Елена ХЕЙФЕЦ

Токарь 7-го разряда Маркин осознал необходимость стать писателем в одночасье, когда доктора пообещали ему максимум год жизни. Необходимость оставить потомкам опыт прожитого вдруг стала осознанной и почти осязаемой. Всю жизнь он вытачивал на заводе необходимые детали, теперь вдруг организовался вытачивать слова, а станком для этого дела стала служить голова. Наверное, где-то в глубине, писатель в токаре Маркине как-то прятался всю жизнь, подрёмывал, живя тихой размеренной жизнью, тем более что он был человек читающий и любознательный. Почему-то, вдруг очнувшемуся от сна творцу внутри Маркина, стало неловко, что жизнь промчалась, а сделано мало и вообще совсем не то. 

Вставал не достаточно рано, рано ложился, не замечал закатов и рассветов и того, как звонко квакают лягушки на пруду в предрассветной тиши, как томительно щемит где-то внутри от жалобного крика кукушки, а дождевая капля тягуче стекает с листа, наполняясь солнечным светом… Оказывается так многого он не знал... Хорошо знакома ему была лишь дорога на завод и в соседнюю пивную. Таковым был прошлый Маркин.

– Уединение и аскетизм – вот, что будет теперь моими союзниками! – решил для себя новый Маркин, окруженный медицинской картой, анализами и страшным врачебным приговором. 

Оставив в городе семью и переселившись в давно пустующий старый сельский дом, он скрыл для всех истинную причину переезда. Домашние решили, что это продиктовано его заботой о здоровье и старались его не беспокоить.

Маркин стал другим. Свою новую жизнь он начал с того, что оставшийся ему год разбил на дни, сократив до предела время, уходящее на сон. Теперь у него получилось впереди полтора года писательского труда. Его творческие порывы стали его спасательным кругом. Теперь Маркин пытался тонкой ниточкой строк установить мост между собой и миром, который скоро должен был остаться без него.

Сюжеты приходили и приходили. В каком-то дивном хороводе кружились они вокруг Маркина, не давая сна и покоя, тревожа и беспокоя различными коллизиями и небывалыми ситуациями. Новые ощущения давили, но были приятными, хотя и диктовали ему совершенно новое поведение. Маркин ждал их с нетерпеньем, волновался и боялся, что вдруг иссякнут… Время, которое он теперь проживал, стало осязаемее и ярче, казалось, что его можно потрогать руками. Маркин приобрёл массу энциклопедий, толковых и орфографических словарей, ежедневно работал не покладая пера, прерываясь на то, чтобы перекусить что-либо незначительное, став в еде неприхотливым до крайности. На этом он тоже экономил своё время. Не жалел он его только на прогулки в лес, в поля, на луговой простор, наблюдая как пасутся коровы, косят траву и трудятся на своём подворье крестьяне. Ему вдруг всё стало интересным, всё замечательным и значительным – от ползущего по стволу осины муравья, до завораживающего запаха цветущей жимолости. Он смотрел, как мечутся суетливые стрекозы над холодной поверхностью реки, как ставшее рыжим солнце окрашивает к вечеру верхушки вётел и от этого они становятся золотыми. Маркин удивлялся…

– Как же пусто я жил прежде? Как много пропустил, не успею наверстать… Не успею… – думал он.

Большой глянцевый лист календаря, висящий над столом с изображённым на нём сугробиком снега на рябиновых ягодах, терял дни, чернея перечеркнутым фломастером прожитым временем. Он чувствовал, как песок в его часах тонкой струйкой уходил, исчезая навсегда где-то в глубинах вселенной, что жизнь, такая неповторимая, его, Маркина, жизнь заканчивается…

К врачам он решил больше не ходить. Зачем тратить время зря? Он, конечно, понимал, что скоро наступит момент, когда он не сможет работать так же продуктивно, но мысль эту гнал прочь… 

Хорошо ли было то, что выходило из-под его пера? Он надеялся, что хорошо. Он метался, искал яркие выражения, не узнавая самого себя, копался в словарях, перерывал горы книг. Он похудел. Его бледное лицо приобрело загадочную недосказанность, намёк на что-то, что выше мирской суеты. Маркин будто отдавал наэлектризованное прошлое энергии неведомого будущего. Кипы тетрадей исписанных мелким почерком высились на столе и подоконниках. Он понимал, что истоком такого состояния является его несчастье. Это оно стало ключом к открытию двери, за которой был другой мир и другие ценности.

За этой дверью писал свои произведения сумасшедший Гоголь, там от руки ремесленника погибал гений Моцарта, там в нищете и безумии умирал Ван Гог, там страдал и творил больной и несчастный Тулуз Лотрек и в полном одиночестве уходил в небытие чистый и благородный романтик Александр Грин. Многое в неразрешимых проблемах великих талантов решала пуля или верёвка. В этом сонмище противоречий, разрозненности чувств и отношений, душевных болезней, отрыва от действительности все эти таланты создавали творения, равных которым не было.

– Только боль и несчастья, патология и снова боль являются двигателями таланта, – теперь Маркин был в этом уверен. – Только внутренняя несогласованность с самим собой, разбалансировка чувств, комплексы, болезни и неудачи могут заставить человека, обладающего талантом, стать великим и создавать шедевры. Человек начинает творить, страдая от утерянной связи с миром, от непонятости. Равнодушный и безразличный человек может создать лишь рифмованные строки, которые будут мертвы, а полотна художника серы и безлики. 

Счастливые люди лишь в короткий промежуток времени способны создать что-либо исключительное. Счастье – это короткий миг, оно сужает все ощущения до одного главенствующего над остальными. Счастье – это покой, это потеря, если не самих красок, то их оттенков. Счастливый человек только в краткий начальный момент своего состояния может создать шедевр, потом же его душа немеет, ибо он патологически начинает бояться утратить это состояние.

Любовь? Но она так кратковременна! Длительное время питать творчество может только несчастная любовь. Счастливая – лишь краткий миг.

Сексуальные чувства – одни из самых сильных из всего спектра чувств, которые испытывает человек. Но эти чувства проходят так же быстро. 

Так теперь размышлял Маркин, удивляясь своему желанию анализировать происходящее.

Маркин никому не давал свои произведения, поэтому не знал есть ли у него талант или нет. Он понимал, что первый опыт – вещь сверх нежная. История литературы знает примеры, когда неловким словом спугивали и разрушали едва проклюнувшийся талант. Но бывало и другое, когда искусственным дыханием возвращалось к жизни загубленное неосторожным словом творение. 

Пусть будет, так как будет! У него нет времени на беседы с возможными критиками его произведений. История рассудит, если кому-нибудь это будет угодно.

Между тем время мчалось, отбирая у Маркина оставшиеся минуты бытия. Зачеркнутые жирной чертой дни, лишали, казалось, последних глотков воздуха, бросали с каким-то диким размахом в пучину страстей его выдуманных героев, заставляя переживать состояния какие ему самому никогда не приходилось испытывать в жизни. Было больно. Порой Маркин сам поражался, как легко научился он вдруг находить меткие определения и чёткие характеристики своим героям, в какие неведомые ему самому ситуации определяет он их своей писательской волей. Ему всё жальче становилось тратить время на сон, и Маркин сократил его до трёх часов в сутки. Он практически перестал есть. После пробуждения бежал к реке, вдыхал сырой речной воздух, смешанный с горячим пряным запахом луга, возвращался обновлённый и очищенный… О том, что он оставил в городе ему ничего не хотелось знать…

Вот, наконец, на календаре не зачеркнутым черным остался один месяц. Когда все, отпущенные ему врачами сроки, вышли, Маркин удивился, что как-то забыл о себе и не вслушивался в болезнь. Приехав в город и сделав необходимое ему обследование, увидел изумление в глазах врачей. 

Он был абсолютно здоров и как следствие – абсолютно счастлив! 

Писатель Маркин шёл по городским улицам, вдыхая горячий бензиновый воздух. В душе поселилась радость, она распирала грудную клетку, заставляла пинг-понговым шариком прыгать сердце. Он был сыт жизнью. Ему хотелось, словно ребёнку бежать, лезть на забор, играть с мальчишками в футбол, рвать цветы и дарить их женщинам. Впереди была жизнь! Много - много дней! Вот оно-счастье!

Он был абсолютно счастлив и не знал, как этим распорядиться. Ему было легко и в то же время тяжело. Он чувствовал себя по-иному, а на самом деле становясь прежним Маркиным. 

К нему непрошеной вдруг явилась мысль, которая его не удивила:

– Кажется, я взял ненужный темп, работая на износ и ещё неизвестно, какого качества создаю я свои труды. Если я буду так работать, чего доброго вернётся болезнь. – испугался он. – Всё-таки надо высыпаться и нормально питаться…

Маркин шёл, на ходу теряя сюжеты, лица, слова…

– А не пойти ли мне в пивную? – промелькнула мысль… 

И он быстро зашагал в нужную ему сторону…