Валентина Лысич

После Литургии отец Виктор, как всегда, читал проповедь, наставляя прихожан на благочестивую жизнь. В этот раз он попросил проведать в больнице мужчину.
– Ибо будем мы медью звенящей, имея любовь к ближним только на словах, – сказал, назидательно заканчивая свою речь.
Согласилась сразу же. Накупила булочек, газет и отправилась к болящему.

В палате стоял неприятно отталкивающий больничный запах. Хотелось забежать подальше, на свежий воздух, на свободу. Больные, привязанные болезнью к койкам, безропотно лежали, ожидая своей участи. Пришлось смириться и мне. Переминаясь с ноги на ногу, спрашиваю кто из них Иван. Лица молча повернулись к мужчине, который лежал отвернувшись к стене. Взглянув на него, мне стало не по себе – на койке лежал человеческий обрубок. Это было туловище, совсем лишённое ног.

Больно было видеть, с каким усилием он поворачивался ко мне. Минута – и его глаза сначала с недоумением, а потом с интересом впиваются в меня. Представляюсь, выкладываю на тумбочку гостинцы. Младенческая радость расплывается на лице пятидесятилетнего мужчины. А и правда: как много для счастья надо? Всего человеческое внимание, забота.
Слово за слово – и разговорились. Вот какую историю поведал мне Иван.

* * *

Работал он на стройке животноводческого комплекса в одном из сёл района. Мужики подобрались вроде бы дружные, часто, согреваясь от мороза, вместе распивали спиртное, шутили. Так случилось и в тот день, но задержался чего-то тогда, закончил работу позже. Пришёл переодеваться, а сапог нет. Все строители уехали.

Пришлось возвращаться домой в рабочей лёгкой обуви. А день был холодным, морозным. Вышел Иван на трассу, когда ранние сумерки окутали землю. Никто не подбирает его, попутные машины не останавливаются. А тут, как на зло, и ноги стали замерзать. Чтобы согреться, пошёл вдоль дороги, надеясь, что хоть кто-то сжалится, подберёт и довезёт его до города. Шёл несколько часов. Домой пришёл заледеневшим, больным.

Так он отморозил пальцы и пятки ног. Операция облегчения не принесла. Вскоре началась гангрена. Отрезали Ивану ноги под самый пах, по "дальше некуда".
Опечалилась жена: зачем ей такой муж? И, не долго думая, выселила его в летнюю кухню. Вспомнил Иван о больной маме, переехал к ней. Но мама не вечная. Эти дни, после её смерти, жил, никому не нужный, впроголодь. Омрачало, что даже дети не интересовались отцом. Вот и попал в кардиологическое отделение.

Иван, опустив голову, замолкает. Скупая слеза, просочившись сквозь густые чёрные ресницы, неподвижно застывает. Он смахивает её. Смотрю на красивое смуглое лицо, ещё не обокраденное старостью, на руки, привыкшие к тяжёлой работе. Что же ждёт этого человека дальше?
– Как что? – оживляясь, переспрашивает. – Вот пролежу в больнице месяц, определят меня в приют, будет легче.
В глазах загорается жизнь.
– Вы придёте ещё?
Я, пойманная врасплох, молчу. Но в его глазах столько мольбы, что не выдерживаю, опускаю взгляд.
Ах, Иван-Иван, я же вижу, что ты видишь во мне женщину. Именно женщину, а не просто товарища, друга.
Как же дать тебе надежду? У меня же муж, дети...
– Приду, – не поднимая глаз, бессовестно вру.
Кладу на тумбочку несколько бумажных купюр:
– Я знаю, денег у Вас нет, пригодятся...
Иду домой и плачу... Медь звенящая!