Валентина ЛЫСИЧ

Мелания, сломя голову, мчала домой. Да и было чего: нужно успеть за время, предназначенное для обеденного перерыва, побывать дома, где оставлены трое малышей, накормить их, удостовериться, что дома всё нормально.

Переводя дыхание, ворвалась в дом. Слава Богу, дети на месте! Самый маленький из них, трёхлетний Лёшка, привязанный за ногу к ножке стола, увидев её, потянулся навстречу, размазывая грязными кулачками по щекам слёзы. Отвязала ребёнка, взяла на руки. Старшенькие уже тут как тут.

– Заждались! – Мелания на радостях целует детей, прижимая их к себе. – Сейчас я вас покормлю!
Подходит к печи, открывает заслонку и ухватом поддевает горшок с вареной картошкой.
В это время в хату заходит только что приехавший верхом на коне Михалыч, сам по себе человек властный, а от данной колхозом и партией власти – непомерно надменный и жестокий.

– Что, Мелания, прогуливаем? – не поздоровавшись, с порога спрашивает со злостью, легонько похлёстывая себя нагайкой по галифе. – Ох, смотри, не засчитаю трудодень!

Молодая женщина, побледнев, испуганно поворачивается к вошедшему.
– Да я, Михалыч, на минуточку... – мямлит одеревеневшими губами, – детей накормить надо.
– Детей?.. Надо?.. А на поле быть что, не надо?
Лёшка, видя страх в глазах матери, начинает хныкать. Остальные малыши подхватывают.
– А-ну цыть! – к малышне. – Собирайся! – к Мелании.
– Да я только картошечки...

Михалыч, придя в ярость, толкает горшок. Тот падает, переворачиваясь. Картошка выкатывается, отчего женщина издаёт отчаянный крик.
Лёшка подбегает к страшному дяде, обхватывает ручонками его кирзовые пыльные сапоги и вгрызается зубами в ногу.

Сильный взмах ноги заставляет ребёнка отлететь в сторону. От страха и боли Лёшка визжит. Его не останавливает ни защита матери, крепко прижавшей ребёнка к себе, ни её страх, ни мольбы:
– Прости, прости, Мыхалыч!
– Гадёныш... – зло шипит объездчик. И, повернувшись к Мелании:
– Сейчас же – на поле!