Виктория Колтунова

…три, четыре, пять… гулко пробили часы на Большой Башне. До рассвета два часа. Еще два часа воспоминаний и раздумий. Надо собраться с силами. Ей придется выйти отсюда, из этой темной, ставшей уже привычной комнаты, пройти через строй ненавидящих ее людей, не показывая страха и слабости. Несколько лет она мечтала покинуть эту комнату, ненавидела ее. А сейчас она казалась теплым приютом, родным и привычным. Утром за ней придут, камеристка оденет ее, и она покинет эту комнату навсегда. Какое странное слово, навсегда. Что это значит, навсегда? Это значит, что она больше не вернется в свою темницу, не выглянет из узкого оконца в сад. Анна не принесет ей завтрак. Потому что ее не будет. Не будет на земле. Останутся слуги, кормилица Анна, ее сестра Елизавета, а ее самой уже не будет.
Надо продумать, как распорядиться оставшимся имуществом. Она попросит утром бумагу и перо, чтобы написать завещание. Немногие, оставшиеся у нее украшения и платья, раздаст слугам. Еще надо попросить позволения для Анны вернуться на родину. Здесь Анне нельзя оставаться, ей будут мстить.
Самое страшное, наверное, взглянуть утром в глаза своим врагам, вынесшим ей смертный приговор. Нельзя показать ни малейшей слабости. Боже, Боже, не дай мне побледнеть!
Надо будет попросить немного вина, чтобы щеки окрасились в яркий цвет. Она, законная наследница династии Тюдоров, королева шотландская и британская, бывшая королева Франции, должна умереть с достоинством.
Вокруг темнота. Еще не рассвело. Она спряталась в этой темноте, как в коконе. Утром, раздастся стук в дверь и войдет кто-то из ее стражей. Внесет факел. Ей больше не спрятаться в темноте, не укрыться. Она должна будет встать, и начать ритуал приготовления к казни. Ей дадут помыться, чистую рубашку. Затем платье, она сама отобрала его вечером, темно-красное, бархатное, с высоким воротником. Этот воротник отпорет ей палач. Но без воротника она не выйдет на люди. Если вернут корону, она наденет ее. Голова королевы должна быть увенчана, даже если она через несколько минут слетит с плеч.
Вчера весь день стучали молотки в зале под ее комнатой. Она знает, там готовили лобное место. Комнату обивали черным крепом, сколачивали скамейку, на которую ей придется положить свою голову, когда палач сорвет с нее воротник и велит лечь лицом вниз, и откинуть с шеи волосы. Нет, волосы не придется откидывать, она попросит камеристку зачесать их высоко и заколоть гребнями.
Главное, что произойдет завтра, даже не ее казнь, главное доказать этим людям, что она законная наследница британского трона, истинная Тюдор, и это она может доказать только своим поведением. Продумать каждый шаг. Не опускать глаза, не выказывать страха. Что ж, она проиграла. Елизавета взяла над ней верх. На стороне Елизаветы были две палаты, лордов и общин, была армия, и вся их нищая протестантская церковь. Разве могла Мария победить? И разве страх Елизаветы, подписавший указ о ее казни, не доказывает, что она, Мария, имеет больше прав на английский престол? Иначе, разве боялась бы ее Елизавета?
Теперь она родит наследника, и кровь этой шлюхи – Анны Болейн, воцарится на престоле. Один ублюдок на троне сменит другого. И это ее вина, Марии, она оказалась слишком слабой, чтобы защитить чистоту династии.
Нет, нет, что-то не то, не то она думает. Какая-то мысль ускользает от нее. Что-то самое главное.
В окнах забрезжил рассвет. Вдоль стены пробежала мышь, взглянув на Марию черными крохотными глазками, шмыгнула в норку. Ах, если б можно было, как она сжаться в серую, плоскую тень и проскользнуть в щель между дверью и полом, пролететь по лестнице, выскочить в сад, а потом к реке, в лодку и прочь, прочь отсюда, во Францию, под защиту католической церкви и ее дяди, герцога де Гиза!
Что же то, главное, что мучает ее, и, что она не может уловить? Что это? Поймать бы эту мысль. Может тогда она уйдет, и не будет колоть в сердце, словно пикой.
Жарко, по спине стекают капли липкого пота. Непристало венценосной особе потеть, как простой крестьянке. Даже шелковая рубашка намокла.
За ее головой раздался телефонный звонок, она протянула руку, выпростав ее из-под одеяла, и взяла трубку.
- Ольгушка, голубка моя, - зазвучал бодрый голос Павла Аркадьевича. – У меня для тебя радостная новость, сегодня прогона не будет. Колоскова заболела.
- И это радостная? – взвилась Ольга. – Как это, прогона не будет? Но мне же он очень нужен, вы же знаете! Колоскова заболела! Да что этой старой стерве будет, она еще нас с вами переживет. Просто она не хочет, чтобы у меня была лишняя репетиция! Она же играет Елизавету двадцать лет, а у меня ввод. Она хочет, чтобы я бледно выглядела на ее фоне, вот и вся ее болезнь.
- Ну-ну, голубушка, не надо так о коллегах. У нее давление, вся труппа это знает. Ну, может, она иногда и привирает немножко, но жене главрежа дозволено чуть больше, чем другим, дорогая.
- А разве нельзя, чтобы Вероника подавала мне реплики? Колосковой вовсе не обязательно поднимать свою царственную ж… ну, в общем, можно и без нее обойтись. Павел Аркадьевич, миленький, у меня самая главная сцена не идет. Я не могу уловить основное чувство Марии в ночь перед казнью, о чем она думает, что мучает ее больше всего? Раскаяние в содеянных грехах? Сожаление о том, что она сама добровольно бежала в Англию, ища защиты у своей будущей убийцы? Или честь рода, а? Я мучаюсь, не сплю, а меня лишают последней репетиции перед вводом, это же несправедливо!
- Оля, я ничего не могу поделать, главреж отменил, и отдал репзал под «Женитьбу». Не принимай это так близко к сердцу, все наладится. Только не вздумай, просачковать репетицию «Женитьбы» в отместку, главный этого не любит.
- Ну что вы, Павел Аркадьевич, - с сарказмом бросила Ольга, - я отстою у левой кулисы все положенные мне двадцать минут, чтобы забрать у Дуняшки метлу, вы ж знаете, я не подведу.
Ольга в сердцах бросила трубку. Сцена не идет, прогона не будет, в холодильнике пусто, Юрий вчера не пришел, а на последнем свидании был как-то странно невнимателен, похоже у него кто-то появился. Надо будет проследить.
О чем же думает Мария Стюарт в ночь перед казнью? Чего страшится больше всего? Бесчестия? Небытия? Ответа перед Всевышним?
Есть хочется. Денег осталось на два дня кормежки. Сколько обещали за съемки в рекламе освежителя воздуха для туалета? Пятьдесят у.е. за съемочный день. Ну, больше чем одну смену на эту рекламу не потратят, но полтинник, это тоже деньги. Зря она отказалась. А может еще не поздно? Надо позвонить на студию.
Ольга снова взялась за телефонную трубку. Оказалось, не поздно. Наташа Салько, которую попросили прорекламировать освежитель, не может раньше шести, и если, она, Ольга приедет к трем, то перед Наташей извинятся, и отменят ее съемку. Сниматься будет Ольга.
Придется все-таки просачковать «Женитьбу». Ну, и фиг с ним, у кулисы отстоит кто-нибудь другой. Ольга скажет, что из-за отмены прогона у нее тоже поднялось давление. Она тоже человек и у нее тоже может быть давление, не только у жен главрежей тонкая натура, у рядовых актрис может даже тоньше бывает.
Ранее она отказалась не потому что денег мало. Режиссер рекламы требовал привнести в сцену сексуальность, и Ольге показалось это надуманным и противным. Ну, как это она, по требованию режиссера, должна сжимать в руках тубу с освежителем, словно мужской фаллос? Тьфу, да совсем помешались на этой сексуальности, уже не знают, куда ее всунуть, противно. Иногда на экране телевизора насмотришься столько секса, что в реальной жизни его уже не хочется. Не радует то, что тебе навязывают, да еще в избытке.
Ольга умылась, наскоро прожевала вареное яйцо и два яблока, больше она не могла себе позволить. Денег нет, да и диета заодно. Выпила чашку кофе. Вот что, они ж не договорились с режиссером, она будет сниматься в своем, или ей дадут одежду из костюмерной? Ладно, не будет она звонить, а вдруг что-то сорвется. Если слишком настойчиво требовать работы у судьбы, ее можно сглазить. Она наденет что-то подходящее по роли, а нужно будет, ее переоденут.
Она шла по улице, машинально переходя дорогу на зеленый свет, а перед глазами стояла келья с узким высоким окном, деревянная кровать, на которой провела свою последнюю ночь королева Шотландии, Мария Стюарт. Еще такая молодая, красивая, полная жизни. Утром она умрет. Самое главное, что для нее сейчас самое главное? Запомнить треск огня в камине, ощущение гладкого шелка рубашки под ладонью? Или вспомнить раннее детство, беготню с другими детьми в замковом парке, или первую брачную ночь? Все это уйдет от нее через два, нет уже меньше, часа.
Королева, казненная словно преступница – это позорно. Королева, казненная как мученица за католическую веру и свои законные права - слава вовеки. Как будут судить о ней потомки? Она должна принять смерть так, чтобы оставить в веках по себе славную память. Это ее монарший долг. Вот эта должна быть ее главная мысль - умереть достойно.
Слева взвизгнули тормоза. Ольга, еще не оглянувшись, рванула вперед, и выскочила на тротуар. За ее спиной промчалась шальная иномарка. Ох, чуть не сбил, идиот. Слава Богу, сумела отскочить, а то бы лежала сейчас на асфальте, с поломанными руками и ногами. Живое актерское воображение Ольги явило ей жуткую картину, кровь, осколки кости, боль.
Боль! Боль от топора! Как долго она будет длиться, мгновение, минуту? Как произойдет это, в одно мгновение, через страшную боль она лишится жизни! Палач разрубит ее нежную белую шею – и это и есть то, самое главное, чего боится она, слабая женщина, обыкновенная женщина, которой причинят страшную боль. Она боится топора! И это самое главное, о чем она думает сейчас. Не о славе католички и королевы-мученицы. Не о постыдной позе распластанного на полу тела, с головой уложенной на скамейку, покорно подставленной под взмах руки палача. Не о чести и бесчестии, а о той минуте, когда ей причинят эту невыносимую и страшную в своей неотвратимости и грубой животности боль. Вот и все. Все высокие соображения о чести и достоинстве – ничто! Вот она голая правда, вот ее главная мысль, она просто боится этой страшной боли! И потому так колотится сердце, и унизительный липкий пот ползет по спине.
Господи! Мне страшно! Боже, не оставь, не оставь, помоги!
Ольга толкнула дверь студии, и влетела внутрь. Сняла пальто, и стала в кадр. Помреж протянул ей розовый баллончик освежителя воздуха для туалета, схожий цветом с мужским фаллосом, и она постаралась сжать его пальцами так, чтобы это выглядело очень сексуально.