Яна НЕМЦОВА
Фрагмент романа

— Победа! Война закончилась там, где началась! Прогнали фрицев! — кричал пробегавший мимо Смирнов.
Мы шли на завтрак в столовую. Броня и Лора недоумевающе оглянулись на нас. Другие ребята проводили Мишку насмешливым взглядом.
— Что он опять несет?! — спросила Юдаева.
— Да как всегда. Услышал где-то и трезвонит на свой лад, — засмеялась Шурка.
— А вдруг правда война закончилась?! — оживилась сонная Шура.
— Давно все этого ждут. Сколько уже гоним прочь фашистов, — присоединилась я к рассуждениям, — пойдемте скорее, может, воспитатели подтвердят его слова. Где-то же он эту новость услышал.
В столовой выдавали привычный завтрак, гречневую кашу и горький чай. Обычное утреннее течение не предвещало ничего, о чем кричал Смирнов.
— Вот, я же сказала. Услышал звон, не зная, откуда он, — пробубнила Шурка, усаживаясь за крайний стол в углу.
Это место стало нашим постоянным. Его никогда не занимали другие девочки, все боялись той чепухи, которую пустил неизвестный выдумщик. По крайней мере, никаких несчастий с нами не случалось. Похоже, выдумщиком был Мишка. Ему бы книжки сочинять.
— Ты права, — расстроенно подтвердила Шура.
— Ладно вам! — возмутилась Юдаева, — чувствую, скоро это окажется правдой, а не пустой болтовней Смирнова.
— Ешьте, а то в школу опоздаем, — напомнила я, а сама старалась не выдавать своей грусти. Когда же настоящая весть «Конец войне!» прогремит по всему миру?
Мы почти доели, как в столовую вошел директор, за ним все воспитатели. Я быстро доела гречку, хлебнула чай и замерла в ожидании. Зачем все тут собрались? Неужели Мишка правду сказал? Ох, сердце замерло. Ком к горлу подступил. Вот-вот вырвутся слезы счастья. Я глотнула еще чая, чтобы притормозить торопливую радость. Руки задрожали. Ну же! Говорите!
Работники детского дома выстраивались перед нами. Поварихи, уборщицы, воспитатели, портнихи, завхоз. Директор волновался. Расхаживал взад-вперед, потирал ладони, наверное, ждал, когда все соберутся. Последним вошел в столовую трудовик. Кивнул директору, безмолвно извиняясь.
Возникло молчание. Только доносилось шипение пережарки. Мы с девочками переглянулись. В глазах каждой отражалось волнение. Наконец-то прозвучало приветствие Семена Игнатьевича. Все замерли.
— Друзья, товарищи, коллеги! — говорил он уверенно, но на последнем слове все же дрогнул голос. Он прокашлялся и продолжил: — Сегодня важный… Знаменательный день в жизни нашего государства! В жизни всего мира! — Он снова прокашлялся. Оглядел нас, всех ребят. Посмотрел на коллег. — Сегодня, девятого мая 1945 года, пришел конец войне! Закончилась пятилетняя народная трагедия!
Все ребята, как будто не веря своим ушам, так и сидели молча. Осмысливали. Вдруг с места вскочил Смирнов и заголосил:
— Конец войне! Прощай, фашист проклятый!
— Смирнов! — выкрикнула Светлана Георгиевна.
— С победой, товарищи! Ура! Ура! Ура! — не обратив внимания на выпад Мишки, объявил Семен Игнатьевич.
Все ребята, все присутствующие в столовой разразились тройным «Ура!».
Мы с девочками обнялись. Крепко. Не хватало воздуха не от объятий, а от переполнявших меня чувств. Все, что я испытала за эти годы от девяти лет до тринадцати, — вскружило голову горьким счастьем. Я едва сдерживала слезы.
— Сестренки, я так вас люблю! — прошептала Шура, взяла нас за руки. — Я благодарна судьбе, что все эти годы мы были вместе. Эти пять лет изменили нашу жизненную дорогу. Я рада, что на этом пути мы повстречали вас, девочки. Это время научило меня любить искренне, не надуманно, не потому что так положено. Научило сопереживать, заботиться о ближнем. Научило быть открытой… — она покраснела, и глаза наполнились слезами.
Пятилетний период военной жизни завершился. Он останется в памяти народа навсегда. Воспоминания будут нести разные чувства. След войны в сердце каждого будет иметь собственный отпечаток. У солдата, гражданина, ребенка, старика… Возможно, через время мы расскажем следующему поколению историю, каждый свою, как пережили эти годы. Война обретет образ трагической легенды. Станет призрачным воспоминанием. Ведь сознанием невозможно прожить то, что не испытал физически. Пусть будет так. А этот горький опыт останется уроком жизни.

В этот день — девятого мая 1945 года — радовались все! По громкоговорителю поздравляли граждан с Победой. Горожане праздновали. Я уверена, праздновала вся страна. Весь Союз Советских Социалистических Республик. Весь мир! Сама природа как будто радовалась.
Утро было по-особенному солнечным, теплым, ярким. Казалось, что деревья стали зеленее, что на небе облака устроили хоровод, что птицы напевали победную песню. На лицах прохожих играла улыбка. В городскую жизнь Петровска вернулось счастье.
Мы шли в школу и отовсюду слышали, как люди поют веселые песни. Как поздравляют друг друга. Обмениваются рукопожатиями и объятиями. Это была общая победа.
В школе объявили, что занятий не будет. А в детском доме устроили праздничный обед. Сказали, чтобы к вечеру подготовили номер для торжественной программы.
Когда мы вернулись в спальню прибрать банки для еды и отрепетировать для выступления номер, в окне я увидела, как вдалеке над воротами детского дома возвышались купола церкви. Как будто подглядывали за нами и тоже радовались, только в одиночестве. Как неугодные отшельники.
— Я сейчас приду. — Девочки, увлеченные творчеством, даже не заметили, как я вышла.
В коридоре меня встретила Тоня. Как-то виновато смотрела на меня. Странно. Перебирала пальцами уголок кардигана, как будто волновалась.
— Ты извини, что все время вас игнорировала. Честно признаюсь, временами даже злилась, — начала Тоня и покраснела. Краской налилось не только лицо, но и шея. — Вы ведь сестры, всегда вместе. Девочки с вами. Дружба у вас такая, что не всегда встретишь. Понимаешь, — она замолчала глаза забегали, точно искали что-то, а может, подбирала нужные слова.
Вот как, оказывается, коситься и фыркать проще, чем признавать свою слабость. Но не в этом дело. Мне хотелось ее обнять, сказать, что все это пустое. Ну заблуждалась, с кем не бывает? Главное, что осознала. Набралась смелости. Подошла. Это заслуживает похвалы. Только я понимала, ее нужно выслушать. Тоне необходимо выговориться.
— Я злилась не только на вас, но и на воспитателей, на прохожих, на страну. Потому что родители бросили меня. Ушли на фронт. Мама служила в полевом госпитале, отец воевал… — голос Тони дрогнул, и я не сдержалась, обняла ее. — Пришло письмо. Они возвращаются. Заберут меня домой. Простите меня. Простите.
— Иди к девочкам. Они готовятся к вечеру, — заметив ее растерянность, я добавила: — Ты не волнуйся. Все с радостью примут тебя.
— А ты куда? — шмыгнув, спросила она.
— Сейчас вернусь. Иди.
Я побежала к лестнице. По коридору гуляли напевы песен, смех и строгие, но неловкие строки стихов. Одним словом — творчество.
Храм по-прежнему выглядел хмурым и молчаливым.
— Панфил Аркадьевич! — позвала я, заглядывая в приоткрытые парадные двери. — Панфил Аркадьевич, я к вам с поздравлениями, — но в ответ мне долетел лишь свист сквозняка, вырвавшийся из храма, растворив шире двери.
Я заглянула. Сени пустовали. Прошла в служебный зал. Никого.
— Панфил Аркадьевич, вы тут? — тишина.
Тут заметила в углу фигуру в черной рясе. Она, мертвенно повалившись на стойку, сидела на табурете, будто не дышала.
В испуге я зашагала назад. У сеней остановилась.
— Панфил Аркадьевич, война закончилась, — сказала я первое, что пришло в голову…
— Когда? Как? Слава тебе, Господи! — вскочил батюшка и как слепой оглядывался вокруг. Смотрел на иконы, на окна, в дверь и только через какое-то время заметил меня. — Приснилось, — прошептал он, но шепот разлетелся гулом по храму, — ты прости, что не встретил. С четырех утра молебен читал. До обеда работал. А тут присел, и притомило меня, — бубнил батюшка, как будто сам перед собой оправдывался.
— Я вам весть радостную принесла, — я подошла к Панфилу Аркадьевичу. — Война закончилась.
— Значит, не приснилось, — улыбнулся он и крепко меня обнял.