РАЗДУМЬЯ СТАРОГО МАСТЕРА

 Николай Васильевич Можаев проснулся рано. Вроде и выспался, но шум в голове не утихал, отвлекая от новой творческой мысли, которая засела в нём и требовала воплощения.

Далеко за восемьдесят перевалило, силы не те, а душа – молодая, не желает успокаиваться на достигнутом.

Хилый прохладный свет мазался по оконному стеклу родного куреня в Можаевке, как в те – нулевые годы, где он жил в многоэтажном доме в Луганске вместе с верной своей супругой и соратником – тоже скульптором, Эльвиной Максимовной Соколовой.

Неповоротливая мысль заскреблась в памяти воспоминаниями о Луганске, где он прожил большую часть своей жизни, где впервые взял в руки резец и стал завидным скульптором, как Луганщины, так и России.

Тогда больше всего душа изнывала от ран, нанесённых в нулевые годы развалом родной страны – Советского Союза, в котором он вырос и достиг больших высот в монументальном искусстве.

Но, как сказал поэт:

О чувствах своих я не стану врать –

прямо скажу, скорбя:

страшно свою страну потерять,

ещё страшнее – себя!

И скульптор Можаев не терял ни себя, не своей любви к родному Отечеству. 

Картины воспоминаний сменяли одна другую.

Ещё только намёк на утро едва забрезжил за окнами, а Николай Васильевич Можаев уже на ногах. В сквер 30-летия ВЛКСМ собирается. Боится прозевать отлёт грачей. Туда на зорьке их тьма слетается. Целыми компаниями. Собираются со всего края – прощальную колготню устраивают. Так расшумятся, что душа в детство с радостью окунается. 

Постоит, послушает – словно в родном хуторе побывал. Потом можно и в мастерскую идти – заряд бодрости на целый день!

Торопится Николай Васильевич. Грач – птица вольная, чуть зазевался – пыхнет и не увидишь.

Двухтысячный год у мастера, можно сказать, юбилейный. Пятьдесят пять лет миновало как луганчанином стал и пятьдесят – творческого пути.

В августе 1945 года, после окончания восьми классов, приехал из хутора Можаевка Ростовской области в Луганск поступать в железнодорожный техникум – отец так наказал. 

Но судьба повела по другой дорожке.

Случайно прочитал на улице Садовой объявление о наборе в художественное училище. Вспомнил хуторского самодеятельного мастера Ивана Васильевича Чобогова, который не только малевал картины – жеребца в натуральную величину изваял из вербы. Выкрасил в гнедой цвет, звёздочку на лбу спроворил, в середину – механизмы всякие повставлял. Ходит конь по плотницкому двору, как живой. Весь хутор сбегался поглядеть на несусветное чудо.

Любопытство поманило в училище:

«Может, там чего-нибудь ещё более чудодейственное увижу, как ни как – город!»

На пороге в училище столкнулся с мужчиной со шрамом не щеке, благородного вида, статный, с выправкой бывалого фронтовика.

- Вы поступать? – спросил он.

- Да! – неожиданно твёрдо ответил парень.

- Тогда покажите свои домашние работы.

- Какие работы?

- Ну, рисунки, живопись, композицию.

- Они дома, в Ростовской области.

Мужчина со шрамом оценивающе окинул взглядом полотняную рубашку, парусиновые черевики, подшитые автомобильной покрышкой, покачал головой:

- Ладно, возьмите в канцелярии карандаш, краски, бумагу и сделайте натюрморт. – Это был завуч училища Ковалев Иван Ильич.

Пошёл в канцелярию, взял всё, что было сказано, а что такое натюрморт – ума не приложит. Спросил у парня в военной гимнастёрке.

- О, это простое дело, - ответил тот, - положи в тарелку пару помидорчиков, огурчиков и малюй.

Через полчаса натюрморт был готов. Показал Ковалеву. Взгляд завуча оживился.

- Хорошо. Молодец! Приходи завтра на экзамены, - подмигнул подбадривающе, - думаю, у тебя всё получится.

Но не таким уж лёгким оказался скульптурный мазок.

Сорок человек было зачислено на первый курс, а к пятому осталось всего семь.

… Николай Васильевич глянул в окно. Густота разрастающегося света вызывала в сердце обилие воспоминаний. Коренастый, жилистый, с крепкой шеей, поступь – плотная, указывающая на упорный монументальный характер. А в небесной голубизне глаз – удивительный блеск лирика, человека тонкой и ранимой души.

Творчество захватило всего без остатка. Старался не пропустить ни одного занятия, особенно по специальным дисциплинам – скульптуре и композиции, которые читал родоначальник школы Луганской скульптуры Мухин Виктор Иванович. Ох, и любили ж его студенты! Каждое слово, сказанное его тихим, доброжелательным голосом, западало в душу. Всем хотелось дотянуться до его авторитета, попасть к нему в мастерскую. Ходили слухи будто самого Лувра удостоилась его работа «женский торс».

«Инструмент должен быть одним целым с рукой художника, - любил повторять ученикам Виктор Иванович, - только тогда даже самый неподатливый материал станет послушным в ваших руках!»

Можаев во всём подражал Мухину. Но уже в первых его ученических работах помимо хороших профессиональных навыков и влияния любимого учителя можно было распознать то главное, что стало существенным признаком дарования и определило не только его творческое лицо, но и развитие монументального искусства на Луганщине.

Уже на третьем курсе, как заправский мастер, выполнял скульптурное оформление драмтеатра, ныне ДК железнодорожников. А в 1952 году, когда на месте Никольского собора стали строить Дом техники, был уже начальником скульптурного цеха. Многое, что сделано в те годы по оформлению декоративной скульптурой – его работа. И не только Дом техники, но и ДК им. «Молодой гвардии» в Краснодоне, клуб ИТР в Лисичанске, ДК в Красном Луче, шахт, сельских клубов и т. д.

Архитектурный комплекс Дома техники был выдвинут на соискание Сталинской премии, но в связи со смертью Сталина доброе начинание тормознулось. Вообще в этом деле то ли Можаеву, то ли первым руководителям государства не совсем везло. Только выдвинули его на Госпремию им. Тараса Шевченко за создание монумента «Непокорённые», установленного на месте гибели героев «Молодой гвардии», как скончался Брежнев. 

Слава Богу, хоть «Заслуженного художника Украины» дали!

У каждого молодого творца свой путь к признанию. Но почти всегда начинается он с первого удара судьбы.

После окончания училища поехал поступать в художественный институт в Харьков. Не поступил. Мучимый сомнениями, вернулся в Луганск.

- Не робей! – сказал Мухин. – Тот не скульптор, который не терпел огорчений и неудач. Будешь повышать свою квалификацию у меня в мастерской. Главное, чтоб душа горела. Иной и академию закончит, а сухарь-сухарём!

Трудно представить какая радость охватила парня. По сути дела, Виктор Иванович дал ему возможность жить. Строго отбирая каждый штрих, каждую деталь и движение, учил уверенности в работе. Через время посоветовал взяться за бюст легендарного начдива Александра Пархоменко.

Включился в работу споро. Но глина сопротивлялась. Образ прославленного Луганца не получался. Не было в нём ни особого сходства, ни внутреннего движения характера и, что очень важно – отражения времени.

И тогда на помощь пришёл всё тот же Мухин. Глянул проникающим в самую суть взглядом, сказал:

- Так дальше дело не пойдёт. Ищи натуру.

Сейчас забавно вспоминать, как охваченный творческим пылом, молодой созидатель рыскал по всему Луганску в поисках похожего на А. Пархоменко человека, как приступы отчаяния овладевали им. Но всё-таки нашёл! 

Им оказался ординарец самого начдива -14* – такой же богатырь и силач.

_________________________________________

* В апреле 1920 г. А.Я. Пархоменко возглавил 14-ю кавалерийскую дивизию 1-й Конной армии Будённого.

«В рубке с врагом у Александра Яковлевича равных не было, – рассказывал он с восхищением, – всех побеждал! Вместо сабли – мечом орудовал! Сабли от одного его взмаха, как солома, ломались. До сих пор не могу в толк взять, в чьи силки угодил наш «Илья Муромец»? Слишком кристально чистая была у него душа».

Много неподражаемых часов провели вместе два человека разных поколений, но с одним сердечным порывом – возвышать красоту души так, как это умел делать Александр Пархоменко, чья короткая жизнь стала прекрасной сказкой и примером величия пролетарского духа.

Всё впитывало в себя сердце созревающего мастера монументальной и станковой скульптуры, ничего не упускало. И результат увенчался успехом. В 1956 году жена Александра Яковлевича – Харитина Григорьевна на обороте фотографии скульптурного портрета супруга с восхищением начертала: «Одобряю!»

Явлением исключительным, под стать своему мужу была эта Харитина Григорьевна. Вместе с начдивом участвовала в боевых походах. Что-то от древних славянок было в её облике, чародейное. Смертной, языческой любовью любила она своего Сашка при жизни, а после смерти – ещё крепче!

Харитина Григорьевна воскресила в памяти потомков рыцаря духа, образ которого постепенно стал умаляться властями. Разбудоражила Ворошилова, с его помощью добилась перезахоронения праха с общегородского кладбища, на месте которого сейчас расположен сквер 30-летия ВЛКСМ, в сквер Революции. 

…Пурпурно-жёлтый осенний день.

Солнце светило весело, холодновато и страшно.

Из вырытой могилы жилистые руки рабочих извлекли обитый железом гроб.

- Вскройте! – тихо, почти шепотом произнесла Харитина Григорьевна. А перед глазами пулемётные ленты, блеск сабель, развевающееся Красное знамя, много-много цветов и засохшая кровь, похожая на бордовый шёлк.

- Он! – сорвавшимся голосом воскликнул старый слесарь депо, когда сняли с лица погребённого остатки полуистлевшего пурпура.

- Да. Он! – Харитина Григорьевна исхудавшей рукой тронула порыжевшее в сырой глине железо. Гордая. Вся в обрывках воспоминаний короткого счастья и большого горя, подошла к изголовью. Скинула с плеч чёрное полотнище шали, завернула в неё голову своего яснокрылого голубя, судорожно прижала к груди и унесла с собой, чтобы потом, когда пробьёт и её смертный час, в скорбной глубокой горнице вечно чувствовать рядом – своё, самое дорогое!  

Так унесла в своё время буйную голову Степана Разина Ириньица – жгуче любившая атамана.

Пройдёт время и известный на весь мир антрополог М. М. Герасимов восстановит по черепу подлинное лицо А. Я. Пархоменко – оно полностью совпадёт с бюстом работы Н. Можаева.

Любовь!.. К чему бы она не прикоснулась – всё делает окрылённым и чистым, камень заставляет цвести. Любовь – всепобеждающий корень жизни! В памяти Николая Васильевича хранится много невероятных случаев, связанных с этим чувством. И все они – вехи исторического пути страны.

Наверное, только он один знает о трагической судьбе родного брата Виктора Ивановича Мухина – Николая. Сыновья шахтёра из Горловки, вместе они в тридцатые годы поступили в Луганский рабфак. Оба стали скульпторами. Виктора приглашал в Москву знаменитый на весь мир Вучетич, но он предпочёл стать певцом своего Донецкого родного края. Высокое получил признание. Ведь такой сложной скульптурной композиции, как «Клятва молодогвардейцев», где пять фигур и все смотрятся с любой точки, может достичь только мастер высочайшего класса. Николай же  настолько блестяще проявил себя как художник резца, что ещё, будучи студентом Киевской Академии искусств, был назначен преподавателем скульптуры в Харьковский институт искусств.

Неизвестно, как бы в дальнейшем сложилась судьба Николая Мухина, если бы ни началась война. В первые дни оккупации фашистами Харькова жена его – художница Софья Кобринская – еврейка по национальности, вместе с двухлетней дочуркой Машенькой была брошена в концентрационный лагерь. Узнав об этом, Николай без колебания переступил порог лагеря, полный решимости или погибнуть вместе, или спасти жену и дочь от верной смерти, каким-то образом пробился к высокому лагерному начальству. Те оценили его талант и отправили с семьёй в Германию, где Мухины и встретили День Победы.

Перед тем как репатриировать на Родину, советское командование обязало известного скульптора создать в Восточной Германии серию памятников павшим советским гражданам и солдатам союзных войск.

Энтузиазм Н. Мухина был неисчерпаем. С творческим темпераментом вытачивал он гранитные и мраморные фигуры, работал на плавильных печах Кёстлесхаузена и всё время рядом с ним   под неусыпным оком находились два солдата с винтовками. Но это мало беспокоило вдохновенного мастера. Он творил образ времени, в котором жил, – полный  горя, скорби и жизнеутверждения.      

Мухин понимал, что на родине ему не миновать ГУЛАГа и обдумывал план побега.

Однажды утром, когда шла подготовка к открытию третьего монумента, воспользовавшись суматохой, вместе с женой и дочерью он бежал в англо-американский депортационный лагерь для беженцев.

Только неласково отнеслась к нему судьба и в депортации союзников.

Пять лет в подвале лагерного барака выполнял он из бронзы  свои замечательные работы, пока не нашлась покровительница-спонсор Мария Хомин и не увезла в Америку.

Там он создал множество поразительных фигур из мрамора, дерева, бронзы, серебра и золота.

Но здоровье было подорвано. Недолго смотрели на мир глаза талантливого скульптора Николая Мухина. В возрасте сорока шести лет его не стало. Но памятники его и сейчас стоят в городах Америки и Европы. Они захватывают зрителя смелостью сюжета и мощью образов.

Мухины – Виктор и Николай, выходцы из шахтёрской семьи, два родных брата с одинаково беспокойными сердцами творцов и разбросанными могилами: одна в Луганске, другая далеко за океаном – в Филадельфии. Надолго ли сохранит в памяти их имена суетливый потомок?! Хочется, чтобы надолго.           

          Особенно Виктора Ивановича.

14 февраля 1943 года Красная Армия освободила Луганск от немецко-фашистских захватчиков, а уже 17 февраля заработала художественная мастерская Союза Советских художников Луганщины, и одним из самых незаменимых был в ней, конечно, Виктор Иванович Мухин.   

Сразу же после освобождения города взялся за восстановление памятника В. И. Ленину. Принимал активное участие в создании и открытии выставки «Город в чёрные дни оккупации», на которой было представлено: картин – 21, рисунков – 16 и 9 скульптур, в строительстве надгробного памятника на могилу секретаря подпольного обкома И. М. Яковенко, а также братской могилы бойцам и командирам - у подножья Острой Могилы, у противотанкового рва и в сквере имени Пархоменко. 

Вместе с художниками Федченко и Никодимовым выпустил альбом «Бессмертная трагедия, славные дела Краснодонской «Молодой гвардии» и бессмертная смерть».

С Федченко и Никодимовым провёл разработку большого памятника на вершине Острой Могилы, в котором отображена  героическая оборона Луганска в 1919 году и героические бои за освобождение города от немецких оккупантов в феврале 1943 года, а также выпустили в свет художественный альбом «Своими очима» с 48 рисунками и акварелью, где собраны факты зверств, чинимых немецкими оккупантами в городе и области. 

Альбом вышел массовым тиражом.

Много сделано и по заказу Облисполкома и СНК УССР.

И это только за первое полугодие 1943 года!

…Николай Васильевич надел куртку. Уже тронул ручку двери, как услышал заботливый голос Эльвины Максимовны:

- Не забудь тормозок на кухне! Смотри, весь съешь, и так гемоглобин понижен!

Можаев вышел на улицу. Знобящим ветром пахнуло ему навстречу так, что обожгло горло. Листья на тополях совсем поникли. Во всём чувствовалась насмешка осени. Душу грел тормозок жены в потайном кармане куртки. Тридцать лет совместной жизни, а всё никак не насладится сердце уютом её тепла. Если бы ни она… не Эльвина!..

Мухин помог стать на ноги. Но надо было идти по жизни и утверждаться, а путь настоящей творческой личности – всегда тернии. 

И пусть в тридцать два года от моральных и физических перегрузок перенёс обширный инфаркт – еле спас знаменитый в Луганске хирург Н. Земсков. И пусть за созданную в содружестве со скульптором Н. Щербаковым блестящую скульптурную композицию «Орлёнок»: юный будёновец на коне в степи – разведчик, олицетворяющий романтику гражданской войны, Николай Можаев ничего не получил, зато их «Орлёнок» облетел многие фестивали и даже до Брюсселя добрался, Щербаков получил за эту работу «Заслуженного деятеля искусств, а Можаев по простоте душевной, как говорится, дырку от бублика. 

Пусть дуреют от зависти некоторые собратья по резцу, ведь созданная им монументальная скульптура тяжеловоза Ново-Александровского конезавода по своим размерам вошла в книгу рекордов Гиннеса, – всё равно он считает себя счастливейшим человеком. Ведь улыбнулась ему чистой женской улыбкой красавица и замечательнейшая художница Эльвина Соколова, создавшая лирические скульптурные образы, так улыбнулась, что прикипели их сердца друг к дружке нежно и навсегда.

Прекрасно творческое содружество двух мастеров, но если оно подкреплено ещё и любовью, то являет высокий образец гармонии.

Лиризм, пластика произведенией и что-то затаённо загадочное, вырастающее до значения символа Эльвины Максимовны, естественно вливаются в одухотворённый монументализм и подлинную народность героев Можаева.

Романтической приподнятостью и бескомпромиссной правдой жизнеутверждения дышат их совместные творения.

Если, как сказал А. М. Горький: «По отношению мужчины к женщине определяется культура всей нации», то достоинство мужчины можно определить по достоинству близкой ему женщины. 

Женщина всегда судьба мужчины.

Эльвина Максимовна окончила Львовский художественный институт, прекрасный акварелист и скульптор. Двадцать лет своей жизни отдала Луганскому художественному училищу. Многие её ученики давно уже имеют звание «Почётного художника», а она нет, хоть её работы достойно представляли Луганщину на Всесоюзных и Международных выставках,  закуплены Министерством культуры и находятся в различных музеях Украины. Наверное, потому не имеет, что плохо ладит с чиновниками от искусства. Да и не звания остаются потомкам – творения! А их у Эльвины Максимовны только на персональной выставке, посвящённой её семидесятилетию, было сто пятьдесят!

Украинка по национальности, видя, как после удачного завершения работы над очередным образом великого Кобзаря, снова в творческих поисках мучается её супруг – донской казак, предложила ему обратиться к шолоховской тематике.

Обратился. И за короткое время через волшебную призму строк великого писателя Можаев сумел постигнуть то, что называется миром шолоховских героев.

Вместе с женой создал одно из лучших творений  своей жизни – галерею персонажей по мотивам шолоховских произведений: «Дед Щукарь», «Григорий и Аксинья», «Казак с лошадью» – все они стоят по обоим берегам Дона в станице Вёшинской и Ростове – близкие нам до щемящего стука сердца. А на кургане, что рядом с бывшим казацким шляхом, распростёр свои восьмиметровые крылья орёл, символизирующий могучий талант писателя-степняка.

Каждая встреча с Михаилом Александровичем высекала искру нового замысла. 

Редко какому скульптору улыбнулось счастье сделать хоть одну достойную конную композицию. У Можаева их – одиннадцать! И почти все -благодаря Шолохову.

Страшно подумать – не было бы ничего этого, если бы бывалому чекисту Погорелову не удалось спасти великого писателя от верной гибели, от контрреволюции.

А дело было так:

Вызывает Погорелова начальник ОГПУ Ростова и говорит:

- В станице Вёшинской готовится контрреволюционный мятеж и возглавляет его писатель Шолохов. Вы должны поехать в Вёшенскую и убить мерзавца!

- Не может быть! – полный удивления и растерянности возразил Погорелов, - Шолохов до мозга кости наш. Мы с ним в продотряде вместе орудовали. Нет, я отказываюсь брать на душу такой грех.

- Отказываетесь? – начальник ОГПУ сложил губы в трубочку. – Идите в соседнюю комнату и хорошенько подумайте.

Оставшись наедине, Погорелов проанализировал страшную для его жизни ситуацию и согласился.

- Ну, вот и хорошо. – Огепеушник взял листок бумаги, написал адрес, - вот по этому адресу я вас жду вечером на инструктаж.

Погорелов вышел на улицу весь в волнении и тревоге. Как сообщить Шолохову, что его хотят уничтожить?

Чтобы ещё раз всё взвесить в спокойной обстановке, решил зайти в ресторан и перекусить. Вошёл. И – о, чудо! Лицом к лицу столкнулся с секретарём самого Шолохова. Оглянулся по сторонам – никого! Сказал быстрым шепотом:

- Немедленно лети в Вёшки и сообщи Михаилу Александровичу, что на него готовится покушение.

- Зачем мне лететь в Вёшки, - ответил секретарь, - он здесь, за столиком с друзьями обедает.

- Это ещё лучше. Тогда немедленно сообщи, пусть куда-нибудь уматывает на время.

Погорелов прибежал домой, предупредил жену, набрал сухарей в сумку и ходу в Москву к самому товарищу Сталину.

Месяц добирался волчьими тропами в Москву. Добрался. Его поселили в Кремлёвской гостинице, где он и встретил Шолохова. Он тоже ожидал приёма к Сталину.

Время тянулось долго. Наконец-то вызвали обоих.

…За длинным суровым столом – Сталин, Ворошилов, Ежов и начальник ОГПУ Ростова.

- Вы знаете этого человека, - спросил Сталин у Погорелова указывая на ростовчанина.

- Да. Он давал мне задание убить Михаила Александровича.

- А вы его? – спросил у начальника ОГПУ, кивком указывая на Погорелова.

- Впервые вижу, - спокойно ответил тот.

- Чем вы можете доказать, что он вам приказывал убить нашего дорогого писателя?

Погорелов достал из кармана записку.

- Вот. Он собственноручно написал мне, куда я должен прийти на инструктаж.

- Вы писали? – спокойно спросил Сталин.

- Я! – голос дрогнул, скомкался.

Сталин нажал на кнопку. Вошла охрана и увела огепеушника навсегда.

Ежов засуетился, понимая, что и у него рыльце в пушку.

Через время шлёпнули и Ежова.

Великое отражается в малом, как звёздное небо в глазу человека. Точно также и монументальность – это чувство не столько объёмное, сколько качественное, которое находится в самом образе произведения, в тонкостях движения души художника, понятных, вдохновляющих как можно больше людей.

Можаев уловил это, значит, и уловил время. Его скульптуры говорят народным языком.

Луганщина и Ростов. Россия и Украина. Они вошли в его творчество, как волшебный сплав дружбы и любви. А любовь – не знает границ, но вся беда в том, что находятся и такие, кто готов продёрнуть пограничную полосу вместе с колючей проволокой даже по немыслимому – человеческой крови.

Недавно Николай Васильевич подарил ростовчанам новую скульптурную фигуру Шолохова. Отлил её в цементе, покрыл медью из своих скудных запасов и подарил. 

Памятник украсил лучшую улицу Ростова. 

Казалось бы спасибо надо сказать скульптору за щедрую благотворительность. Но не успел Михаил Александрович с постамента разглядеть своих соотечественников, как один ловкий луганский корреспондент по всей Украине забил тревогу:

«Вопиющее преступление! Нас грабят! Под видом скульптуры из Украины вывозится цветной (кольоровый) металл!»

Да, одним граница между Россией и Украиной – шрам на сердце, другим – политические дивиденды.

Оказывается, если кому-то очень захочется, то и пять килограммов меди, причём, не государственные – свои кровные, использованные в благих целях, могут перевесить все тотальные грабежи цветного металла в стране, исчисляемые миллионами долларов.

В народе говорят: «Если ты даже не сделал ничего хорошего, то спасибо тебе за то, что хоть не сделал ничего плохого». 

Ну да Бог с ним, с корреспондентом. Пусть и дальше поджаривает факты, покуда сам крепко не обпечётся. Он – чужак, но свои!.. Родной Союз художников в лице председателя Монастырской Н. А., ради своих корыстных интересов постановление вынес: лишить мастерской за то, что в Ростовской области прописался, в родном родительском курене! Письмами забросал скульптора: «Приглашаем для дачи объяснений по поводу Вашего проживания в России…» Чуть ли не «показаний», как на суде. А то, что по всей Луганской области его памятники стоят, возвеличивают трудовой  и ратный подвиг нашего края, за что и получил звание «Заслуженного художника Украины», что весь свой талант и силы отдаёт на укрепление дружбы между братскими народами, не даёт коррозии бездуховности размежовывать наши сердца границей, то не в счёт.   

Вспомнился декабрь 2000 года. Он шёл в родной сквер. Звёзды угасли на холодной спине утра, но ещё кое-где проглядывался их хищный блеск. Пересёк улицу Коцюбинского. Запрокинул голову вверх – со стороны Дома техники летел голубь. Взмахи крыльев показались ему очень усталыми. Сам тяжело вздохнул.

Вчера заходил в подвальное помещение хранилища произведений, ушедших в иной мир художников. Ужасающее впечатление. Столько интересных работ разбросано как попало! Гибнет. Возможно, где-то в замусоренном закутке пылится и гипсовая модель женского торса В. Мухина, а подлинник занимает своё законное место в стенах Лувра в Париже.

Взять бы, да и выставить всё это – пусть работает на людей, очищает их души красотой творений талантливых земляков. Все почему-то жалуются на свою память и никто – на свою совесть!

Сегодня многие искусствоведы говорят о существовании Луганской иконописи, но основателя его никто не знает. Если так дело пойдёт и дальше, то забудется и основатель Луганской школы скульптуры и всё святое.

Давно бы уже пора художественному училищу присвоить звание «имени В. И. Мухина», но всё как-то не те мысли одолевают Союз художников, не духовные. Им бы у Можаева мастерскую поскорей оттяпать.

До сквера оставалось метров пятьдесят. Сердце почувствовало недоброе. Не вошёл – вонзился в сквер. Метнул взгляд на макушки деревьев – грачей не было! Деревья стояли голо и мрачно, словно точили слёзы в густую тягучую тишину.

- Не успел! – досадно взмахнул руками, как грач крыльями.

Тревога не отпускала.

Медленно пошёл в сторону скульптурного ансамбля молодогвардейцев, чьи бюсты делали знаменитые Луганские мастера В. Мухин, В. Федченко, В. Агибалов, подлинники которых изготовленные в белом мраморе, и поныне украшают Третьяковскую галерею в Москве. Идёт. Вглядывается в кроны каштанов и вязов - может, всё-таки в другом месте обосновались.

Вдруг, - словно лицом о каменную стену! Замер от боли, парализовавшей всё тело.

…Постаменты, на которых стояли бюсты Олега Кошевого и Любы Шевцовой, лежали обезволенными колодами без скульптур в холодной немой траве*. На одной из колод написано: «Мы вернулись!» Можаев одрябло прислонился к вязу. Огромная безысходная скорбь потоком хлынула в отяжелевшую душу. «Мы вернулись!» Кто – мы? Разрушители настоящих святынь! Что ж, что сеем, то и пожнём. Один грех неотвратимо тянет другой – ещё более суровый.

Так вот почему в сквере не осталось ни одной птицы, мелькнула в помутившейся голове догадка. Даже пернатые не выдержали такого надругательства – раньше времени улетели.

Слеза блеснула в прищурившихся глазах.

В стороне что-то зашелестело.

Можаев повернул голову – среди лиловых листьев ясеня сидел громадной величины грач, чем-то смахивающий на странника.

- Что, Гаврила?.. Сил не хватило поднять крылья после всего увиденного, да? Вместе зимовать будем, - сказал, как самой родной душе.

«Гаврила» смотрел на него доверчивыми, добрыми немигающими глазами. Молчал грузно и скорбно.

R. S. 

Николай Васильевич Можаев родился 28 мая 1928 года, умер 25 марта 2018 года.

Эльвина Максимовна Соколова родилась ……1930 года, умерла….2007 года.

* Вскоре куда-то делись и остальные оригинальные бюсты: Ульяны Громовой,    Сергея Тюленина, Ивана Земнухова и Ивана Туркенича.

    Сегодня на их месте стоят менее художественные образы Героев «Молодой гвардии» неведомых мне скульпторов.  

     Н. В. МОЖАЕВУ

Птиц неугомонное сопрано.

И от вишен сладостная тень,

где к подножью скифского кургана

прилепился скульптора курень.

Росы в травах

светятся хрустально.

Дышит древность в тропке под ногой.

Вот идёт он – весь монументальный,

как и все творения его.

Завистью безмерною обласкан,

с думой в сердце вышел на курган.

Он с него катался на салазках –

беспокойный, шустрый мальчуган.

Тёрен рвал с терновника

и терпкость

ту же точно чувствовал во рту,

что и скиф, хранящий краю верность,

любящий простор и красоту.

Выверено каждое движенье.

Чувственность резца – всего важней!

Знает он, что чести расщепленье,

расщепленье атома страшней.

Не с того ли свято, неустанно,

весь в движеньи – чувствует он, как

бьётся сердце мудрое кургана

с помыслами жизненными в такт.

Не с того ль и я взволнован очень…

Распахнула дочь его курень.

И горят, горят по-скифски очи

из-под вороных её бровей!

Андрей Медведенко

2006 год