Борис К. Филановский

Это не совсем моя история. Эту историю поведала мне одна питерская дама. Я её записал. Как смог. Боюсь, увы, только через пень-колоду. А началось всё светлым сентябрьским утром 196… года. Как в настоящей повести. К ней забежала её хорошая подружка Алла Ск. Она как раз шла из юридической консультации, что тогда была в низочке на улице Гоголя. Угол Невского. А до Александровского сада от улицы Гоголя Алле было рукой подать. Она и заскочила на огонёк.
Сейчас улицу Гоголя резко переименовали в Малую Морскую. Не очень понятно, чем насолил Н.В. Гоголь новой демократической России. Но улицу Гоголя переименовали. Улицу Маяковского вот не переименовали, даже улица Ленина на Петроградской осталась не переименованной. А вот Гоголю не повезло. Не вписался в новую реальность. Кто знает, возможно представительный Собчак был отчасти и пророком. И смог заглянуть в будущее. В котором (будущем) после 2014 года Гоголь оказался просто жовто-блакитным радяньским хохлом. И щирым националистом. А ведь был когда-то русским классиком. Но боюсь, что-то меня не туда занесло. Хотя может я здесь и не особенно виноват.  Не иначе сам Гоголь наворожил. Уж очень это переименование в его духе. Чертовщина какая-то. 
Итак, молодая обаятельная Алла заходит в юридическую консультацию. На углу Невского и Гоголя, в низочке. А может и в бейзменте, если призвать на помощь великий хотя и не такой уж могучий ново-русский язык.  Платит 1 рубль (что по нашим тем деньгам было совсем немало). И с квитанцией в руке идёт в кабинку. Такая небольшая кабиночка. Вроде исповедальной в католической церкви. Там сидит старый, повидавший виды адвокат. «Чем могу служить». И наша героиня сразу берёт быка за рога (ну про быка это я так, для художественности ляпнул. С кем не бывает). «У меня – возможно так она начала, хотя я и не ручаюсь –к вам один вопрос. Нобелевская премия облагается алиментами?». Невозмутимый служитель Фемиды полюбопытствовал: «вас бросил Нобелевский лауреат?». «Нет я сама этого неудачника бросила». Что и говорить – смешной случай. Обхохочешься. Только участникам-то было не до смеха. Нищета была такая свирепая у молодой женщины с маленькой дочкой Эрикой на руках, что самая невероятная идея раздобыть денег не казалась фантастической.
Ну а теперь к порядку. Молодая и решительная (это важно), русская (это важно), провинциалка приезжает в Питер. Возможно с целью покорить этот довольно запущенный к тому времени (лет 50 не ремонтировали) областной центр. Как Эжен Растиньяк, к примеру, герой бессмертных романов Бальзака. Она даже начала учиться в каком-то институте. Но специальность оказалась не по душе нашей подруге. И характер не позволил ей просто коптить небо в этой обители наук. Наша Алла бросила институт. И очень это сурово было при советской власти. 
Бедная девушка попалась в сети советской действительности. Спас новый круг знакомств. Алла Ск. любила родную литературу. И родную речь (но об этом ниже). И литераторов. И у неё самой, может быть, даже были некоторые опыты по части изящной словесности. Как и полагается героине Алла была молода и хороша собой. Да и характер был будь здоров какой. Она приглянулась молодому поэту. Назовём его Андрей Иванович (для краткости). И не только ему. Но поэт оказался счастливчиком. И как в хорошем романе роман закончился скромным свадебным пиром. Точнее – начался. Потому что, увы, их союз оказался непрочным. Свободолюбивый характер Аллы дал себя знать. Их любовная лодка, как представил эту ситуацию сухопутный поэт Маяковский, дала видимо трещину. Или того хуже. Алла забрала в охапку дочку Эрику А. и ушла в свободное плавание (если мне позволительно истрепать до дыр роскошную метафору Маяковского). Это очень печальная история. Два замечательных человека разочаровались друг в друге. Трудно придумать более мрачную коллизию. А так хорошо начиналось. Я помню мы праздновали рождение дочери Андрея Ивановича. Счастливый родитель предложил пойти в интуристовскую «Асторию». Куда нас просто не впустили. Уж очень мы не вписались в интерьер. Швейцар (в чине капитана, не ниже) встал на защиту мира и социализма с отработанным текстом: «куда прёшь, посторонним вход запрещён». На что поэт ему возразил: «у меня дочь родилась, болван». И мы пошли в шалман по соседству.
Молодой поэт, впоследствии автор некоторых песен, был очень питерским человеком. И жил-то в самых питерских местах – на Разъезжей. Мы тогда дружили с Андреем. Он был небольшого росточка и крепкого сложения. С виду обычный питерский интеллигент. В беретике. И стоптанных ботиночках. Но глаза. То есть не глаза, а взгляд. Глаза-то карие, без блеска (матовые), а поглядит и иногда тебе не по себе становится. Было что-то такое в нём. Мне трудно точно сформулировать. Надеюсь вы понимаете о чём я говорю. 
И стихи он писал удивительные. Чего стоит - \\то был зеленоглазый кметь\\весёлый ворон бурь\\ и т.д. Может быть кто-нибудь эти стихи ещё и помнит. А поэма про одного священника. «Он шёл один\\единственный как перст\\ единый перст\\ страны тысячевёрстной». Жалко, если эти стихи быстро забудутся.
А человеком Андрей Иванович был очень образованным. По-настоящему. И разносторонне. А тогда страстно увлёкся химией. Ну и мечтал о своём вкладе в науку (что вполне простительно, да и не только по молодости лет). Я помню юный поэт принёс нам показать свою таблицу Менделеева. Объёмную. В формате 3D, Это был цилиндр. И по нему вились химические элементы, как рыбки в легендарном Генисаретском озере. Очень элегантно. Но не оригинально. Трудно спорить с приоритетом Дмитрия Ивановича Менделеева. 
Но душа просила открытий. А что могло быть более таинственным, чем тайна жизни. И натурально Андрей Иванович старался проникнуть в жгучую тайну возникновения жизни. На кафедре биохимии они с приятелем Геннадием Ивановичем П. воздвигли внушительную установку. В центральную колбу поместили набор аминокислот. Растворённых в физиологическом растворе. И достали дефицитную ультрафиолетовую лампу. По мысли авторов под влиянием ультрафиолета из набора этих химических реагентов должна была возникнуть живая клетка. Рассуждение казалось довольно здравым. Ведь когда-то так и было. Или могло быть. Был такой бульон, море, пляж, солнце вовсю палило. И мы все могли запросто произойти от бульона (а не от обезьяны, как ошибочно думают некоторые дарвинисты, да и сам Дарвин).
И жизнь в колбе действительно обнаружилась. Раствор со временем несколько помутнел. Правда, по прошествии времени выяснилось, что требуемый уровень стерилизации сильно превышал скромные возможности экспериментаторов. То ли наши исследователи допустили маленькую оплошность, то ли просто карта не так легла. И микрофлора там в колбе не была до начала опытов полностью ликвидирована. Это печально, но в нашем деле бывают и негативные результаты. И довольно часто. Особенно в начале серии опытов. Так случилось с этим их экспериментом. Но поезд ушёл. Анри уже отправил письмо самому Лайнусу Полингу (Linus Pauling). Где описал свои идеи. 
Имя Полинга в химии звучало тогда примерно так же, как у музыкантов имя Гайдна. Л. Полинг к тому времени был лауреатом сразу двух Нобелевских премий. И крупнейшим авторитетом в биохимии. Письмо попало к адресату (что само по себе было чудом по тем временам), и, ко всеобщему удивлению, Анрик получил ответ. Профессор Полинг в своём ответе сообщил, что вопрос о происхождении жизни его весьма интересует. И он рад, что в далёкой России учёные думают о том же. И экспериментально проверяют свои гипотезы. Впрочем, подход русского учёного ему, Полингу, не представляется особенно перспективным. Письмо тем не менее заканчивалось призывом продолжать работу. И пожеланием успехов.
А ведь ох не простым оказался этот ответ американского профессора. И ведь может быть не только (и не сколько) простая вежливость была причиной ответного послания. Может ему просто показался интересным подход русского химика. С чего бы иначе профессору тратить своё, рассчитанное по секундочкам время на пустую писанину.
У Андрея Ивановича (да и у кого хочешь, хоть у меня бы на его месте) пробки перегорели. Ну и ну, письмо от самого Лайнуса Полинга. С пожеланиями успехов. Он немедленно связался с разведённой женой и сообщил ей о грядущих переменах в его статусе. Тем и вызвал цепную реакцию. И визит практически настроенной Аллы в юридическую консультацию. И вопрос о связи Нобелевского приза с русскими алиментами. 
Потому что материальное положение одинокой женщины с ребёнком не было, как говорится, таким уж безоблачным. Это было самое начало 70-х. Социализм был тогда «развитой» (так в газетах). Но жизнь не была сплошным сахаром и компотом, как описывалось в произведениях социалистического реализма. С деньгами была вечная напряжёнка. Лишний раз на трамвае не прокатишься. И прежде чем потратить 1 рубль на юристов, тоже нужно было крепко подумать. Но люди вокруг Алки не бросили её в беде. Помогали. И люди были такие, и время было такое. Мы с Татой тоже старались помочь Алле, чем могли. И помогли ей устроиться на работу к нам во ВНИИ-Научприбор.  В отдел технической информации. Где она в хорошей компании спокойно проработала до самого отъезда из СССР.
Советы в то время только начали выпускать людей из «лагеря мира и социализма» (так в газетах) в свирепый мир чистогана. Только после сурового «самолётного дела». В 1972 году. Там прогремели на весь мир фамилии Кузнецова и Дымшица. И их друзей. Этот процесс стал началом цепной реакции. Крошечная щель в железном занавесе со скрипом приоткрылись. Сначала уехал Андрей Иванович. Он тогда был большим любителем и знатоком древностей. И решил точно ехать в Израиль. Чтобы всё увидеть своими глазами. То ли родня у него там была, то ли просто друзья-поэты прислали вызов. 
Он звал нас с Татой присоединиться к нему. Но мы были тогда совсем далеки от этих мыслей. О чём может быть мы сейчас и сожалеем. А может и нет. По самой правде не самым плохим раскладом для нас оказалось жить и заниматься любимой химией в дряхлеющей империи. И застать финал. И в финале нам представилось редчайшая возможность увидеть конец дружбы народов – шутишь, присутствовать при конце света. Под танец маленьких лебедей. Но это просто такое моё замечание, к делу не относится. Хотя присутствовать при конце света (правда, Страшный суд только маячил в перспективе) тоже ведь дорогого стоит. Самому Микеланджело Буанарроти бы понравилось. Он бы не упустил такой случай – украсил бы Сикстинскую капеллу портретами политбюро. Нашёл бы место.
Алла Ск. решила последовать примеру Андрея Ивановича. Она подала документы на выезд в Израиль. Её прошение рассмотрели и вызвали на беседу. И Алла пересказала разговор с работником ленинградского ОВИРА. 
«Это был молодой такой деятель в штатском. Пиджак, галстук, все дела. И сразу начал меня прихватывать. Алла, Вы же русский человек. И в Вас, извините, нет ни капли еврейской крови. И нет у вас никакой родни в Израиле. О чём нам прекрасно известно. Я вам вот что посоветую. Вы идите домой и ничего не бойтесь. Никаких последствий ваше легковесное заявление иметь не будет. Это я вам твёрдо обещаю». 
А я ему говорю: «майор, ты кончил? Тогда я вот что тебе скажу. Ты читать-то хоть умеешь. У меня есть еврейская родня: муж, Андрей Иванович В. Иванович, ёлкин корень. ИОАНН есть древнееврейское, к твоему сведению, имя.   И мы с дочкой едем воссоединять семью. Дошло до тебя наконец.»
-Слушай ты, дура деревенская. Никакого мужа у тебя нет. Тем более древнего еврея. Ты ж в разводе. Видишь справку, сама же печатала. 
-А вот это уж это не твоё дело, майор. Я может и дура, да ты ещё дурее. Мы хотим воссоединить семью. И советский закон это не запрещает. А как бы и наоборот. Советский закон против разрушения семьи.
Тогда он мне и говорит. Как бы сочувствует он мне, гадюка. «Алла, я приношу Вам наши извинения за повышенный тон нашего диалога. Я вижу, вы хороший русский человек. Не бойтесь ничего. О нашем с Вами разговоре на Вашей работе никто ничего не узнает. А этим документам мы с Вами просто не дадим ходу. В первый отдел мы сообщать пока не будем. Как будто ничего и не было. Поскольку у Вас, Алла, откровенно говоря, просто один шанс из тысячи» 
А я ему резонно ответила: «даже ты, майор, дал мне один шанс. Не волнуйся за меня, майор, остальные 999 я сама добуду.»
И хлопнула дверью. И ведь добыла свои шансы (что было в её случае совершенно нереально). И усвистала в Америку. Характер. Но я немного забегаю вперёд.
Так Алла Ск. пересказала нам диалог в ОВИРЕ. Я плохо знаю ОВИР, но хорошо знаю Аллу. Она толково передала результат переговоров. Но лексику-то она без сомнения смягчила. Алла знала русский язык. И умела им пользоваться. Как-то к случаю Алка не удержалась и пересказала один телефонный разговор. Ей в коммунальный телефон наши штирлицы и эдмундычи поставили прослушку. Как крупному шпиону и диверсанту. 
«А я ничего и не знала, пока эти искусствоведы в штатском не прорезались. Я позвонила подружке и рассказала про этого мудака в ОВИРЕ. И вдруг нашу мирную беседу перебивает юный голосок. 
- Девочки, пожалуйста не материтесь -
Тоже мне Макаренко нашёлся. 
Ну мы ему и выдали. И мать помянули. И перемать. И чего только ему бедному не навесили. Даже жалко стало мальчонку. 
Под конец я ему говорю: «ты бы, лейтенантик, сидел смирно и не вмешивайся, когда взрослые тёти разговаривают».
Тем и кончилось. Прослушку, конечно, не сняли. Но в разговоры больше не лезли. Со своими дурацкими идеями.
Вообще-то Алла отличалась характером. И тогда, и потом, если что не по ней –привет, и нет девушки. Как-то, немного под парами, Алла сформулировала нам свои представления о своём стиле жизни. «Тата, я не Толстой. У меня нет терпения для длинного романа. Я скорее, как Чехов, автор короткого рассказа». Вообще-то Алла любила не только литературу, но и литераторов. Да и то сказать, хорошие ребята были наши подпольные писатели. Честные. И вели себя как настоящие стоики. Ничего не боялись. Мужественно добывали свой хлеб, работая в кочегарках. Но не шли на компромиссы с идеологами (хотя иногда случались и небольшие компромиссы). Помнится, уже перед самым отъездом у неё был небольшой роман с Сергеем Д. 
Мы пару раз встречались с ним у Аллы, в коммуналке на Подъяческой, где был последний приют Аллы в Питере. Д. был большой, чёрный, очень поддавший. И молчаливый. Он подавал тогда большие надежды. Хотя в наше время самым главным писательским гением считался Сергей Вольф. Замечательный был писатель. Жаль мало чего написал. А вообще-то большой популярностью в городе пользовался не Сергей, а Боб Д. – один из видных питерских фарцовщиков. Меня даже на улице кто-то из фарцов (то ли Вова Коза. то ли Шотик И.) с ним знакомил. Представьте себе – этот Боб был весь в джинсе. И даже кепочка джинсовая. 
Алла уехала от нас. И оказалась в Нью-Йорке. На этом бы и кончилась история. Если бы это было художественное произведение. А ведь это история про нашу советскую жизнь. Которая так просто не кончается. Последний привет от Аллы Ск. мы получили оттуда, из Нью-Йорка. Это была открыточка. «Ковбои приходят и уходят, а одиночество остаётся». А ведь тот привет оказался совсем не последним. Одиночество гнало нашу подружку обратно в Питер. Она часто приезжала в теперь уже столичный Санкт-Петербург. Где мы с ней встретились в один из наших приездов из Иерусалима. В симпатичном ресторанчике на берегу канала Грибоедова. Постаревшая, но по-прежнему несгибаемая Алла всё время строила планы о возвращении. Ну не в кайф оказалась Алке Америка. Очень русским человеком была Алла Ск.