Сергей Ольков                      

 
Где грань между действительностью и виртуальной реальностью?
 Она проходит через наше сознание.     (От автора)
 
Виктор Петрович в изнеможении откинулся на спинку стула, потянулся руками вверх, сомкнул пальцы на затылке и закрыл глаза. Ноутбук с обиженным видом замер на столе, оказавшись в неожиданном режиме безразличия к себе со стороны неуклюжего хозяина, постоянно путающего клавиши. В отличие от хозяина, у него, лежащего на столе, не ныла спина, не болели глаза после трехчасовой работы.   Виктор Петрович не заметил, что прошло три часа, но тьма за окном напоминала об этом. Ему, пенсионеру - первогодку, не надо было с утра идти на работу, но спина и глаза вместе с ночной тишиной упорно напоминали ему о том, что пора идти спать.
   Он сидел и чувствовал, что опять все его усилия были напрасны, и просиди он за компьютером не три часа, а тридцать - результат был бы тот же самый.  Он крутился по кругу в своих поисках, натыкаясь на одни и те же факты, неумело барахтаясь в этом, новом для него, море компьютерной  информации.
Все оказалось гораздо сложней, чем он думал, когда впервые, лет пять  назад, открыл в областной библиотеке Книгу Памяти в поисках фамилии своего деда, погибшего на войне. Он нашел! Да! Он нашел тогда фамилию своего деда. История помнила о том, что дед отдал жизнь за Родину, за него, Виктора Петровича, за всю нынешнюю жизнь. В библиотеке тогда ему даже распечатали лист с фамилией деда. Виктор Петрович не мог предполагать, что с тех пор лист этот не будет давать ему покоя. 
Областная Книга Памяти состояла из пяти томов с фамилиями жителей области, не вернувшихся с войны. Под фамилией деда было всего несколько строк: год рождения 1901, призван в армию в сентябре 1941года, участвовал в последнем бою в октябре 1942года. Пропал без вести. 
Виктор Петрович испытывал желание отвесить земной поклон людям, проделавшим громадную работу для того, чтобы он мог сейчас держать в руках эту ниточку памяти, связывавшую его с дедом. Но помимо чувства благодарности не давало покоя смутное беспокойство. Беспокойство от того, что сточки эти никак не могли заменить обелиск на могиле погибшего воина. Не было обелиска. Ничего не было, кроме факта гибели. Где воевал дед? В какой части? На каком фронте?  Где погиб?  Ничего Виктор Петрович не знал, но он знал, что дед его не заслуживает забвения под плитой времени, укрывшей все эти вопросы.
   С появлением в доме компьютера Виктор Петрович увидел в нем инструмент, орудие, средство для прохождения сквозь стену времени.  Через тот же компьютер он узнал, что поиск без вести пропавших стал возможен совсем недавно, в двухтысячные годы.   В интернет были выложены все сведения архива Министерства обороны, до сих пор засекреченные.  Оказывается, люди продолжают искать своих родных на сайтах МЕМОРИАЛ, ПАМЯТЬ НАРОДА. РУ, ПОДВИГ НАРОДА, на различных форумах.  Отец Виктора Петровича, ушедший из жизни пятнадцать лет назад, знал о своем отце меньше, чем Виктор Петрович сейчас знал о своем деде. Еще раньше он знал про деда то, о чем умалчивала Книга Памяти. Он знал, что дед до войны работал в райцентре мастером  маслозавода, что, уходя на фронт, он  оставил   дома  жену с четырьмя детьми,  которая   до конца жизни не получала пенсию за него, пропавшего без вести. 
 На странице из Книги Памяти было много однофамильцев деда, и все из одного района, призванные одним военкоматом. По всей вероятности, они были родственниками.   Многие воевали, как следовало из Книги Памяти, в 367 стрелковой дивизии, формировавшейся в районе. Виктор Петрович с легкостью решил, что дед был в той же дивизии и прочитал на сайте МЕМОРИАЛ про    боевой путь этой воинской части. 
Становилось не по себе, и кровь леденела, пока он читал о гибели дивизии в Карелии, куда она прибыла в декабре 1941года без зимней обуви, без теплой одежды у солдат, воевавших в окопах с водой по колено. После страшных зимних боев из десяти тысяч солдат в дивизии оставалось полторы тысячи. В воспоминаниях финских солдат говорится о трупах советских воинов, штабелями  лежавших вдоль дорог. Пропавших без вести были тысячи. Только в марте начали собирать и хоронить погибших в зимних боях.  
Виктор Петрович был уверен, что дед выжил в тех боях, поскольку числился пропавшим без вести   в октябре 1942 года, уже после переформирования дивизии. Но попавший на глаза Виктора Петровича документ спутал все его предположения и догадки.   Он почувствовал себя в тупике, из которого не видел выхода. Каким –то образом он нашел фотографию документа от 1946 года, в котором его дед  официально объявлялся пропавшим без вести.  Сообщение было адресовано его жене через военкомат.  В нем была бесценная информация - почтовый адрес последнего места службы деда, а если точнее, то это был номер полевой почтовой станции, ППС, по которому можно было найти  воинскую часть. Виктор Петрович умудрился найти список всех ППС, и по этому списку выходило, что ППС-1997 соответствовала 238 стрелковая дивизия вопреки всем его надеждам. 
 Нажимая на клавиши компьютера, Виктору Петровичу казалось, что он каждым нажатием клавиши прикасается к истории, пробивает толщу времени, скрывающую от него страшную действительность тех лет, в которых довелось жить его деду. Виктор Петрович чувствовал, что этот поиск затягивает его с головой, обнадеживая и дразня надеждой на успех, на достижение желаемого результата. Хотя бы узнать, где, в каких краях воевал его дед. 
Зачем ему надо было это? Зачем? Ведь никто не требовал с него этого и не спрашивал об этом, но Виктор Петрович чувствовал, что это зацепило его. Это было нужно ему. Именно ему, в отличие от всего того, чем он занимался всю жизнь, выполняя школьные обязанности, студенческие, производственные, исполняя свой сыновний или супружеский долг. Он чувствовал, что это надо именно ему и никому более. 
Виктор Петрович помнил слова ясновидящей бабули, к которой он специально ездил несколько лет назад с фотографией деда. Её совсем не смутила такая, казалось бы, затрудненная временем, задача. Ей все было по силам. 
Ты его не найдешь, - кратко сказала она, открыв глаза и возвращая фотографию. -  Я вижу  - Он бежит. Страшный взрыв, грохот. Столб земли и огня.  Ты его не найдешь, - повторила она, оставляя на его усмотрение отношение к ее словам – верить им или не верить. У него не было оснований не верить ей, живущей своими способностями, данными природой, а не каждодневным враньем, ставшим узаконенной нормой окружающей жизни. Он не мог не верить в то, что сохраняется вся информация в этом мире и надо только найти людей, которым дано читать эту информацию. Жизнь давно приучила Виктора Петровича к мысли о том, что если мы чего-то не знаем, то это не значит, что этого, о чем мы ничего не знаем, не существует. Увы. Мы слишком мало знаем об окружающем нас мире, худо-бедно обучаясь грамоте и ремеслу.  
Вольно или невольно, Виктор Петрович  прикасался к истории, и ее бесстрастный язык заставлял его по-новому увидеть и прочувствовать трагизм и героизм тех кровавых лет, через которые пролегла жизнь деда и его поколения. Это было делом не одной минуты, поэтому, садясь за компьютер, Виктор Петрович не замечал убегающих секунд, проходящих минут, проплывавших часов, напоминавших о течении времени. Он просто выпадал из него, окунаясь с головой в историю в поисках следов своего деда. К действительности его обычно возвращали, как и в этот раз, уставшие спина и глаза. 
 Он нашел сайт со списком безвозвратных потерь дивизии за сентябрь - декабрь 1942 года, где за каждую неделю штаб давал сводку по погибшим и пропавшим без вести. Нескончаемый перечень файлов с фамилиями погибших на листках с чернильными строчками. Это по одной дивизии. А по остальным?!  Невозможно представить этот нескончаемый список оцифрованной памяти о погибших. Но компьютер, не имеющий в своей конструкции живой души - он бесстрастен.   Он послушно выдает и выдает на экране нескончаемые трагические списки.  Это ему по силам. 
Виктор Петрович несколько раз просмотрел каждый листок с перечнем фамилий, но своей фамилии он не нашел. За 24 октября  1942 года, в день, с которого дед официально признавался пропавшим,  он увидел отчет  начальника штаба о потерях, и сердце его сжалось от бессилия и невозможности что- то исправить. В отчете этом отпечатанные на машинке буквы складывались в жуткие слова о том, что прибывшее пополнение численностью 1000 человек было сходу брошено в бой для прорыва к окруженным частям.  После атаки не досчитались 360 бойцов убитых и пропавших без вести, фамилии которых установить невозможно по той причине, что офицер, сопровождавший пополнение, пропал без вести вместе со списком личного состава. Виктор Петрович понимал, что, если это его случай, то, что ему остается делать? Все. Пропал человек и не найти его, как и остальных 359 бойцов.
В своих блужданиях по форумам и поисковым сайтам Виктор Петрович отыскал даже журнал боевых действий  дивизии. В нем, как в судовом журнале, ежедневно описывалась жизнь дивизии. С замиранием сердца Виктор Петрович просмотрел записи с сентября по декабрь 1942года в поисках зацепки. Тщетно.  Это был журнал штаба дивизии численностью 11000 бойцов, в него записывали события, а не фамилии. Он нашел запись о том, что обоз, отправленный на станцию за  боеприпасами, в лесу попал под бомбежку.  Пропало два бойца, убито три лошади. 
-   Документ этот не для истории, - подумалось Виктору Петровичу: Он для отчета, в котором просто подсчитаны как поголовье убитые лошади и солдаты.
 Виктор Петрович открыл глаза и вместо того, чтобы уйти спать, снова потянулся к компьютеру. Пальцы, словно сквозь сон, упорно набирали фамилию и имя деда. Его сонное состояние нарушил брошенный на дисплей компьютера взгляд. Он увидел, что вместо имени деда он набрал свое имя и отчество. Но  вспышка удивления была недолгой, мимолетной, как искорка. Он чувствовал, что глаза его слипаются, голова тяжелеет и неумолимо клонится куда-то вниз, на стол, на клавиатуру компьютера.  Он еще успел почувствовать, как щека коснулась клавиш, и его тут же накрыла непроглядная тьма. . . . 
Тьма вокруг была не только кромешной, но и холодной.  Она была полна какого-то движения, шорохов, звуков, в ней что- то происходило, словно за черным занавесом шла репетиция, скрытая от посторонних глаз. Неожиданно он услышал лошадиный храп и приглушенный крик: 
-   Цыц ты!  Проклятущий! 
После этого звуки, напоминавшие удары кнута и вслед за тем лошадиное ржание. Недовольный крик из темноты: 
- Кравцов! Это опять ты?!   
 И тут же в ответ: 
- Да я-то   что, товарищ старшина?!  Жеребец молодой, к оглоблям не привык. Бесится, кобылицу кусает, паразитина.
  Из темноты летят приглушенные слова:
-   Смотри у меня! Я тебе дам кобылицу! Сам телегу потянешь! 
 В ответ неясное бормотание. 
Пока Виктор Петрович слушал эту перепалку, глаза привыкли к темноте, а тело – к холоду, который совсем не походил на летнюю прохладу. Несмотря на черное, почти беззвездное, небо, на его фоне начали вырисовываться контуры леса. Верхушки деревьев обозначали границу, за которой начиналась чернота неба. Белоствольные березки словно подсвечивали вокруг себя темноту, но они были, скорее, исключением среди хвойного леса, усиливавшего ночной мрак. Виктору Петрович не ошибся в том, что тьма была наполнена движением.  Через лес по дороге двигался обоз, начало и конец которого терялись в темноте. Судя по звукам, обоз растянулся далеко. 
Когда Виктор Петрович  пригляделся, он был удивлен. Как вообще мог обоз двигаться по такой дороге, больше напоминавшей тропу среди густого леса?  И речи не могло идти о том, чтобы на ней могли разъехаться две телеги. Деревья с обеих сторон вплотную подступали к самой дороге. Попадавшие на глаза березы с голыми ветками вызывали ощущение глубокой осени. Это ощущение усиливалось холодным воздухом. Обоз двигался в полной тишине, которую не нарушали даже лошади, словно подчиняясь приказу о соблюдении режима молчания. Телеги были загружены плоскими ящиками  разных размеров.  Каждую телегу тянула пара лошадей, и сопровождали двое солдат. Один из них сидел в телеге, другой зачем-то шел рядом. В темноте видны были только контуры, очертания лошадей, телег, людей, лиц которых разглядеть не представлялось возможным.
Вдруг Виктор Петрович услышал приглушенный голос:
-  И чего это мы в самую ночь отправились со станции? Ну, ничегошеньки не видно. Ладно, хоть телогрейки выдали. Зима скоро, а мы все ещё по –летнему.  
Чувствовалось, что солдату невмоготу было это черное молчание. 
 - Даже звезд нету, - вздохнул он.  Ехавший на телеге повернул голову в его сторону: 
-   Ты первый раз, что ли, с обозом? Мы ведь не впервой так ездим. Ночью бомбежек нет. Немец не летает, голова ты в пилотке. Соображать надо   -  Голос был тихий, добродушный, даже снисходительный. Первый голос с радостью откликнулся почти шепотом: 
-   Да, конечно же первый раз. Я только неделю как прибыл с пополнением. В пятую роту меня определили. А сам я с Костромы буду, - добавил голос, явно радуясь, что можно нарушить молчание: Ротный искал тех, кто может с лошадьми управляться, ну я и вызвался. С детства вырос   при лошадях, да при коровах. 
 Второй голос даже оживился: 
-   Смотри-ка! С Костромы!  Знаем. Я хоть и с Урала, но ваши коровы, костромские, у нас ценятся.
 Он вздохнул. - Я до войны мастером работал. На маслозаводе.  От костромских коровушек масло отменное получается. Его в Москву возили, на выставку. Да. Медали имеются даже. Масло нашего завода с царских времен славится. Да-а-а. ….  
-    А вы что, давно воюете?  - почтительно спросил идущий рядом с телегой.
 -   Я-то? – откликнулся голос с телеги. - С сентября сорок первого. Считай, второй год пошел. С кем  начинал – никого  не осталось. Так ты из пятой роты?  - спросил он. -  А я в седьмой роте. Ротный у нас молодец, с пониманием к нам, своим ровесникам. Недавно назначен. Только ты, из пятой роты, похоже, не из нашего полка будешь. К нам пополнение последний раз в прошлом месяце приходило. Ты хоть знаешь, в каком полку твоя рота и кто у вас комполка? -  спросил сидевший на телеге, не собираясь с нее слезать. 
-     Конечно! – встрепенулся парнишка, откровенно радуясь случаю показать, что он не такой уж новичок на войне, но голос с телеги тут же одернул его: 
-   Верю, верю, что знаешь. Молчи и не болтай лишний раз. Это ведь такое дело – для солдата номер его части важней имени и фамилии. Не зря их на конвертах почтовых зашифровывают. Так что, дивизия у нас с тобой одна, а полки разные будут. Только здесь, в дивизионном обозе, мы и могли встретиться.
 Первый голос не вытерпел. - Вам, наверное, трудно приходится, в таком возрасте.  
Ехавший в   телеге, помолчав, ответил. -  Да как сказать?  Война – это и в молодые годы тяжело. Не думаешь об этом – тяжело или не тяжело. Тяжелей думать о том, что дома жена с четырьмя ребятишками осталась. Вот где тяжело-то.  Да, - вздохнул он и добавил. - А тебе годков-то сколько самому?  ­­
- Девятнадцать исполнилось. Сашкой меня зовут.  Сашка Артемьев.  
   -   Будем знакомы, Сашка, - ответил голос с телеги и назвал свое имя и фамилию. -  А у меня старший сынишка помладше тебя будет. Одиннадцать ему исполнилось прошлым летом, а осенью я на фронт ушел. Теперь вытянулся, наверное, - добавил он, вздохнув.
Виктор Петрович видел дорогу, видел обоз, бредущий по ней сквозь ночную тьму, ощущал холод осенней ночи, но до него не доходило, что голос с телеги назвал имя его деда. Словно заторможенный, он воспринимал увиденную картину, не в состоянии сорваться с места, вскочить, броситься к сидевшему на телеге деду, которого он так безуспешно и долго искал. Все его мысли и желания еще больше смешались и не в состоянии были воплотиться в действие, даже если бы он этого сильно захотел, потому что неожиданно послышались в темноте быстрые шаги и сердитый окрик: 
-   Это что за болтовня?! Вместо того, чтоб молодого приструнить, ты язык чешешь?! 
Темная фигура набросилась на ехавшего в телеге. -   Ты не первый раз с обозом, - перешла на шепот  вынырнувшая из темноты фигура в  офицерской фуражке, размахивая руками. 
-    Виноват, - только и успел произнести голос с телеги, как вдруг впереди идущая телега остановилась, а вслед за ней все остальные.  Обоз стоял. 
-    Что за черт?!  -  встрепенулась фигура в фуражке и, не дослушав оправданий, бросилась вперед, в голову обоза, растворившись в темноте. 
-   Ну что, Сашка, - раздался голос с телеги. - Не обделался?  Это капитан из артполка. Обоз сегодня  сопровождает. Мы с ним не впервой. Он всегда такой нервный. 
-    А чего молчать-то?  -  отозвался тихо Сашка. - Немцы не летают, Кто нас услышит-то?  Медведи?   -    Привыкай, дружок, - послышалось в ответ. -  Тут армия. Тут вопросы не задают. Тут команды исполняют.  Сказали – молчать, значит иди и молчи. Привыкай.
Обоз продолжал стоять. Подошла фигура со стороны задней телеги:
-    А что, землячки, не закурить ли нам, пока старшой вперед удрал? Может, успеем? 
-   Да кто ж его знает, - сидевший на телеге не собирался с нее слезать. -  Нам с молодым он уже дал закурить. Что там стряслось?  Мы и так поздно со станции выехали. Боюсь, до рассвета не доберемся,  с нашими-то лошадками,  - фигура на телеге покачала головой. -  Тогда   немец  нам даст прикурить. Я уже попадал под бомбежку.  Знаю ихний табачок.
 Фигура у телеги не унималась:
-    Тогда, тем более, обидно будет, не покуривши, под бомбами лежать. Пойду назад, может, там покурим.  
Фигура скрылась обратно в темноту и вскоре с той стороны, куда она удалилась, потянуло запахом махорки.
С головы обоза, куда убежал офицер, послышались глухие удары, ругань. Сашка присел в телегу и услышал: 
-   Скоро рассвет. Плохо дело. Припозднились мы на станции. Ты, Сашка, когда начнут бомбить, сразу прочь беги, от дороги. Потом только не заблудись. Жуть, сколько народу потом не досчитываются. Кто где – неизвестно. Никто искать не будет.
Вдруг из темноты вынырнула фигура артиллерийского капитана.  Что-то бормоча под нос, он быстро прошагал в хвост обоза. Передняя телега тронулась с места и лошади, как по команде, потянули телегу с Сашкой вперед. Через некоторое время проехали мимо зарослей, из которых, напоминая обломки кораблекрушения, торчали куски телеги. Назвавший имя деда кивнул в сторону зарослей:  
-   Пришлось телегу ломать, дорогу освобождать.  Это они быстро ящики перегрузили. Капитан постарался. Бывало, и лошади падали, - продолжал он. -  Вот тогда приходится попотеть, пока с дороги  не оттащишь. 
Сашка спрыгнул с телеги и снова шел рядом, слушая тихую речь: По всему видно, что дивизия в наступление скоро. Вот и ездим на станцию за боеприпасами. Раньше днем ездили, но немцы бомбят целыми днями, спасу нет. 
-   Да уж, - поежился Сашка. -  Ночью – оно спокойней. 
Небо тем временем начинало нехотя светлеть и все вокруг менялось на глазах, превращаясь из контуров, фигур, теней и очертаний в деревья, лошадей, в телеги и солдат.  Из хвоста обоза вперед снова пробежал капитан, придерживая фуражку. Вместо безликой фигуры в ночной темноте, сейчас,  в предрассветных сумерках,  это был высокий офицер в плащ-палатке, уже можно было разглядеть его озабоченное лицо, скуластое,  с резкими чертами.
 -  Обычно старшой сопровождает последнюю телегу, - услышал Сашка от своего ночного наставника. - Светает. Вперед побежал. Подгонять.  Да что толку? Лошади еле ноги передвигают.  Дай бог, чтоб до дивизии дотянули, - в подтверждение его слов впереди послышались крики и ругань. Передние телеги чуть ускорились в своем движении. 
Виктор Петрович изо всех сил старался разглядеть увиденное. Он отчетливо видел Сашку в предрассветной дымке. Рядом с телегой шел худенький парнишка роста ниже среднего, курносый. Из-под пилотки торчали короткие русые волосы. Как ни пытался, Виктор Петрович не мог разглядеть лицо своего деда -   того бойца, сидевшего на телеге.
-     Какой же он дед?! – подумалось ему. -  Он ведь моложе меня, пенсионера!  - мысли эти только подхлестнули желание увидеть деда. 
Сидевший в телеге был в каком-то балахоне, капюшон которого скрывал его лицо, несмотря на  рассеявшийся ночной  мрак. Виктору Петровичу хотелось выть, кричать от досады и злости на свое бессилие и беспомощность, неспособность подойти, подбежать, подползти к телеге, сдернуть этот балахон и увидеть лицо того, следы которого он безуспешно искал в дебрях хаотичного прошлого, исковерканного войной. Увидеть лицо и запомнить, прикоснуться и обнять родного человека, украденного все той же войной. Виктор Петрович в отчаянии чувствовал, что тело не слушает его команд, будто подвешенное в вакууме, и он не мог, не мог ни на шаг приблизиться к деду. Стало совсем светло. Вокруг все изменилось. Нет, внешне не было никаких перемен, но в воздухе нависла гнетущая напряженность.
Лошади как шли, так и шли. Похоже, ничто не могло ускорить их ход. Лес тянулся по обеим сторонам дороги, не собираясь заканчиваться. Вскоре над ним послышался низкий, сначала еле слышный, потом все более нарастающий гул. Казалось, что дрожал весь воздух.  Невозможно было определить  -   откуда  доносился  этот тревожный звук.  Лес разносил его во все стороны. Раздался крик, видимо, капитана: «Обозу стоять!   От телег не отлучаться! Лошадей держите!»  Команду передавали от телеги к телеге. 
-   Ну вот, Сашка, готовься, - произнес сидевший в телеге боец. Лицо его по-прежнему было не видно под капюшоном. -   Как скажу, так сразу беги. Раньше – нельзя.  Дезертиром посчитают. А потом уже никто ничего замечать не будет. Жизнь разделится. До бомбежки и после. Каждый раз потом - как новая жизнь. Ну да сам увидишь,   -  обоз стоял. Бойцы держали лошадей, как будто это могло чем-то помочь. Но всегда, на любой случай в армии есть команды, которые надо выполнять.
Тем временем гул сверху становился невыносимым. Это был гул, вой многочисленных моторов, превративших утреннее небо над головами бойцов в смертельную угрозу. Весь лес наполнился гулом.  Казалось, что каждое дерево в лесу издавало этот звук, высверливающий мозг и выхолаживающий душу. Самолеты появились внезапно, сразу над обозом, в просвете между верхушками деревьев, образованном дорогой. Трудно было сказать – сколько их там, рвущих в клочья тишину неба, готовых в клочья порвать лежащую под этим небом землю.   Полоска неба над дорогой была узкой. Вдруг к гулу и вою прибавился пронзительный свист.
 -  Ну, все, Сашка, теперь беги! – крикнул сидевший на телеге. От неожиданности Сашка вздрогнул и  присел: 
-   Зачем? Куда?  Как же так? – растерянно повторял он, разводя руками.
 - Беги, дурень! – громко прозвучало с телеги. Тот повернулся и бегом кинулся в лес. Было видно, что от соседних  телег тоже бросились бежать. Лошади испуганно всхрапывали. Лишенные возможности бежать, они оставались на дороге. Не успел Сашка скрыться в кустах, как земля и деревья вздрогнули,  загрохотали взрывы. Казалось, что весь лес превратился в один огромный взрыв, а утро превратилось в ночь и небо смешалось с землей, жизнь перемешалась со смертью в один сплошной комок грохота и огня, где нет начала и конца, где нет верха и низа. Виктору Петровичу казалось, что каждый взрыв попадает в него и разрывает его на куски, но он не чувствовал своего тела и не понимал - жив он или нет. Он не мог убежать, спрятаться, закрыть глаза, заткнуть уши, чтобы защититься от невыносимого грохота. Взрывы шли один за другим, это был один сплошной взрыв, после которого не должно остаться ничего.  Виктор Петрович видел, как вздрагивали деревья. Они ничем не отличались от людей под бомбами. Им было страшно. Им было смертельно больно.  Они дрожали. 
Начало и конец обоза терялись из виду,  судьба их была неизвестна, но лошади соседних телег обезумели от страха. Они ржали и бились в оглоблях, не в силах освободиться. Виктор Петрович успел заметить на дороге несколько человек. Они стояли возле своих телег, держась за оглобли, и пытались успокоить лошадей. 
-  Может быть, они глухие или слепые? – ужаснулся Виктор Петрович, а не восхитился их смелостью.   Вдруг он увидел, что обе лошади той телеги, от которой бросился бежать Сашка, лежали на дороге. Одна из них, окровавленная, уже затихла. Вторая, без задней ноги, оторванной взрывом, билась в конвульсиях, и кровь из разорванного тела хлестала на дорогу, тут же впитываясь в пыль. Через несколько мгновений её мучения прекратились. Виктор Петрович успел заметить спину Сашкиного спасителя, убегавшего от телеги. Балахон с капюшоном был сброшен с плеч.  Виктор Петрович отчетливо запомнил цвет его гимнастерки на спине. На нем даже не было телогрейки в то холодное осеннее утро. Стоило лишь ему обернуться, и Виктор Петрович увидел бы лицо, разглядел своего деда, которого он не мог спасти, уберечь, оградить. 
Но не было этого. Не обернулся он, удаляясь от телеги, возле которой некого было успокаивать. Лишь только ветки деревьев сомкнулись за его спиной, как со страшным грохотом столб земли и огня вырос перед глазами Виктора Петровича в том месте, где только что мелькнула спина его деда. Дым, пыль, копоть заслонили все вокруг – небо, деревья, дорогу с телегами. Все затянуло черной пеленой, за которой исчезла граница между небом и землей, между жизнью и смертью, между реальностью и прошлым, между действительностью и виртуальным миром… 
Виктор Петрович вдруг почувствовал свое тело. Он ощутил его тянущей болью, отдающей в шею.  Опять громкий грохот  … .   Первое, что увидел, был пульт от телевизора, лежавший на полу посреди комнаты. От неловкого движения Виктора Петровича тот слетел со стола, и стук от падения, показавшийся в ночной тишине грохотом, вернул его к реальности.  Голова Виктора Петровича лежала на клавиатуре. Шея затекла так, что каждое движение вызывало тянущую боль. Он оторвал взгляд от пульта и медленно, преодолевая боль, выпрямившись, сел на стуле. Дисплей ноутбука  странно мерцал чернотой,  которая напоминала  черную пелену от последнего взрыва,  поглотившего   его деда. Виктор Петрович медленно приходил в себя. В ушах шумело то ли от грохота взрывов, то ли от прилившей крови. Прикоснувшись к затекшей щеке, пальцами он нащупал вмятинки от клавиш. Их было четыре или пять.  
-   Как знать? – медленно начал размышлять Виктор Петрович. -  Как теперь узнать – какие клавиши я нажал одновременно, что компьютер соединил воедино действительность с виртуальной реальностью, мое имя, нечаянно набранное мною, с  моими мыслями о поисках деда, засевшими в голове. Как теперь найти эти клавиши? 
Ноутбук бесстрастно лежал на столе: похоже, он сам не ожидал, что способен на такое, на такой режим работы.
 Виктор Петрович медленно приходил в себя. Он понимал, что увиденное ни на один шаг не приблизило ни к одному вопросу в его поисках. Ему предстоит затратить еще много усилий и времени прежде, чем он найдет ту воинскую часть, где воевал его дед.   Он чувствовал, что к старым вопросам добавились новые вопросы, вызывавшие протест в его душе.  -  Как так?   Когда придет то время, которое поставит все на свои места?  Ему вспомнились узники концлагерей. Тысячи и тысячи. Ведь пришло время, когда даже немецкие власти выплатили компенсации их родственникам в знак признания мук и страданий, причиненных людям. Это произошло, в конце концов. Речь при этом шла и о тех, кто выжил, вынес все муки, но продолжал жить. Жить после войны.
 Без вести пропавшие – их тысячи и тысячи. Они отдали жизнь, они не вернулись. Их отняла война у матерей, у жен, у детей. Кровавый хаос войны сожрал их, проглотил бесследно, уничтожив их след в бумагах и документах. Но память их родных и близких, потомков, идущих в Бессмертном полку с их фотографиями?  Ее не сотрешь, эту память, она не утолена той бумажкой, что пришла в далеком прошлом с уведомлением о пропавшем без вести. Она, память, стучит в сердца вопросом о признании подвига их дедов, пропавших без вести. Таковыми они являлись и до сих пор являются для государства, за которое отдали свои жизни. Для родных, для потомков они все эти годы оставались и остаются героями, цена подвига которых – их жизни. Государство до сих пор в долгу перед ними, без вести пропавшими.  Памятник Неизвестному  солдату у Кремлевской стены – это не более, чем аванс той платы, которую заслуживают потерявшие своих родных в  страшной войне, -  Виктор Петрович продолжал сидеть на стуле,  чувствуя себя продолжением компьютера, который бесстрастно печатает в его голове новые и новые мысли, от которых улетучивались остатки сна. Он не знал ответ на вопрос о том, какую плату должно заплатить государство за своих безвестных героев.  Это прежде всего зависит от самого государства, от власти, которая пишет законы в стране, от лиц, представляющих эту власть. Он знал другое – знал, что все равно будет искать следы фронтового прошлого своего деда, потому что есть такой сайт  ПАМЯТЬ   НАРОДА. РУ.  И сайт этот не  только в компьютере, в интернете. Он в душе каждого русского человека, потерявшего деда в той  кровавой войне.