Леонид ПОДОЛЬСКИЙ

Завершена публикация глав из эпического романа писателя Леонида Подольского «Финансист». Роман посвящён бурным событиям российской истории 1992-1994 годов, когда начинались российский капитализм и российский авторитаризм. 

Послесловие
 
В декабре 1994 года, вскоре после неудачной попытки пророссийской чеченской оппозиции (при участии и под руководством российских военных) захватить  Грозный, началась военная операция «по наведению конституционного порядка в Чечне». Как всегда, это был эвфемизм, в действительности так начиналась война, жестокая и кровопролитная[1], которая в будущем получит имя Первой чеченской. С небольшими перерывами она продолжалась до 31 августа 1996 года и закончилась Хасавюртовскими соглашениями, фактически – поражением российской армии[2].
Силовой разгон парламента в сентябре-октябре 1993 года и Первая чеченская война ознаменовали окончание важнейшего этапа российской истории, мирной демократической революции (если, конечно, события конца 80-х и начала 90-х годов можно признать именно демократической революцией), положившей конец тоталитарному режиму. Страна вступила в период постепенной стабилизации и поэтапного формирования авторитарного режима. Демократический этап российской истории был в основном завершен, начинался новый: реставрация, сопровождавшаяся отступлением и раздроблением демократических сил, возвращением к исторической имперской парадигме на фоне формирования новой-старой социально-экономической, полурыночной формации[3].
В силу ряда причин некоторые историки и представители либерального лагеря относят вторую половину 90-х годов, то есть время ельцинского правления, к периоду продолжающихся либеральных реформ, но это, очевидно, ошибка: вторая половина 90-х – это время постепенной, очень медленной и пока еще робкой, но несомненной контрреформации, время, когда были заложены главные основы авторитаризма. 
Так совпало, что зимой 1994-95 годов и Игорь Полтавский подводил свой промежуточный итог, что и для него прежний жизненный цикл заканчивался и начинался новый. Итог выходил неутешительный. Он проиграл. Он не стал  ни выдающимся политиком[4], ни успешным бизнесменом. Но не только он проиграл, большинство россиян проиграли тоже. Россия оказалась в развалинах,   мечты – не сбылись, народ, люди, миллионы людей – на грани выживания. Несчастная, поверженная, разодранная на части, на грани распада, страна. Остановившиеся заводы, неплатежи[5], почти натуральное хозяйство, гуманитарная помощь из-за границы. Разве этого  ожидали в перестройку?
Увы, он, Игорь, оказался наивным идеалистом. Всего несколько лет назад он верил в людей, в народ, в будущее, что стоит только решиться и сбросить ярмо тоталитаризма, несвободы, глупости, угрюмых и подозрительных сталинских людей и все очень быстро образуется, станет хорошо, что люди и страна – все станут лучше. Что Россия волшебным образом превратится в Европу. Он верил в рынок, в частную собственность, в демократию, верил реформаторам – и вот… Все вышло совершенно иначе. Вор на воре сидит и вором погоняет. Люди стали хуже, злее, люди ненавидят друг друга. Люди больше ни во что не верят…
Совсем недавно все в будущем казалось понятно и просто. Не он один, но тысячи, сотни тысяч, миллионы людей поверили в демократию, в свободу, в рынок. Их, казалось, было очень много, умных, образованных, веривших в новую Россию. И даже в Ельцина, хоть Ельцину доверяли далеко не все.
Теоретики, идеалисты, мечтатели… Где они сейчас? Выживают? Бедствуют? Собираются за границу? Участвуют в растащиловке?  Смирились и сидят по домам? Снова на кухнях? Их цинично обманули, но и они обманулись! Прекраснодушие и доверчивость – вот болезнь русской интеллигенции (и не только интеллигенции) во все времена.
И кому поверили?! Косноязычному популисту, скандалисту, секретарю обкома! Приняли за демократа! «Берите  суверенитета столько, сколько сможете унести», - но ведь это госизмена, а ему сошло с рук. Вообразил себя Наполеоном? Ему все можно, он выше закона? И разваливать Союз, и расстреливать парламент, и грабить армию, и посылать необученных солдат умирать в Чечню!
Горбачев, это теперь очевидно, сильно дал маху. «Я не пущу тебя в политику!» А всего-то на что хватило, подстрекать к бунту автономии. У одного нехватка воли, у другого, напротив, ее избыток, но при дефиците совести и ума. И у обоих совсем не оказалось прозорливости, оба не знали, куда вести…
… Но и он, Игорь. С бизнесом, надо признать, совсем не сложилось. Он создал два кооператива. Вроде удачно создал, одни из лучших в Москве. Заработал приличные деньги. Не так много, как думали завистники (а ведь еще совок был, и зависть совковая, классовая!), но и не так мало. Больше, чем за всю предшествующую жизнь! Но государство включило печатный станок и все его деньги превратились в ничто. Именно государство стало первым рэкетиром. И люди обнищали, им стало не до медицины, кооператив пришлось закрыть. Он начал снова, создал финансовую компанию – и снова все пошло прахом. Приходилось признать, что ему, как Горбачеву, не хватило опыта и прозорливости. Только – труба пониже и дым пожиже. Да ему ли одному? Мало кто выплыл. Их не научили плавать и столкнули в бурную реку. Не предупредили, что впереди водопад. 
Но могло ли быть иначе? Мог ли он выплыть? Был ли у него шанс? «Едва ли, - размышлял теперь Игорь. – А если и был шанс, то – микроскопический. Он – дилетант, чужой, слишком сильно замахнулся, а между тем в выигрыше по большей части оказались пройдохи и криминал, те, кто были связаны с государством, с чиновниками, с бандитами, с милицией. Выигрывали директора, дельцы из комсомола. Прежняя советская элита (элита?), слегка разбавленная, перекочевала в новый бизнес-класс. Люди системы, сумевшие приспособиться. Но захватить собственность и управлять ею, создавать новое, очевидно, нужны два совершенно разных таланта?!
- «Но ведь система изменилась?» - Спрашивал себя Игорь. – Да,  изменилась, но не так уж существенно. Чиновники, в какой-то момент перепуганные и растерянные, очень скоро оправились и сумели взять реванш. Частная собственность породила не свободу, как ожидал Игорь Полтавский, а – воровство, злоупотребления, коррупцию и чудовищное неравенство. Русский капитализм оказался на редкость не творческим, а – криминальным, нелегитимным. Выигрывали в первую очередь не те, кто что-то создавал и придумывал, кто трудился в поте лица, а те, кто лучше умел оторвать кусок от государства. У кого была хорошая крыша. Процветал неприкрытый непотизм. 
Он, Игорь, не сумел воспользоваться своим шансом. Не хватило ума? Характера? Знаний? Везения? Он оказался слишком доверчивым? У него не оказалось нужных связей? Слишком честный? Самоуверенный? Многие хватали и сбегали. Вот это и были реалисты, а он переоценил себя. Не понял вовремя, что происходит.
Много ли было честных, порядочных среди тех, кто поднялся на самый верх? Начиная с первого, среди так называемой элиты? Если и встречались, то – единицы! Исключения! Много ли было приличных тогда, летом, на приеме у Спивака? И все: лифты захлопнулись. Надолго?! Долго ли просуществует эта полуобновленная система? Уже не советская, еще не демократическая. В чем-то лучше, а в чем-то и хуже советской. Слишком мало чистой, свежей крови. Впрочем, он, Игорь, не должен быть недоволен. Хорошо хоть, что остался жив! А ведь могли убить, ведь очень многих убили. Такова цена…
И с властью, как с бизнесом. Как и собственность, власть поделили немногие. Оказалось, что власть и собственность – сообщающиеся сосуды. Чем больше власти, чем ближе к власти, тем больше собственности, и наоборот. Из страны, ненавидевшей богатых, Россия превратилась в страну плутократов. Значит, ненависть еще больше? Но где эта ненависть? Прячется под маской покорности? Безысходности? Или – нет такой партии?
А демократия? Бессильна против нуворишей? Да, демократия – это что угодно, но только не власть народа, не власть рядовых людей. Верхи давно научились – Россия тут не только прилежная, но и креативная ученица – манипулировать этой самой демократией. Но все равно, это, пожалуй, лучшая система из возможных, где с народом считаются и – народа даже боятся. Где народ при случае может показать красную карточку.
Увы, в России все вернулось на круги своя. Снова, как всегда было в Московии, президент превратился в царя. В самодержца. Администрация президента заменила Политбюро. Радикальные демократы грудью стояли за Ельцина, ну вот, за что боролись, на то и напоролись. Чиновники уселись еще крепче. В Советском Союзе они боялись, а сейчас – нет.
- «Свобода»? – Продолжал размышлять Игорь. – Свободы теперь сколько угодно. Вам не нравится? Валите за границу, никто вас больше не держит. Вы можете кричать и протестовать в свое удовольствие, но кто вас услышит? Свобода – это что-то вроде Гайд-парка. Вы можете сколько угодно самовыражаться, пока вы не опасны для власти».
Партии? Но чтобы создать серьезную партию, нужны деньги. Парламент? Но по ельцинской конституции это что-то вроде шумовой машины, имитирующей демократию. Но, самое главное, многим ли нужна свобода без справедливости. А справедливости у нас как раз и нет. Одни богатеют, другие беднеют. Миллионы людей в свое время погибли на стройках социализма, а теперь это все достанется немногим. Выходит, в чем-то Ленин был прав, когда клеймил капитализм и царя.  Вот, когда обещал людям счастье… Тогда нет. Лгал. Получается, что черный цвет – цвет правды, а белый – цвет лжи? И что общество всегда несправедливо? Но не до такой же степени?.. 
Выходит, что мы заблуждались?! Да, мы во многом заблуждались!
Но почему все пошло не так? В чем заключалась причина? В слабости демократических сил? В непривычке к демократии, в менталитете? В людях? В том, что новые люди, которые получили власть, оказались неподготовлены? В том, что при Советах не существовало оппозиции, что за семьдесят лет все было выбито, вытоптано? В отсутствии политической воли? В незрелости российского общества? В дилетантизме? В сговоре? В имперском синдроме? В том, что в последнее время стали называть «русской системой»? В тотальном воровстве и коррупции? В том, что во власти оказалось слишком много прежних  людей и Россия обречена сорок лет бродить по своему Синаю? В том, что три четверти века назад Россия потеряла свой лучший миллион, даже два? В долгой отрицательной селекции? Во всем сразу? Да, пожалуй, во всем сразу, причин было множество.
Чем больше размышлял Игорь, тем больше приходил к выводу, что новая российская элита ничуть не лучше старой и что рыба по-прежнему гниет с головы, а болезнь зашла очень далеко, намного дальше, чем когда Горбачев затеял перестройку. В то время огромное большинство людей стояли за перемены, ведь собственность была ничья, государственная, а сейчас очень многих людей устраивает новая воровская система. Они разбогатели и теперь боятся за свое богатство. И стоит длинная очередь из тех, кто еще мечтает урвать. Но, главное, непонятно было, что с этим можно сделать? Сохранились ли в организме здоровые ткани или – метастазы повсюду? И – кто должен заняться лечением больного? Разочарованное, униженное, разъединенное общество? Насквозь коррумпированная власть? А ведь всего несколько лет прошло с момента наивысшего подъема гражданского общества. Но существует ли оно еще, это гражданское общество? 
Именно в эти дни печальных размышлений Игорь впервые стал думать, что это хорошо, что распался Советский Союз. Раньше Игорь стоял за федерацию и верил в дружбу народов, в их постепенную ассимиляцию, верил, что лучше всем вместе, чем порознь, но теперь он знал, что – нет. Советский Союз был тоталитарным государством, держался на силе и страхе и не мог быть иным. И, если мы сами не можем, не умеем измениться, стать высоким примером, если мы такие, как есть, нужно хоть отпустить других. Спасаться поодиночке. Больше никому ничего не навязывать. Не думать, что мы лучше и умнее всех, отказаться от своего мессианства. Только мессианство ли это было, или -  имперство, загримированное мессианством? Как же Восточная Европа от нас побежала, едва мы отпустили  вожжи! Ведь   это зеркало, в котором мы должны были увидеть себя!
Но и еще, если посмотреть с совсем другой стороны: до последнего Россия служила донором советским республикам и многочисленным мнимым друзьям-попрошайкам, но теперь все растаскивают олигархи и директора, чиновники и бандиты. Везти на себе и тех, и других, и третьих Россия и ее народ больше не в силах. Россия сама нынче просит гуманитарную помощь.
Больше Игорь никому не доверял. Теперь он твердо знал, что каждый стоит за себя и что нельзя ни на йоту верить политикам. Он по-прежнему не любил коммунистов, но ненависть больше не испытывал. Однако у него была хорошая память, он ничего не забыл и не поменял свои убеждения, а потому, как и  прежде, считал, что сталинизм – это особенная, специфическая, классовая форма фашизма и что российские коммунисты никогда не превратятся в нормальных социал-демократов, потому что в каждом из них сидит очень маленький Сталин. Однако по-своему и Ленин был не лучше. Но, увы, и в новой системе мало оказалось хорошего. Реформаторы, очевидно, списали не у тех и не то: латиноамериканский вариант или капитализм XIX века, будто рядом не было просвещенной Европы. Да и откуда им было знать? Эти бывшие редакторы и мэнээсы изучали рынок исключительно по учебникам, да еще, по большей части, советским. И при этом весь прошлый опыт, все завоевания социализма, - а они все-таки были – все выбросили в корзину. Все отдали нуворишам. Вчерашние коммунисты, волшебным образом за одну ночь превратившиеся в антикоммунистов, они и слышать не хотели о конвергенции. Какие там права человека, какое социальное государство, если пол России за чертой бедности? Недаром Изольда хочет уехать в Германию. Не только из-за него, не только из-за немецкой крови…
- «Но почему реформаторы называют себя либералами? Разве монетаризм и либерализм одно и то же? – Спрашивал себя Игорь. – Это я либерал, а не они». Было очевидно, что сегодняшние люди во власти – не все, конечно, но многие – бывшие агенты, доверенные люди КГБ. Разве иначе позволили бы им заседать  в парткомах, в казенных санаториях обсуждать экономическую реформу? И это при тотальной слежке. Уж он-то, Игорь, помнил эту систему. Еще от отца знал, что в каждой лаборатории, в каждом отделе имелись доносчики. Сотрудники, бывало, шептались, вычисляли, и редко когда ошибались.
- «А что мы строим? Государственно-олигархический капитализм? Но у нас ведь и был государственный капитализм, этатизм, это и называлось социализмом».
И вот, как итог реформ: демократическое движение растаяло. Еще недавно были миллионы людей. Но люди разочаровались, разуверились. Не хотят больше таскать каштаны из огня для нуворишей. В самом деле, революцию делали одни, а выиграли от нее другие. Часто те, кто вовсе не поддерживал демократов. Так называемые реформаторы сами подрубили сук, на котором сидели. Как Николай II».
- «Но действительно ли произошла революция? – Продолжал размышлять Игорь. – Или, что это было? Как это назвать иначе?» - Игорь не знал, как. Он, как и миллионы людей, очень устал от политики и не мог до конца разобраться. Четких ориентиров больше не существовало. Он хотел капитализм, он ненавидел социализм и несвободу, и вот…
Два разрушительных переворота за один век – это было слишком. Это не иначе, как было самоедством, саморазрушением, внутренней болезнью. Но – опять криво, топорно, несправедливо, не по-европейски, словно история снова насмехалась над людьми. Но ведь   историю делают люди?!
Раньше все было просто. Он знал: это – черное, а это – белое. Это – правда, а это – ложь. Но сейчас везде была ложь и все цвета перемешались. Игорь по-прежнему собирался голосовать за демократов и либералов (за либералов?), но энтузиазма у него больше не осталось. Дорога от тоталитаризма оказалась слишком тяжелой. И – куда ведет эта дорога? К авторитаризму?
А он сам? Он тоже сильно изменился и стал хуже. Стал более опытным и более мудрым, но он больше не любил людей.  Он устал и разочаровался. Когда-то он прочитал, что бывшие идеалисты с годами становятся самыми ярыми пессимистами, и что розовые очки такие люди со временем меняют на черные. Так вот, именно это с ним и происходило, и он  не знал – надолго или навсегда? Правда, это не только с ним происходило: выживание никого не делает лучше. Игорь больше не обольщался: он давно понял, что капитализм – не самая добрая система, а в постсоветской России, особенно. Он знал, что волчье время продлится еще долго. Но выбора не оставалось: нужно было работать,  начинать все сначала, идти на новый круг. Он мог надеяться только на себя.
 
                                                          2011-2022, с перерывами.