Возвращение

Вечер был в самом разгаре. Она веселилась как дитя. Хотелось прыгать, скакать и хлопать в ладоши. Как будто, чудо. Как будто знакомая или незнакомая фея взмахнула своей волшебной палочкой, и волшебство вошло в твою жизнь. Волшебство? Просто вкус настоящего детства - с открытой радостью всему миру навстречу, с беззаботностью, игрой и свободой. Когда радостно и хорошо на душе просто так, от того, что ты есть. От ощущения собственного бытия. Важность и строгость показались старым, отжившим свой век плащом, который просто необходимо снять за ненадобностью. Чтоб не мешал жить, не мешал дышать, не мешал чувствовать. Как с радостью сбрасываешь весной надоевшие тяжелые одежды зимы.
Господи, а ведь как мешал! Как - она памятью почувствовала она его бывший каменный груз. Каменный, это только сейчас, - когда так легко и свободно, без него. Как многолетний арестант, не замечающий веса собственных кандал, и, таскающий обреченно, свою бессменную ношу. Когда просто не помнишь, что может быть по-другому. Когда забываешь, что можно легко и свободно. И вот. Их сняли. От собственной легкости себе кажешься птицей, пушинкой, которую неумолимый и сильный ветер может совершенно беспечно и легко унести в небо. Только не надо бояться. Полет, ведь тоже забытое свойство души. Можно поддаться страхам и - камнем полететь вниз. Тоже полет. А можно, вдохнуть полной грудью и вспомнить птицу – как бреют в полете ее верные и сильные крылья, как, замерев, подрагивает на струе воздуха ее маленькое и сильное тело. Как управляет своим полетом. Возможно, пришло время
учиться летать.
И она попыталась. Правда, не лететь, а просто вылететь на веранду дома. Где был свежий воздух, и безумно и пряно пахло весной. И замерла, всем своим существом стояла и впитывала в себя ее сказочный вкус. Господи, как же она о нем забыла! Удивительно, что душа может забывать подобные вещи. И, ведь, может! Но, теперь, дудки - теперь она будет собирать нужные и добрые чувства, нужные и добрые прикосновения собственной жизни и беречь, и помнить, что они есть, и жить ими. Во всем.
Приближающиеся шаги говорили о том, что кто-то приближается. Шаги были уже на грани ее мира. Ей не хотелось, чтоб внешнее видение невольно чем-либо исказило ее внутреннее ощущение гармонии и красоты. Звук шагов раздался в непосредственной близости от нее. Ну вот, внешний мир пытается опять безжалостно вторгнуться в святая святых ее храма. Ну, нет Дудки. Она решила дать решительный отпор всяким попыткам несанкционированного проникновения на ее территорию. Эта решимость отразилась во взгляде, который тут же наткнулся на обладателя, несвоевременных как ей казалось, шагов. Не думая, не
гадая, просто волей проведения, наверное, как неожиданно налететь на фонарный столб, только без боли, но, до безумия неожиданно и просто. Тебя как будто заставили открыто и ясно, взглянуть в глубины другой души, до этого копошащуюся только в собственных водах. И замереть ошарашено. Как там уютно и хорошо, что не хочется уходить. Дом, в котором хочется не просто погостить, но хочется остаться. Причем навсегда. Все эти мысли и ощущения длились, наверное, сотую долю секунды, но, ей показалась, что прошла вечность. Вечность, когда можно и нужно было встретиться и узнать. Испытать и выстоять. Принять, минуя страхи и боли. Сберечь свои и другие чувства. Дать им расцвести, и заботливо беречь и ухаживать. Но потом, волей жизни – уйти. И обрести забвение. Обо всем. О себе. О нем. О вашем саде. До этой минуты, когда невольный взгляд в самые глубины души верно, и безошибочно распознал, а затем и раскрыл истину.
Он тоже замер. Как нашедший, неожиданно, просто так лежащее на дороге неимоверное и невиданное сокровище. О существовании, которого, он догадывался, верил и, где-то в глубине души знал, что так бывает. Нуждался в нем. Но оно все не попадалось. Он престал искать. Иногда ждал и мечтал. Но, больше не искал. Это как страх после злой шутки, когда ребенком разворачиваешь красивый и вкусный фантик, за которым - ничего. Он перестал разворачивать фантики. Он престал радоваться из яркой и манящей внешности. Он желал обрести и перестал ждать. Ему не хотелось ехать на этот праздник. Но, какая, то неведомамая и непреодолимая сила подталкивала – иди. Ничего не обещая и ничем не приманивая. Просто
- нужно. Он пошел. Только, подходя к дому, вдруг ощутил небывалое волнение и - замер. Как будто, что-то теплое и ласковое и бесконечно родное прикоснулось к его душе. И осталось там. Именно этого чувства так долго и безотчетно он ждал. Он всегда точно знал. Что там – что-то должно быть. В том самом месте. Тогда все встает на свои места. Его сил и любви хватит, чтоб беречь и себя, и это – нежное, трогательное и безумно близкое. Как и он сам. Вернее – его самая чуткая и глубокая часть души. Он ускорил шаги. Уже подходя к дому, услышал резкий хлопок входной двери. Как от порыва ветра. Этим порывом была легкая, казалось, остановившаяся в полете, и трепещущая в водовороте собственных чувств, женщина. Глаза ее плотно были закрыты. Почувствовав его приближение, она их резко открыла, готовая отогнать невольное вторжение. Но, его не было. Они просто вернулись в свой сад.

МОЖНО

Можно ласково целовать нежный пушок на тельце ребенка, а можно яростно стегнуть ремнем;
Можно шептать в ласковом забытьи «Любимая», а можно грязно цедить «Сука»;
Можно к человеческому телу ласково прикоснуться рукой, а можно пулей или клинком;
Можно петь чистую песню души, а можно злобно проклинать;
Можно слепить прекрасную вазу, а можно в бешенстве швырнуть ее об стену;
Можно воткнуть саженец в землю, а можно сломать деревце и бросить в костер;
Можно в пустыне сделать оазис, а можно живой родник забросать грязью и мусором;
Можно огнем обогреть, а можно сжечь;
Можно водой напоить и оросить, а можно затопить;
Можно из камня строить, а можно им убить;
Можно сделать машину для уборки хлеба, а можно танк;
Можно строить дома, а можно сбрасывать на них бомбы;
Можно посадить дерево, построить дом, родить ребенка.
А можно - срубить дерево, разрушить дом и убить человека.

Казнь

Господи! Миленький! Где найти спасение душе, осознавшей тяжесть содеянного? Прозревшей, и - увидевшей свою безмерную жестокость, и ужаснувшуюся. Как с этим жить? Как нести в себе этот безутешный стон, разрывающий, но никак не могущий разорвать грудь на части? Готовой всю себя отдать на заклание, только бы не было того кошмара, в который ввергло душу безудержная страсть? И, кажется легче и милей самой оказаться под теми ударами. Только чтобы ушла эта пытка. Нет, неверно, пусть
будет. Только чтобы то беззащитное существо не страдало. Все бы отдала, чтобы боль его, страх его, страдание его забрать. Чтобы в глазенках его радость светилась, а не ужас, страх и бесконечная мука. Прости, милая, ведь захлестывается моя душа от горя. Тонет, беззвучно рот открывает. Только бы тебе не страдать.…Только бы тебе.… Прости…
Сколько раз открывалась та рана душевная и кровоточила – уже не помнилось. И не помнилось особо, как сама, маленьким и беззащитным комком, сжималась под падающим ударом. Как хотелось сжаться в точечку и исчезнуть. Но нет, невозможно. Твое маленькое, но такое большое и доступное удару и боли тело. Своя -то боль как пронзает. Насквозь. Карасиком на сковородке. Но не увернуться. Не спрятаться. Ты слишком мал и беззащитен перед безудержным напором обезумевшей души. Не ведает, что творит. Не
ведает душа, потонула во мраке, стал он стеной и ведет ее. Не глаза, а глазницы пустые на мир глядят. Это потом, когда эта страсть отступит – ужаснется и закачается, если осознать сможет. Ведь вроде что-то нашло. И не я то была.… Не я! Не могла я такой быть… Невозможно.… Ведь если понять, что то я сама была – свихнуться можно…
И ведь кто кого терзает – уже не понять. Не понять, кто казнил, кого казнили. Две жертвы, два палача. Круг замкнутый, страданий и ужаса. Боли души ли, тела ли – едино.… Как белка в колесе. Только колесо шипами вымощено. А самый большой шип в сердце – пусть кровоточит.… Где же выход?.. Где.… Как из этой круговерти вырваться, как все это остановить? Самое страшное страданье бесцельное, бессмысленное.…Значит, понять… Смысл… в чем? Нужно…найти. Не убегать, не пытаться скрыться, а, набравшись смелости остановиться и посмотреть – в другие глаза. И увидеть…Себя.…
Принять и простить. И отпустить. Обоих. С миром. Тогда он войдет в твою душу. И пусть в другую тоже.

МАЛЕНЬКАЯ БАБА-ЯГА

Здравствуйте! Я маленькая Баба-Яга! Это какой умник такой сказал, что Баба-Яга - вроде как и нет ее, то есть меня, вовсе. Сказка, так сказать! Народный вымысел. Ну, так вот, народный вымысел перед вами, так что я как раз вовсе и не сказка. Просто среди людей, то есть вас, столько сказочников развелось – пруд пруди. Такие сказки сказывают – заслушаешься, и, даже верить начинаешь, а потом, тьфу – как наваждение нашло. Так-то. А живу я в самом обыкновенном лесу. Зеленом и густом. Это летом, конечно. Только мы ведь, то есть персонажи сказочные, как нас давеча принято называть, не особо свое существование афишируем, так сказать. К чему дух людской нестойкий смущать. А уж кто все про все знает, так тот сам к нам на встречу придет да попадет, но это уже другая история. А так - тропки-дорожки, к нам ведущие, петляем и кружим, от греха подальше. Так что можно и целыми днями ходить-бродить, и без находки остаться, а она рядом, только рука, протянутая, ее не нащупает. Душой щупать надо…..
Люблю я свой лес. Дом родной. Деревья старые, вековые, верные друзья-товарищи. Ветви зеленые высоко в небеса к солнышку жаркому и небу голубому тянутся. А корни – в самые недра земли-матушки Мудрые они. Часто я с ними совещаюсь, про свое житье – бытье советуюсь. Разучились люди их голоса слышать, их мудрость принимать…. Эх, жаль….. Ослаб род людской - от корней своих отрываясь. Вот, ежели, дерево под корень подрубить - что долго думать – сгибнет. Так и род людской – подрубленный вроде. Пора корни свои восстанавливать….
Ранним летним утром, на зорьке румяной, выйду, бывало. Эх, красота. Небо вдали - как яблочко наливное, силу и красоту набирает. Зорька ясная, очисти глазки. Зорька, она лечебная, только кто помнит….. Птицы щебечут, заливаются. Вот музыка, так музыка. Что той пичужки – комочек пуха да пару косточек. А песня, какая получается. Все струнки в душе задевает и перебирает. Чисто так и хорошо. Туман легкий покрывалом стелиться. А роса, какая? Бисером всякую травиночку и тростиночку покрыла….. Грех не умыться…. Не только лицо, а вроде и душу омываешь….. Воздух – ешь и пей. Травами, ягодами, цветами. А еще - листвой, грибами, землей, водой и песней заповетной пахнущий. И
липой. Домик мой маленький, грибком великаном, под Матушкой притаился. Это я так липу, дерево мое верное, называю. Тонешь в аромате сладком. А чаек, какой зимними вечерами солнышком и летом пахнущий…. А к нему – медок…. Дикий, он особый…. Дупло пчелиное прямо в Матушке….. А недалеко от домика моего – ручеек не ручеек, реченька не реченька…. Прям и не знаю…. Но вода чистая, да студеная, даже в самый летний зной….. Вкусная, силу дающая. Из каких недр Земли течет – неведомо, да только не простая эта водица…. Любили ее в старину богатыри похлебать – силу и ум-разум давала….. Сейчас, конечно, с богатырями похуже стало, но водица течет, сумей найти, только….. Люблю на бережке, на камешке прогретом, да мхом где покрытом – сидеть и глазеть по сторонам…. Себя да лес слушать. Иной раз так заслушаешься да засмотришься – диву даешься. Жизнь открывается. Вроде и есть ты сам, а вроде ты как часть чего-то вечного, мудрого и необъятного. Вечность открывается. Есть ты. Была и будешь. И так спокойно, ясно и удивительно на душе становиться. Правда жизни всей – как на ладошке….. Ух, сколько лбов поразбивалось да кулаков, чтоб ее постичь…. И мозгов свихнулось….. А она в душе твоей – всегда готова, сумей нащупать да открыть…..
Мне всего лишь каких- то 205 лет. Это по вашим, по людским меркам – не бывает, не живут. А по нашим, бабкиежкинским – я еще совсем маленькая. Вон, теткам моим, за тысячу, а бабкам – так и за 2-3 перевалило. И еще бодренькие – вон, сколько зла натворили. Медом не корми, дай напакостить. И радуются потом, что дети малые. А мне наоборот – обидно становиться, что ж горю чужому радоваться. Вот они и говорят – в семье не без урода. Урод, это я, конечно.
Но я хоть и маленькая, а голову свою на плечах имею. Жалею их – судьба видно такая у них – пакостить. А я помогать буду. Как против себя пойти. И науку нашу тайную учу прилежно. Чем больше знаний, тем больше сила моя. Защитить и помочь, а в случае чего и за себя постоять. Но не одной их магией жизнь держится. Есть силы верные, заповетные, до поры до времени запечатанные. Так сказать. Что б ни навредить, в руки неверные не дать. А то потом костей не соберешь, ну это я образно говорю. Только, тот, кто правду жизни истинную постиг – по-другому не может. Только у меня ума хватает не все мои знания перед ними выкладывать – не готовы они еще…. Не чист еще глаз….
. Эх, вспомнилось лето, зорька ясная, ручеек, змейка моя подружка…. А сейчас зима самая что ни наесть настоящая. Лес безмолвен. Два дня метель да вьюга кружили, мели, завывали. Сунулась…. Глаз открыть не смей – тут же снежинки налипают.…… Вроде в тулупчике добром, а в какие такие дырочки холод пролез, аж до самых костей достал…. А сейчас – красота. Белое безмолвие. Снег на солнце искриться, переливается. Прогуляться, что ли? Ох, намело, и дверь не откроешь. Засыпало мой грибок. Ну, ничего…. А воздух, какой, морозцем пахнущий…. Следов сколько! Вот косой петлял, вот лисичка мела, а вот братец волчок, серый бочок….. А это чьи же будут? Давно так далеко никто сюда не заходил….. Пройдусь по ним, интересно. Голоса, вроде….
Вон, бабулька, старенькая, хворост собирает. Одежонка ветхая, как и она сама. Не греет. Хоть домишко свой подтопить, погреться. Много ли она, бедная, донесет. Силы не те, да и ноги плохо, видать уже держат. Помочь бы….. А это кто еще топает? Лесник! Увидал, к ней направился. Может, поможет?.. Орет, гневается, ногами топает?! …Хворост из рук немощных вырывает.… Очумел ты, миленький! У бабки глаза только слепые, а у тебя сердце.… Полечим.…И увидел себя лесник, стариком беспомощным, в лесу. Холодным и продрогшим. Хвороста, хоть сколько, чтоб дом подтопить да супа горячего похлебать. А мордоворот этот, из рук рвет, да еще орет, что оголошенный.… Кинулся лесник хворост собирать, да побольше, потяжелее. И сани сам потащил. А бабка рядом шлепает, благодарности шепчет, счастью своему не верит.… Тут без особых премудростей управилась…
Ага, вон из-за дерева тетка моя подглядывает. Это лесник, может, не понял, что к чему. А она все поняла. Внесет в список моих провинностей. А он у меня большой. Как мою непохожесть заметили, так и завели – чтоб учитывать. Учитывайте, миленькие, учитывайте. Только не боюсь я вас, тетушки и бабушки. Зло на одной ноге скачет, а я на двух стою. Куда калеке тягаться… Вам ведь, поди, тоже хочется, чтоб вас любили. А то ведь только проклинают, за дела ваши тяжкие. А я люблю вас. Все-таки кровь родная. Столько веков со злом прожить и другого не знать.… Но, попробую… Чую, пришла пора… Тетушка!!!


Маленькая змейка.

Маленькая змейка была очень любопытна. Она жила в камнях и водорослях недалеко от шумного, и, как говорили старики, опасного места. Там в жаркие и теплые дни всегда были люди. Но ей было любопытно. Какие они. Правда, от старших она знала, что они очень опасны. Не все, конечно, но большинство. Вот ее подружка на ручье – очень даже ничего. Она всегда с удовольствием плавала к ней на встречу. Та ее нисколько не боялась. Радовалась встрече. Любила заползать в протянутую ладошку и долго разглядывать бисеринками-глазками. Слова им были не нужны, они говорили душами. А разве язык души ни один и тот, же для всех? Просто, видимо, есть души говорящие, а есть не говорящие – змейка так думала, и ее подружка тоже. А говорили они обо всем…..
Как то грелась она на теплых, поросших водорослями и илом камнях. Солнечные блики красиво играли на воде… Спокойно, тепло и уютно….. Вдруг резкие и сильные колебания и воды выбили ее из состояния умиротворения и блаженства…. Змейка испуганно юркнула под камень.… Потом осторожно высунулась. Ее желание разглядеть все поближе и любопытство победили страх и осторожность. Гигантские в ее понимании существа, напоминающие ее подружку. Но она успела заметить, что они были большие большие, и маленькие – большие. И вдруг она поняла, вернее, почувствовала – маленькие большие – это дети. Да, да – дети! Но ведь и она – маленькая змейка, тоже ребенок! А какой ребенок не хочет поиграть с другими?
Людей в воде было много. Большой и сильный папа самозабвенно играл с маленьким сынишкой. Чей то истошный крик «Змея!» заставил всех замереть. Несколько пальцев указывало на камешек, за который, почувствовав опасность, спряталась маленькая змейка.
Папа был настоящий защитник. Он сдвинул камень. Змейка, утратив естественную защиту, изо всех сил поползла к ближайшим водорослям, скорее, скорее, только бы успеть. Она извивалась всем телом, чувствуя за собой протянутую руку. От нее пахло опасностью. Когда спасительные водоросли были уже близко, вдруг неведомая сила, подцепив за хвост змейку, взметнула ее в небо. «Ухххх!» только и успелось пронестись в ее перепуганном мозгу, замершем от ужаса и восторга. Ведь она не была птицей, но часто смотрела на них, своими бисеринками – глазками, высунув любопытную головку из озера. Вот бы полетать!
И не успев до конца сообразить, что же произошло, та же сила резко и быстрое бросила вниз, на камни…..
«За что?» только и успело промелькнуть в ее затухающем сознании. А потом, ее удивленная и маленькая душа легким пузырьком поднялась к небу, с удивлением разглядывая свое маленькое неподвижное тело на камнях. Такое знакомое и родное озеро, где прошла ее короткая и недолгая жизнь. « Какое же оно все-таки большое….. – удивилась маленькая змейка. Ведь раньше она не могла видеть так много….. И гиганта папу, который стоял, гордый победой перед маленьким сынишкой, над поверженным телом опасного врага. И двух маленьких девочек, в глазах которых стояли слезы «За что?». И, наверное, меня, их маму, автора этих историй

Жизнь

Когда душа замрет на единой волне бесконечной боли. Когда нет сил, ни плакать, ни страдать. Ни выть. Все твое бытие сойдется в точку и разойдется в бесконечность. На единой волне - боли. Полное сознание содеянного. Глянет душа и ужаснется. И покатиться, и полетит, и - окунется в боль. Начнет плавиться
великий камень души. По капельке. Жгучей и бесконечной капельке. Враз такая глыба не исчезнет. Пусть так. Только чтоб больше не закрывало взор души. Не искажало его больше до неузнаваемости, чтоб смочь так. Легко и просто. Самое ужасное – убить жизнь в ее лоне, в ее колыбели. В ее зарождении.
Дающая жизнь. И, забирающая, ее. Разве может дерево, дающее цвет, а затем и плод, само оборвать свои цветы, и, искромсав их бросить в мусорную корзину? Человек может.
Господи! Ну, за что мне это? Впереди еще учеба. Все так удачно сложилось, а тут… Ну что за напасть…Что же теперь?... На учебе крест. А как живот виден будет...От косых взглядов не отбиться… Да от шепотков за спиной…А родителям как сказать? Отпустили на учебу… Ни суженого, ни
кольца…Господи, как мутит… То ли от мыслей, то ли жизнь новая дорогу пробивает. А для меня – погибель…Слаба еще душа, полотном на ветру трепещется… Не за что зацепиться…А ему, ему что сказать? Все у них так зыбко и неясно. Тянуло давно друг к другу. Но как будто что- то мешало. Оттолкнула его, не хотелось на близость полную идти. Что-то в душах их не вызрело, не окрепло. А потом – как корка трещинку дала… Соприкоснулись души. Беззащитно и ласково. И стал он вдруг бесконечно родной, до невозможности, до самой глубинки… И рванулись души навстречу. И тела. Счастьем неземным вспыхнула близость. Что- то перевернулось внутри…Что-то поселилось… Все стало другим. Слишком близко наверно столкнуло…Время иногда нужно, чтоб это перемену осознать, свыкнуться. И страшно, и счастливо. А потом он уехал. Дома что-то. А она продолжала носить это родство в душе. А
потом поняла, что не только в душе… Ком страха, сомнений, отчаянья…А тут еще токсикоз. Не то что бы, сильный, но все же… Что- то с ними, конечно, произошло. Но до замужества их отношения не доросли. Вдруг подумает, что подловить его хочет? И станет между ними скала…Господи, как же быть?.. Голова кругом идет… Родители… Вообще думать страшно… В подоле принесла… Как им в глаза посмотреть… А в институте?... А дома – соседи?!... Ой… Стоп… Говорила же ей подруга ее старшая дома…. Чепуха… 5 минут – и все… Можно под уколом… И нет проблем… И нет всего этого страха и кошмара в котором она сейчас вариться… Многие так делают. Значит можно. Значит, ничего страшного в этом действительно нет. Врачи делают. Они ведь жизнь спасают.… Значит действительно ничего страшного… Ребенок.… Да ведь нет его еще…Он же потом, только появляется… Решено…
Господи, мамочка мне страшно…Я, конечно, чувствовал что тебе не очень- то нужен, что мечешься, в страхах своих потонув, но надеялся… Ведь зацвела душа твоя цветом неземным, в счастье окунулась… Свершилось таинство великое, Богом данное…И чувствовал, ведь не противиться душа твоя любви, страха только много… И надежда – что примешь и полюбишь…Может не так сильно, как я тебя, но хоть чуть-чуть…Я был бы очень счастлив…Ведь растет только мое тельце, а душа давно рядом с тобой и ждет твоей любви…Я – ваше единение, я – будущее ваше, ваша любовь…
Не слышишь ты голос души моей…Страхом окутана. Помеха я для тебя…Отдаешь…На уничтожение…Бойня… Нигде не скрыться… Храм божий в место лобное обернувшийся… И станет инструмент медицинский орудием убийства. Рука врача – рукой мясника палача. А ты – убийцей невольной. Не ведаешь, что творишь…И вместо жизни поселиться в твоем лоне смерть…От чуда и тайны природы – комок кровяной, искромсанный… В корзину… Не приняла…

Что может быть страшнее горя матери, потерявшей своего ребенка? И что может быть страшнее матери, убившей своего ребенка… И что может быть страшнее горя матери, осознавшей это убийство…
Какая мать не закроет собой, не отдаст себя на поругание, чтоб спасти…Не протянет последний кусок – живи… Тогда почему ?!...
Пусть крик ее души долетит в любой уголок Вселенной… Через все миры и расстояния. И найдет ее. Эту родную душу. И прошепчут губы, и рванется в агонии боли и надежды сердце. Прости, родной, что не почувствовала, что не приняла, что отвергла. И вместо любви, твое созревание утонуло в пучине тревог и нежелания тебя… Такой родной частички души… Прости! Я убила не только тебя, но и часть себя самой. Я дала врачу изрубить твое крошечное тельце. Твое большое маленькое сердечко, так ждавшее и не дождавшееся моей любви.… Но, щедро отдававшее свою, которую так и не сумела принять.…Прости!!!

Она тонет во взгляде своей дочери…Из какой глубины тянется это непостижимое родство…
Как долог был путь…


ОЧЕНЬ КОРОТКАЯ ПОВЕСТЬ О НЕЛЮБВИ.

Когда ее глаза сияют любовью и покоем в ответ на его злобу – он называет ее блаженной. Когда она говорит о честности с самим собой и окружающими – он называет ее ханжой. Когда она говорит, что есть большая и светлая любовь – он называет ее юродивой. Когда она поет песню, идущую из глубины души – он говорит, что она воет. Когда она говорит о своих устремлениях души - он говорит, что она должна засунуть их себе куда подальше. А еще он говорит, что любит ее.


ВЕЧЕР

«Петра, тварь, где ты ходишь? Неси скорей … Где ты шляешься, сука, тварь безмозглая?...» Его всего трясло… Бешенное желание одного – хоть маленький, хоть крошечный долгожданный глоток, а после этого хоть потоп, хоть конец света, только бы унять, унять, унять этого червя, пожирающего его утробу из нутрии. Он ненавидящим взглядом посматривал по сторонам. Взгляд упал на вчерашнюю бутылку… Она была безысходно пустой. Только одно. Скорее, скорее, скорее.… Неужели она не понимает, что оно его жрет, жрет изнутри поедом…Аааа, муки адские…
За дверью раздались долгожданные шаги. Он неистово рванулся навстречу. Петра, вся запорошенная свежим снежком, вошла в комнату, остановилась на пороге, по очереди постукивая одной ногой о
другую, чтобы сбросить прилипший снег. Щеки раскраснелись, глаза ярко блестели. При виде его блеск потускнел, как и она сама. «Принесла?» - выдохнул, выхватывая сумку. Разгребая в сторону недорогие и малые покупки, как то пол булки хлеба, кило крупы, маленькую бутылочку с молоком и такую же с подсолнечным маслом, вытащил ее, поблескивавшую свежей каплей бутылку самогона. Лицо приобрело осмысленное выражение. Взгляд потеплел. Теперь можно жить. Он почти ласково смотрел на жену. «Бабка Ганя, больше в долг не дает, много очень, платить пора. Вот и пришлось платить, в долг больше не дает. А денег, сам знаешь…
Разбуженное чувство вины гневным криком рванулось из его прокуренной и прожженной глотки. «Сука! Неблагодарная, попрекать! На всем готовеньком, в доме теплом. Я мужик. Работаю! Имею право отдохнуть! У, вражина!» Он даже замахнулся на испугавшуюся его резкого крика, жену. Но, передумал, сдержался - видать его злобу перебила более приятная и нужная мысль. Пальцы крепко сжимали долгожданный дар. «У, холодненькая…» - ласково, почти нежно подумал он о поллитровке. Зыркнув злобно на жену - дуры бабы, что в жизни понимают, - отправился на кухню.
Облизывая пересохшие губы, дрожащей рукой достал с полки рюмку. Отвинчивая крышку, уже предвкушал, как… От мелкой дрожжи, неустанно бившей его, горлышко позвякивало о край рюмки… Лил медленно и осторожно, чтобы не дай Бог…Добро то какое… Опять облизываясь и причмокивая.
Невесть откуда взявшийся сын, погнавшийся за котенком, шмыгнувшим в дверной проем, не удержался на повороте и… налетел на отца. И без того дрожащая рука дернулась, и, часть драгоценной жидкости пролилась на скатерть… Он замер. Малыш, не понимая в чем его вина, - ведь он совсем чуть-чуть и совсем нечаянно толкнул отца,- но уже чутко чувствующий своим маленьким сердцем грозу, замер тоже… Как в глубинном жерле вулкана, все булькало и клокотало. А потом, тягучей, рванувшейся кипящей лавой поднялось на поверхность… Глаза налились кровью… Кулаки цепко сжались, как и малыщ, оцепеневший от ужаса. «Сука, сука, сука…» - неистово заорал он, лупя что есть силы кулаком, по дребезжащему столу. От его ударов рюмка опрокинулась, самогон потек на скатерть… Рванувшись, Петра схватила ребенка, поглаживая и успокаивая его, бросив на мужа осуждающий и уставший взгляд. Их глаза встретились. Его перекошенное лицо, с теперь уже багровыми, горящими сумасшедшим огнем,
глазами, с тяжелыми темными мешками ними, замерло. Испепеляющий злобой взгляд впился в жену. А потом, из приоткрывшейся щели подрагивающего рта сплошным грязным, смрадным потоком рванулась лавина мата… Петра, прижав ребенка к себе, стала выходить в комнату, чувствуя спиной всю страшную прожигающую мощь его взгляда… Он, рванул за ней следом. Был готов рвать, ломать и крушить.
Обернувшись, Петра подняла на него спокойный взгляд. Спокойствие ее взгляда еще больше вывело его из себя. Она не боялась, а просто смотрела, ожидая, что будет дальше. Он задохнулся в беспомощности злобы. Схватив за ручку кипящую кастрюлю, стал пред ней. В глазах вспыхнул недобрый огонек…»Сейчас, сука, узнаешь…Плесну в морду - будешь знать» – прорычал он, размахивая дымящейся кастрюлей у ней перед лицом. Но Петре не было страшно. Наверное должно было быть, но – не было. Видно есть такие минуты, когда не можешь испуганно опустить лицо, не можешь позволить растоптать себя, не можешь позволить отказаться от себя. Не можешь позволить себе страх, и потому - не
боишься. Ты сильнее. Она стояла и так же спокойно смотрела на него. Перепуганный ребенок стал орать и тянуть ее в комнату, подальше от опасности… «Мама, мама, мамочка» - завывал детский голосок, всем своим маленьким существом холодея от ужаса за участь матери, он уже знал, что такое горячо.…Посмотрев спокойно, она вышла в комнату, позволив ребенку увести себя, чтобы больше не пугать, чтобы успокоить его трепещущее от страха маленькое сердечко.
«А, сука, очканула, в штаны, небось, наложила» - грязно и радостно затравил ей вслед, как бы убеждая себя, что все именно так. Но полной радости не было. Страха в ее глазах он так и не увидел. Но ведь ушла, ушла, ушла, значит…очканула, успокаивал он себя, продолжая бормотать – очканула. Потом стал похохатывать дурным грязным смехом, пытаясь опять убедить себя, что доказал, ей, твари, кто значимее и сильнее…
Водка живительной влагой потекла по его выжженным спиртом внутренностям, принося долгожданный покой, радость и полноту жизни. Червь, получив свое, сладко придремал. Он вышел на морозец и закурил. Жизнь вроде стала налаживаться. Дым приятно заполнил легкие. Он был почти доволен ее. Сделав несколько глубоких затяжек, с удовольствием подумал об оставленной и ждущей его, еще недопитой бутылке.

Глубины любви.

Вечер был в самом разгаре. Литератор Перехлестов жадно щупал поэтессу Зюкину. Та была уже изрядно пьяна, жутко улыбалась и глупо хихикала. Несмотря на нелепые ужимки дамы, пыл литератора нисколько не ослабевал, а даже наоборот, - подобно плавке в мартене, - нарастал неимоверно. Поэтесса все более пьянела. И глупела. От выпитого вина. От близости желавшего ее мужчины. От смелых касаний этого вольнонаемного служителя Парнаса. Его пошлых нашептываний со смесью перегара и запаха лука, коим изрядно был снабжен праздничный салат, видимо, по чьей- то тайной подлости …
Литератор с жадностью поглядывал по сторонам, ищя взглядом более укромное местечко. Дама нисколько не сопротивлялась даже самым смелым прикосновениям, которые совершала обезумевшая
рука литератора, надежно скрытая от глаз окружающих роскошным праздничным столом. И уже который раз автоматически тянулась к набухшей ширинке для решающе-предвкушающего действия, но вовремя останавливалась. Литератор уже с трудом подавлял закипающее нетерпение. « Нашу муху в уголок поволок», - пронеслось в его возбужденном мозгу. Где же этот уголок? Не уголок, а даже целый закуток, никем не занят и темно… Предложив даме продолжить столь приятную беседу в более глубоком теа-тете, он отстранился, помогая ей подняться. На удивление, дама отказалась покидать облюбованное местечко. «Что Вы, что Вы - я еще не готова к столь глубоким отношениям …», - томно и страстно, на ее взгляд, прошептала она озадаченному литератору. Всем своим видом давая понять, что да, да, да, только… Только каждый думал о своем. Литератора волновало, пожалуй, мгновенное и быстрое погружение, как ему казалось, в вполне подготовленные глубины. Поэтесса, несмотря на свое опьянение, не желала быть столь легкой и быстрой добычей - сопротивлялась, ожидая другой глубины. Видимо думая, что распаляя огонь его чресел, прокладывает в его душу нужную тропинку. Видя неполную готовность дамы к продолжению, литератор решил углубить в нужном месте, усыпая свое жгучее желание щедрой россыпью
проникновенных душевных слов. Как бывалый знаток женских душ (и тел), вдруг осознавал, что чуть не оплошал, беспечно забыв, что даме обязательно нужно и для души. Он утроил свой творчески-половой натиск. Все сильнее распаляемый огонь придавал ему красноречия. После одной богатой и витиеватой фразы, нагло подцепленной из одного мексиканского сериала, поэтесса зарделась маковым цветом далекой юности и посмотрела на него долгим и нежным взглядом… Крепость пала…Гордым легионером,
варваром, спасателем, героем, победителем, он подхватил в мощные объятия трепещущее тело своей долгожданной добычи и радостно поволок в присмотренное местечко…
На руках у литератора Зюкина пьяно-счастливо улыбалась и всхлипывала от полноты нахлынувших на нее чувств. Жадно вдыхая запах мужского тела, одеколона, табака и тестотерона, щедро выделяемого его мужским естеством, она чувствовала себя героиней романа, и ее сердце сладко замирало в предвкушении глубокой и сильной любви, которая вскоре и состоялась в дальнем и темном углу гардеробной…

Ангелы кружили.

Он удрученно брел по холодной праздничной улице. Было довольно холодно. Морозец под Рождество выдался славный. Только это приятно и хорошо, когда ты в теплом доме, горят свечи и светиться огнями новогодняя елка, а ты в кругу близких и дорогих людей. Но если кто-то и одинок, то у него все-равно, есть дом. Дом это очень хорошо. Подумал он, пытаясь теплым дыханием отогреть вконец продрогшие руки, которые прохудившиеся и залатанные перчатки совсем не согревали. Пальтишко тоже было худым, как впрочем, и подлатанные, просящие каши, ботинки. Он дрожащей рукой нащупал в холодном кармане бычок от, когда то кем, то оброненной сигареты. Спички никак не зажигались. « Господи, из чего же их стали делать! – вырвалось невольно у него. Наконец, одна зажглась резким, неровным светом и он успел затянуться подожженным окурком. Дым приятно наполнил легкие. Сигарета быстро тлела, но несколько
больших затяжек, на которых ее хватило, дали ему возможность накуриться. Он привык довольствоваться малым. Бычками сигарет, объедками других людей, обносками – словом, отходами, тем, что из нормальной, обеспеченной жизни пора выбрасывать на помойку. Отходы жизни, так сказать. Из года в год, ютясь в подвале заброшенного дома, возле трубы теплотрассы, чтобы можно было провести морозную зимнюю ночь, возможно от постоянного употребления отходов, он и сам стал чувствовать себя отходом, отбросом. Зима и лето, осень и весна, сменяли друг друга, как впрочем, день и ночь, но его жизнь была неизменна. Когда он выползал из своего логова подышать, редкие прохожие шарахались, опасаясь соприкоснуться даже мысленно. Отброс. Он ничего не ждал от наступающего дня.
Однажды ранней весной, когда солнце стало пригревать ощутимо и ласково, он сидел на порожке, греясь и любуясь, той немногой радостью жизни, которая ему была доступна. Из-за поворота показалась молодая красивая женщина с маленькой девочкой, которую она вела за руку. Он невольно залюбовался ими.. Девочка, увидев, его развалившегося на солнышке, улыбнулась. Детская улыбка согрела его одинокое
сердце. Он ласково и открыто улыбнулся девочке. Его улыбку увидела мать. Она недовольно одернула девочку за руку. И, ускорив шаг, тихо ей что-то сказала. Тихо. Но он услышал. «Это бомж, держись от таких подальше, мало ли что» Девочка удивленно оглянулась, искренне не понимая, почему человек, так открыто и радостно ответивший на ее улыбку плох? Наверное, она многого не знает, что ей еще предстоит узнать о жизни. «Мама, а что такое бомж?» - спросила малышка, но ответа он уже не услышал - они скрылись за поворотом.
Казалось, тяжелая и жесткая рука, сдавила его измученное и так много страдавшее сердце. Свет солнца стал черным. Неимоверная боль тягучей волной рванулась из самых недр его существа, вынося на поверхность наболевшее, накипевшее, за все эти тяжелые и беспросветные года его пустой, никчемной, никому, и ему самому, не нужной одинокой жизни. Слезы градом текли по его загрубевшему и грязному
лицу. Он их размазывал такой же грязной и загрубевшей рукой. Он больше не сдерживал, душащие его рыдания. Казалось, они пронзали всю его душу насквозь, выворачивая и опустошая. Потом была пустота, а
потом, он не заметил, как уснул. Во сне ему снилась мама, а он совсем маленьким мальчиком ласково прижимал пушистую и нежную головку к ее родной и теплой, и такой вкусной груди, а она такой же
теплой и ласковой рукой гладила мягкий пушок его волос. Он проснулся, но долго еще лежал под впечатлением сна. Совсем не хотелось расставаться с таким теплым и добрым воспоминанием. А за ним нахлынули и другие. Такие счастливые минуты становились все - реже и реже. Его отдали в ясли, где холодные, чужие тетки нервно пеленали его ненужное тельце. Теток он не помнил, но вот руки… Мать была слишком вымотана тяжелой работой и бесконечными пьянками, ссорами с их дебоширом отцом. Тогда в его маленьком сердце стал поселяться страх и холод. Он не нужен никому. Это крепло и силилось. Его детская радость и легкость восприятия жизни стали его покидать. Он видел перед собой своих родителей - этих двоих одиноких, даже друг с другом людей, не умевших просто любить ни себя, ни друг друга, ни его. А, не умея делать это самим, как они могли его этому научить? Так он и рос, цветком на обочине. Заброшенным и ненужным. Которого пыль жизни покрывала с каждым днем все сильнее и сильнее.
Они были бедны, и в школе на него часто поглядывали свысока, как на предмет не заслуживающий большого внимания. Его охватывал протест и злоба, которую он порой вымещал кулаками на более слабом и испуганном. Оценками он не блистал, так что явно не вызывал горячей симпатии учителей, щедро одаривавших своих любимчиков отличников. Оказывается, его ценность в школе определяется оценками и хорошим поведением. Он не обладал ни тем, ни другим. А, следовательно - не был ценен.
Потом была армия. Холодные койки, холодная жратва, постоянная нехватка еды и сна, муштра и ушат унижений и оскорблений от вчерашних «салобонов», которые теперь назывались емко «дедами» и все свои накопленные обиды законно вымещали на вновь прибывших неоперившихся птенцах. Чтобы те, в свою очередь, когда придет их черед, продолжили порочную эстафету…. Успокаивая обещаниями, после нанесенных обид и оскорблений и, часто побоев, что придет и их час.… Ах, эти застывшие на морозе туалеты с грудами примерзших экскрементов, холодная баланда на комбижире, от которого болел живот.… Но, голод не тетка.…А в молодом и растущем теле, так вообще…
Потом, после армии появилась она. Обезумевший от бьющих в голову гормонов, готов был наброситься на первое, попавшееся под руку. И на одних танцульках, перебрав с портвейном, завалил в кустах прямо за танцплощадкой какую то рыжую деваху до этого одиноко подпирающую столб и без нее мощной опоры танцплощадки , выплескивая накопившуюся силу, так долго подавляемую бромом.. Деваха жила на той же улице, и спустя некоторое время ее живот приобрел некоторую округлость, что свидетельствовало только об одном. Вытасканная за косы своим озверевшим отцом за сотворенное б…, деваха призналась, назвав имя насильника. Насильник был повязан с поличным и должен был вбирать зону или «под венец». Он выбрал « под венец». Венец счастья не принес, ни одному не другому. Он стал жрать водку, пропивая те небольшие деньги, что платили за каторжный труд на заводе, куда пришлось пойти, чтобы кормить семью. Семья по многим очертаниям напоминала его собственную. Только с места малыша он переместился на место главы семейства. Драма разыгрывалась по накатанному следу. Из года в год, изо
дня в день. Слезы, мат, водка, пьяная драка, потом тюрьма и зона.
Зона… Армия в удесятеренной степени унижений. Этот этап жизни вообще вспоминать не хотелось.… Вышел поломанным и избитым. Как внутренне, так и внешне… Жена с ребенком уехали – приглянулась его деваха простому сельскому парню, рыжему и конопатому, приехавшему в город за покупками. Увез он ее в село, на травку, солнышко, и парное молочко из их задымленной трубами завода рабочей слободки. Деваха расцвела, устроилась дояркой, и зажила спокойно и счастливо со своим мужем- трактористом.
В квартире жили другие. Родители к тому времени померли, идти было некуда. Не нужен. Никому ни себе самому. Скитался по квартирам временных друзей и собутыльников, подрабатывая грузчиком, или где придется на тяжелых неквалифицированных работах. Запивая свое неудавшееся и несостоявшееся житье-бытье водкой, водкой, водкой.
Болел. Друзья собутыльники подевались, кто, куда и он остался один – опять никому ненужный, особенно себе самому. Все его существование было втиснуто в четыре емкие буквы БОМЖ. Без определенного места жительства. Это не только отсутствие определенного места жизни, это вообще отсутствие очень
многих вещей.. Жалкие гроши, что удавалось подработать, собрать на подаяния или от пустых бутылок,
давали возможность небольшого куска хлеба, хоть как-то удовлетворяющие и без того скудные потребности в еде. Без определенного питания, без определенного одевания, без определенного зароботка и работы, без определенного ухода за собой. Тысячи « без». И самое главное и страшное «без» - без любви. Без любви окружающего мира к нему и без любви к самому себе… Собак и кошек бездомных, вон старухи сердобольные потчуют, даже колбаской от своей мизерной пенсии балуют. А не человека бездомного, как на отродье какое смотрят. Редко чтоб кто с душой, с переживанием за чужую судьбу…
Открытая улыбка девочки что-то перевернула в его измученной душе. Девочка не видела в нем изгоя, отброса, не пялилась пренебрежительно на его лохмотья и грязное немытое тело. Многие бы смогли выжить в цивилизованном мире, не имея возможность помыть его так долго. Разве понимают те, кто пренебрежительно и обидно отворачивают взор, как от личного оскорбления, от таких как он, как тяжело быть таким и как тяжело прожить и выжить. Они не считается за человека, потому что у него нет того, что положено иметь человеку для своей жизни нормального дома, работы, денег, еды да много ли еще чего. Неужели только это делает нас людьми? И потеряв или не сумев обрести в своей жизни это, мы выбываем из этой категории.
Чистыми глазами ребенка, девочка увидела в нем человека. Она подарила ему свою улыбку. Когда - то давно и так редко улыбался ему его сын. Чаще, правда в его взгляде сквозил страх…Господи, сколько же страданий я причинил ему, но еще больше себе, лишив себя любви и уважения к самому себе…
Что-то в его душе выпрямилось, давая покой и силу. Он больше не будет отвечать, униженны «да» на каждый презрительный и унижающе - брезгливый взгляд. У нег есть то, что есть в каждом из живущих на земле людей, и то, что делает их людьми. У него есть душа, есть сердце, которое способно страдать, радоваться, печалиться и любить..Как он может быть нужен окружающему миру, если он не нужен себе? Он теперь, понял - он не хуже. ОН достоин жизни, достоин любви, достоин счастья… И, он будет верить, что может быть следующий день будет лучше…
Он шел по Старому парку.… От ярких и цветных праздничных иллюминаций на деревьях парк напоминал маленькую сказочную страну. Витиеватые скамейки под фонарями… Красиво подал пушистый белый снег. В воздух е, казалось, было разлито некое волшебство. Его как будто пронизывал легкий свет. Это, наверное, невидимые простому людскому глазу, но только слышимые душой, кружились ангелы.. Его душа почувствовав этот свет, отозвалась радостью и благодарностью. У него не было ничего, что положено иметь в жизни. Но у него был весь мир и был он сам. И поэтому стоило жить.
Парк был пуст. В такой час все сидят в теплых комнатах, рядом с украшенными елками, за столом с вкусной едой и близкими друзьями. Как, наверно, приятно сидеть за таким теплым и уютным окном…
Он уже хотел уходить, но вдруг увидел одинокую фигуру, которая медленно двигалась в его сторону. Неужели кто-то может, как и он, в такой сказочный вечер быть не за таким окном, а здесь, на улице. Наверное, такой же, как и он, изгой. Но, к своему удивлению, он увидел, хорошо одетую, красивую женщину. В ее больших карих глазах блестели слезы, но она пыталась улыбаться… Может ему это
показалась, но его много выстрадавшая душа чутко уловила чужую боль… «Вам плохо?» - спросил он участливым тоном, сочувствуя и сопереживая душе другой .…Когда женщина подняла на него взгляд, несколько смутился - увидя его одеяние и, поняв кто он, может и не захочет с ним разговаривать.…Приготовился даже уйти. Обычно такие женщины сторонятся таких как он.
Но женщина смотрела на него совершенно спокойным взглядом. Без того особого набора чувств, которым обычно одаривают видя таких как он. Она смотрела в его глаза, видя его сопереживание и доброту, участие и внимание. Ее боль отошла на второй план… « Знаете, давно никто с такой добротой не смотрел на меня. Давно никто так близко не воспринимал мою боль и не испытывал желания помочь… - тихо проговорила она. «Спасибо за участие…» . Он ласково улыбнулся Он даже не представлял, что добрые и
теплые слова другого человека, могут перевернуть всю его душу. Она так нежна и одинока, она так нуждается в любви и друге… Она дорого и красиво одета, Наверно, вся ее жизнь тоже такая же дорогая и красивая. У нее есть все, чего нет у него. Но, во всей этой жизни нет очень главного и очень необходимого - близкого и родного человека, близкой и родной души, способной сопереживать и
жалеть.… И он, не имеющий ничего, имеет это. А значит, получается, что имеет все, чтобы сделать жизнь другого человека счастливой.
«Вы, наверное, сочтете меня безумной, но сегодня все - таки Рождество… Мой дом в двух шагах отсюда. Там накрыт стол и светится огнями елка. Мои шалуны спят. А мне одной сидеть не хотелось. Вот и подумала – пройдусь.… Такая сказочная погода.… Но теперь, кажется, будет лучше в теплом доме, за праздничным столом и светящейся елкой. Вы не составите мен компанию?» - робко спросила она.
Он неловко улыбнулся. «Я очень благодарен за такое приглашение, только, вы наверно не поняли… Я БОМЖ. Будет ли Вам приятно сидеть рядом с таким за праздничным столом.?
Она улыбнулась открыто и приветливо. «Одежду можно сменить. У меня найдется, что вам предложить на смену. Ванна и горячая вода в доме есть – она немного помолчала, - К сожалению, не всегда за фасадом дорого костюма и приятных манер и наружности бьется простое доброе человеческое сердце, способное искренне сопереживать и сострадать. А ведь именно это необходимо для доброго и хорошего праздника, и оно у вас с собой...
Они шли по светящейся аллее парка. Тихо кружил снег. Свет от яркой новогодней иллюминации казалось, стал еще сильнее пронизывать еще один - самый вечный и самый сильный. Это кружили ангелы.