина. Надев очки, она наклонилась и прочла размокшую записку. Тут же клетка сорвалась с места и понеслась куда-то вдаль над огромными лужами.
                   Так окончились мои беды, но начались они у моей новой хозяйки. Мне повезло, что и говорить! Я попала в хорошие руки. Элизабет – так звали мою спасительницу, была добрым человеком, а я, имея горький опыт общения, уже никому не доверяла и остервенело набрасывалась на любого, кто подходил к клетке. Отчаянная привычка защищаться крепко засела во мне, только теперь защищаться было не от кого: меня никто не обижал. Я и представить себе не могла, как сытно и счастливо можно жить! Элизабет нежно заботилась обо мне, кормила свежими колосками, срывая их на соседнем фермерском поле, я тут же принималась всё это есть. Попугаи очень любят лущить зернышки зеленого ячменя. Добрая Лиз неустанно повторяла: «Кушай, птичка, витамины, это полезно»! Не знаю, что такое «витамины», но крылья мои отросли, оперение стало ярким и сил значительно прибавилось. На корм из супермаркета я теперь смотрела свысока и стала так громко чирикать, что на меня обратил внимание старый глухой кот. Кличка у него была какая-то странная! Не смотря на способность подражать звукам, произнести её я так и не могу! Толстый бездельник тоже не бедствовал, напоминая мягкую диванную подушку. В его миске всегда лежали рыбка и колбаска. Судя по тому, как он, жадно урча, все это уплетал, кормили его вкусно.
                       Такой маленькой семьей мы и жили… Не знаю, сколько прошло времени. Может, три, а, может, четыре года… Птичьим умом этого не понять! Элизабет возилась со мной как с малым ребенком. Она хотела, чтобы я была как можно ближе к естественной среде обитания. С утра выносила клетку во двор, понежить любимую птичку в объятиях теплого дня. От порога нашего домика начинался маленький заброшенный сад, где росли несколько яблонь, обвитых виноградом. Возраст уже не позволял Лиз следить за порядком, всё вокруг заросло и одичало. На одну из тенистых веток она вешала вольер, а сама шла в дом попить кофейку. Со мной у старушки было много хлопот. Тень над клеткой быстро исчезала, и, чтобы я не получила солнечный удар, Элизабет выходила перевесить меня в другое место. Так и бегала туда-сюда.
                      В наш дворик слеталось много птиц. Желанными гостями были мои сородичи – волнистые попугаи – компания шумная и веселая, и, казалось бы, вполне дружелюбная. Но вылети я случайно из клетки – они тут же насмерть заклевали бы меня. Я – тепличная, воли не знаю, летать толком не умею… Спастись бегством не смогу. А чужаков всегда забивают. Но всё равно, зная это, я непрестанно любовалась ими. Не хотелось верить, что в родных сердцах, парящих так высоко, таится зло. Невесомые птичьи стаи всегда навевают мечты о светлом.
                    Мы были счастливы нашей маленькой семьей, одно только не давало покоя: Лиз старела, силы мало-помалу покидали её. Она часто садилась в кресло, взяв книгу, но, не прочитав и страницы, беспомощно засыпала. Роман медленно сползал с колен, падая на пол. Дом погружался в безмолвие, слышалось лишь тиканье часов. Но вдруг Элизабет пробуждалась и, стряхивая дрёму, начинала хлопотать по хозяйству. Бегающей по пятам, мяукающей «подушке», наливала молочка, мне – сыпала в кормушку горсть зерен и всё приговаривала, как сильно она нас любит. Я давно уже давалась в руки, зная, что старушка не принесет мне вреда, и, порхая по дому, чувствовала себя полновластной хозяйкой.   
                     В то утро, как всегда, Элизабет вынесла меня во двор, оставив клетку в тени, а сама зашла в дом и от слабости прилегла на диван. Погода была замечательной, ничто не предвещало бурю. Однако безветрие сменилось обжигающим суховеем. С безжизненной пустыни остервенело понесся колкий песок. Все вокруг – деревья, дома, машины – стали красно-рыжими. В горячий воздух поднялись тонны слепящей пыли. Находясь почти в зените, за происходящим безучастно наблюдало преступное австралийское солнце. Всё живое мгновенно забилось в укрытие. Вдруг порыв ветра сорвал вольер с дерева и швырнул его прямо на раскаленные камни, на жгучий солнцепек. Я знала, что сейчас выскочит Элизабет и внесет меня в комнату. Я терпеливо ждала, но она, отчего-то, не выходила. Комок перьев, массой всего в сто граммов, каким являюсь я, изжарить под солнцем очень просто. Кровь во мне стала быстро нагреваться. До смертельного предела оставалось совсем немного. Но, где же моя хозяйка? Отчего не спешит спасать свою птичку? Я чувствовала, что покидаю этот мир.                                                                     
                      Старушка пробудилась от звона битого стекла. Обломок пальмовой ветки, гонимый ураганом, выбил окно. Спросонья, не поняв, что случилось, Элизабет кинулась во двор. У самого порога, изуродованная безумной стихией, валялась клетка, в которой, распластав крылья, неподвижно лежала ее птичка. Чувство непоправимой вины охватило Лиз, она пыталась оживить меня, капала воду в раскрытый клюв, накрывала мокрой салфеткой. Прижимая погибающее тельце к уху, отчаянно прислушивалась, бьется ли мое сердце? Оно всё еще билось, давая ей надежду. Но усилия были напрасными. Я не возвращалась. Замерев в ласковых ладонях своей хозяйки, испустила последний вздох. Элизабет горько заплакала, считая себя убийцей, а я, внезапно растворившись в каком-то сияющем пространстве, порхала рядом с ней, садилась на плечо и утешала ее, как могла. Но она, отчего-то, не ощущала моего присутствия. Несколько дней я ещё прилетала в наш маленький дворик, старалась задеть крылом волосы безутешной хозяйки, садилась ей на голову и, как в старое доброе время, громко чирикала. Но Лиз будто окаменела.
                      А кот наш, шельмец, был не так уж и глух! Он один меня прекрасно видел и слышал. Я просила его успокоить Лиз и сказать ей, что я жива. Кот обещал.