Борис К. Филановский

Вот тут всё правда. И очень легко проверить. И сайты есть и всё такое прочее. Исаак Сечкин был комбатом. Артиллеристом. Дошёл аж до Воронежа. Там его и ранили. 1 декабря 1942. Тяжело. Лишился руки. И в голову попали осколки. На лице заметные шрамы. Два. Один на губе, другой сбоку, на носу. «Нос слишком длинный оказался». 
На этом его война кончилась.
Мы познакомились на каком-то семейном празднике. Вышли покурить. Смотрю, стоит однорукий седой молодой красавец. Очень похожий на немецкого графа, который в июле 1944 хотел пригробить Гитлера (Штауффенберг, что ли). Он пытается зажечь спичку. Одной рукой. Я расстарался, чиркнул спичкой. Он не обратил внимания. Потом внимательно посмотрел. «Не надо, сам справлюсь». Видимо, очень его достали помощнички. 
Встречались мы с Исааком на семейных праздниках. Так, от случая к случаю. Очень нескоро мы разговорились. Да и не разговорились бы вообще. Случай помог. Как от всех нормальных фронтовиков, рассказов про войну и всякие геройские подвиги от него не слышали. Не рассказывали про войну, кто горюшка хлебнул на фронте. Только махнёт рукой (последней) – ну, что скажешь, вонь, кровь, грязь.
А разговорились из-за моей ‘чуткости’. Опять перекур. Я посочувствовал инвалиду, как, мол, тяжко пришлось герою войны. Как не повезло. Вот тут он и взорвался. «Вот, Борис, ты как был, так и остался круглым идиотом. Я-то живой остался. Только рука до сих пор в речке Воронеже плавает. Кролем. А ведь нас был целый батальон. И почти все полегли. В живых-то человек двадцать осталось. Не больше. А ты, дурак, меня ещё жалеть вздумал. Просто чудо, что только ранило. И ещё чудо, что до медсанбата сестричка дотащила. Совсем девочка. На себе».
Ну и как-то повело его на воспоминания. Да и беленькая повлияла. Он водкой особенно не увлекался. А тут, видать, всё сошлось. Так ведь оно и бывает. Минус на минус дают плюс. И бывший старлей (старший лейтенант) чуть-чуть оттаял. Разговорился. 
«Я учился в Политехе. Началась война, пошёл добровольцем (хотя у политехников была бронь – прим. БФ). Я ведь учился на инженера. Может, и поэтому нас отправили на курсы сапёров».  Видимо, их очень тщательно проверили. И ещё до блокады (в сентябре 41-го) всю группу перевезли в Москву. На поезде, в хороших вагонах (это он запомнил). С особым заданием. «Какое будет поручено дело, нам, естественно, не сказали. Война». Дальше он немного сбился, поэтому придётся мне пересказать, что запомнилось. А запомнить его рассказ было легко. Потому что ему (и таким же лопоухим лейтенантам, как Сечкин) приказали взорвать Москву. «Нас вызвали куда следует и на грудь приклеили большой пакет». Был приказ не вскрывать без приказа. В пакете, наверно, были инструкции на случай прорыва немцев.  «Чем приклеили,- встрял я,- ведь скотча в природе тогда не было». «Чем, чем, пластырем двойным. Чтоб не дай бог не отвалился. И приказали не мыться, пока не прикажут». 
Подумать только, советское руководство решило повторить подвиг царского московского градоначальника Растопчина. Это он дал распоряжение в 1812 году поджечь Москву. Чтобы ничего не досталось супостату-французу. Видно, воспоминания о Бородинском сражении повлияли на решение взорвать Москву к такой-то матери. Тактика выжженной земли, видимо, стала хорошей национальной традицией.   
Дело было организовано грамотно. На всех станциях метро наши секретные лейтенанты сами заложили по нескольку тонн взрывчатки. Судя по рассказу Исаака, это был аммонал, плюс селитра. Для полного счастья в смесь добавляли мелкий порошок магния. Когда термит загорится, тут уж не потушить. (Это у меня профессиональный интерес проявился. И Исаак довольно толково мне растолковал, что к чему). 
«Ну а дальше-то что?» – народ слушал, затаив дыхание.  «Что, что – а ничего, вот что. Месяца через полтора (наверно это уж в ноябре, или к началу декабря 41) вызвали, проверили пакет. Очень тщательно проверяли, между прочим. Не сунул ли нос кто из нас в тайну взрыва Москвы. И при нас каждый экземпляр документа уничтожили. И приказали – немедленно в баню. Очень аромат шёл от нас специфический». «Да, совсем забыл, в самом начале перед минированием инструктаж проводил сам Лаврентий Павлович Берия». «Ну и ну, главный изверг Союза». «Да нет, тогда он был совсем не изверг. Это был генерал, которому поручили поставить офицерам боевую задачу.»
«Исаак, расскажите. Это как встретиться с самим Князем Тьмы» «Да, чего там рассусоливать. Ночью нас собрали в метро. По-моему, это была станция «Маяковская». Мы долго сидели, ждали. Курить запретили. Наконец в торце платформы появился такой небольшой генерал. Довольно толстый. Явно нацмен. Свету-то почти не было. И далеко. Этот генерал чего-то вещал.  Разобрать было трудно. Акцент сильный. Очень отдавал кахетинским и чебуреками. Да и без микрофона почти не слышно. Только в конце он как заорёт: у кого есть вопросы? Вопросов не было. Народ всё ушлый попался. Задашь вопросик здесь – ответ получишь в Магадане. Тем и кончилось моё «знакомство» с Берией». Что тут скажешь.
А дальше – пожалте бриться. Эшелон, и на фронт. Я так и не понял, как лейтенант Сечкин попал в артиллерию. Но попал. К тому времени кадровых офицеров всех поубивали. Исааку привинтили ещё одну звёздочку. Так он стал комбатом. Железные дивизии НКВД сдали Воронеж за три дня (известный факт истории той войны). А простым солдатам пришлось чуть не полгода отвоёвывать город обратно. И его противотанковый артиллерийский батальон со своими соропятками (противотанковая пушка калибра 45 мм под названием «смерть врагу – пипец расчёту) храбро дрался с фрицами. «Сколько там народу положили - не сосчитать. Да и немцы своих не жалели». Там старлей Сечкин был ранен. Война его закончилась. В декабре 1942.
Такая история батяни комбата, простого старлея Сечкина. Сколько этих лейтенантов (год рождения 1921) лежит до сих пор не похороненными. Трудно сосчитать. Остаётся добавить, Исаак вернулся в Питер. Так и не женился («кто за такого пойдёт» - это его подлинные слова). Почти до конца работал в Ленэнерго. Вкалывал. И помогал людям. Иногда и нам доставал дефицитные продукты. Как инвалид войны. Инвалидам войны выдавали такие специальные удостоверения, чтобы они могли не стоять в очередях. А ведь очереди тогда были зверские. И народ не смотрел, инвалид, не инвалид, а смотрел, кто без очереди лезет. В народе эти карточки носили название: «спасибо Гитлеру». Я всё думал, писать или не писать про такую гадкую подробность. А потом решил, чего уж там, выдавать такие позорные удостоверения можно, а писать, значит, нельзя. Нет, из песни слово не выкинешь. 
А человек Исаак Стечкин, как писал Борис Полевой (хоть, и не онём), был настоящий. Смелый, порядочный, честный. И забывать таких, как он, нельзя.